Внезапно, перед глазами потемнело. Я резко вдавил тормоз. К горлу поступило, я распахнул дверцу и сблевал, а потом начал хватать свежий воздух ртом, как некий эликсир. Вспомнилось, что я хочу выпить и закурить. Сигареты лежали в кармане, а я про них и забыл.
– Выпить есть? спросил я раненого.
Он отрицательно качнул головой.
– Плохо мне, выпить надо.
– Сейчас будет дежурный, – пробормотал он.
– Денег нет.
– Возьми в левом кармане.
Пачка в левом кармане у него была внушительная. Я наощуп отобрал пару бумажек, вынул. Оказались червонцы. Более, чем достаточно.
Дежурный мазазин действительно оказался за следующим поворотом. Я припарковал машину с ним рядом и хашел, держа деньги в руке, мол они у меня есть, хоть я и нищий:
– Самой лучшей выпивки, напиток, пожрать.
Сел в машину, оставив дверцу приоткрытой, отвинтил пробку со столичной выпил стаканчик, запил «Байкалом». Есть пока не хотелось. Да и водка не оказывала привычной реакции. Я отчаянно сделал несколько глотков прямо из бутылки. И жадно запил. И посидел минуту, закрыв глаза.
Подействовало. Спокойней стало биться сердце, которое последние полчаса колотилось, как раненый птенец, уравнялось дыхание, нос перестал ощущать вонь липкого пота под грязной одеждой.
Я покосился на соседа. Он дышал трудно, На губах вскипали розовые пузырьки. Я не стал его мучить, завел машину и посмотрел вопросительно.
– Два поворота направо, там покажу.
Сделал нужное количество поворотов я вновь покосился на него.
– Вон тот дом. Второй подъезд.
Я еще только парковался у тротуара, а он уже бормотал в телефонную трубку, машина была оборудована радиосвязью. Он совсем обессилел, воздух при вздохе-выдохе буквально скворчал у него в груди.
Люди с носилками появились у машины почти мгновенно. Я надеялся, что он мне что-нибудь еще скажет, попросит о чем-нибудь. Увы. Когда его начали выносить, он окончательно потерял сознание.
– Эй, а мне куда? – спросил я носильщиков.
– Подожди тут, – буркнул один из них.
Что ж, ждать так ждать. Водки еще много.
Я повторил процедуру с запрокидыванием бутылки к горлу. Сладострастный поцелуй – горлышко к горлышку. Подумал о том, что так и не захотелось пожрать. Бурные события напрочь отбили аппетит. Да и водка не шибко брала. А зачем, собственно, я тут сижу? Надо отъехать подальше, и делать ноги. В кармане какие никакие деньги, пусть и неизвестной страны. Найду где их поменять. Можно еще пошарить в машине, найдется что-нибудь на продажу. И вообще, исчезнуть лучше из Москвы. В Харьков поеду, к хохлам. Там тепло. Там я и с такими деньгами буду считаться богатым. Особенно среди бичей.
Додумать я не успел. Дверь открылась, впустив бородача в спортивном костюме. Он грузно уселся, странно посмотрел на меня, спросил:
– Какие у вас планы?
– Неопределенные, – сказал я честно.
– Ну, вы уезжаете или желаете остаться?
– Скорей уезжаю.
– А как же заказ? Валентин пока нетрудоспособен.
– Как он?
Хоть имя теперь знаю.
– Легкое пробито. Везли долго. Возможен пневмоторакс. Ничего, оправится. Нас больше волнует заказ. Валентин сказал, что второй убит…
– А я тут при чем?
Действительно, при чем! Валентина этого подранил… Был свидетелем убийства второго… Явно – не при чем.
– Я, собственно, не знаю кто вы, – осторожно выговорил бородач. – Судя по маскарадной внешности – такой же профи, как и Валентин. Вот я и подумал…
Полувопросительная фраза явно провоцировала на чистосердечное признание: да, мол, профессионал, коллега Валентина. Готов продолжить его славное дело, то бишь – заказ. Поэтому я скромно промолчал. После паузы бородач заговорил конкретней:
– Я, впрочем, в ваши профессиональные секреты не лезу. Инкогнито, так инкогнито. Аванс Валентин, правда, уже получил, но он его вам впоследствии вернет. Так что, если желаете, мы можем тот час заключить контракт. Оплата 40 на 60. Десять процентов сверху общей суммы я готов вручить тот час. Это надбавка вам лично.
– Поясните, – сухо сказал я.
А, так вы не в курсе. Но, если знакомы с Валентином, то понимаете, что у него производственная травма. А у нас уже нет времени искать нового исполнителя. Не позднее двух суток клиента следует нейтрализовать. Вы возьметесь?
Я думал лихорадочно. Все эти иносказания меня не смущали, как не смущало и то, что кого-то надо замочить. Беспокоило меня как раз то, что взяться за дело, в котором я совершенно не разбираюсь, я вполне могу. Как и смыться с деньгами. Валентин их, судя по всему, не рассказал о нашем чудном знакомстве. Но не слишком ли сие рискованно? А как разыщут! Может, стоит разузнать детали?
Конкретизируйте, – еще более сухо сказал я.
– Ну, что тут особенно конкретизировать. Наш сотрудник выведет вас на клиента. А дальше, как говорится, – ваши проблемы. Телефон для связи я дам, окончательный расчет по стандартной схеме. Соглашайтесь, а.
– Инструмент? – продолжал я разыгрывать из себя немногословного Чингачгука.
– А у вас разве нет?.. Простите, не мое дело! Какой предпочитаете?
– Тот же, что у Вали.
– Я, извините, не знаю, чем работает ваш коллега. Подождите минутку…
Он снял трубку радиотелефона, набрал номер. Спустя действительно минутку вышла некая личность с портфелем, подала этот портфель бородачу и удалилась.
– Вот, выбирайте, – открыл он портфель.
– Многочисленное оружие, находящееся там меня не привлекло. Представить себе не мог, что буду охотиться на человека с пистолетом в руках. Хотя пистолет еще грелся за пазухой. К тому же я все больше возвращался к мысли о Харькове. Ведь ни раненому Валентину, ни этому бородачу ничего обо мне неизвестно. А нынешняя моя внешность не дает ни малейшей информации о моем нормальном облике. Никаким гримом не сотворишь такое безобразное чудище. После баньки, парикмахерской и магазина одежды меня ни одна собака не узнает.
– Возьму это, – сказал я, вынимая уже привычный фонарик.
– Одноразовый, – сказал бородач.
– Знаю.
– Сейчас пришлю наводчика, – сказал бородач, выбираясь из машины. Он же – контролер. Деньги передам с ним.
Он ушел, а я срочно приложился к бутылке. Какой еще контролер? Они что – следить теперь за мной будут? Так мы не уговаривались.
Наводчик оказался развязным, вихлявым каким-то мужичком с буденовскими усами. Он ввинтился на сидение, протянул длинную руку и представился:
– Леха.
Я его руку не принял и представляться не стал.
Он ничуть не обиделся, вытащил бумажный кирпич:
– Это вам. Поедем сейчас или у вас какой-то план?
Небрежно сунув тяжелую пачку за пазуху, я спросил:
– Водить умеешь?
– Спрашиваешь!
– Садись.
Глава 2
Мой взыскательный читатель наверняка поинтересуется, почему поток сознания и экзистенциальных рассуждений сменился лавиной действий, а сам герой из ошарашенного ситуацией попаданца превратился в московского бича (бомжа).
Что ж поделать, попаданцы, как и простые люди, в равной мере рабы событий.
Жизнь героя после перемещения в собственное шестнадцатилетнее тело шла сумбурдно. Отчасти он никак не мог преодолеть психологический борьер, отчасти из глубин сознания изредка выскакивал смененный им мальчишка и напрочь менял то, что попаданец успел построить.
Их фантезийных плюшек герой получил умение разговаривать с духами умерших.
В 1963 году герой все же закончил четырехгодичный курс тогдашнего института иностранных языков и с записью в дипломе: «Учитель и переводчик с английского и немецкого» отправился на военные сборы, после которых выпускники получали офицерское звание.
Вот тут я и оставлю читателя наедине с Владимиром Руковером, пусть он рассказывает.
В Армии, как и в зоне следует держать марку. Иначе затопчут. В моей прошлой жизни зон было две: одна за превышение профессиональных обязанностей (работая в железнодорожной охране случайно посадил нарушителя попой на арматурину) и вторая за политику (самиздат, статью, кстати, отменили при Горбачеве и меня выпустили с недосиженным сроком, считай реабилитировали. Правда зарплату за просиженные четыре года не выплатили).
Ну и служил я все же, в радиоразведке на Дальнем Востоке три с половиной года. Но это в прошлой жизни.
Двадцать молокососов студентов пригнали в таежный батальон и выстроили перед каптеркой получать обмундирование. А дембеля сразу с масляными рожицами: «Эй земляк, тебе же гражданка пока не нужна, махнем на сигареты (конфеты, тушенку, ремень с залитой свинцом бляхой, значок…)».
Ко мне никто не подощел, потому что тем трепьем, которой я напялил на призыв, не польстился бы и горбатый нищий без одной ноги.
«Эй дембеля, – схохмил я, – а вот кому клифт почти новый, без рукава, но зато с одним целым карманом.
Каптерщику сунул заначенную трешуц, поэтому получил хорошуб форму, по размеру и сапоги яловые, а не кирзачи.
Еще тепло, так что подштанники с нижней рубахой и запасные портянки в вещмешой, натягиваю ситцевые трусы с майкой, галифе, гимнастерку (поворотничек пришью в казарме), защеокиваю пряжку ремня и сгоняю под ним складки гимнастерки за спину. Наматываю портянки… Их я умел еще в прошлой жизни по инструкции катаевского «Сына полка», очень хорошая книга была… да и сейчас есть, её Валентин Катаев написал еще в 1944 году, он за нее удостоен Сталинской премии.
«…Биденко разостлал на полу свою портянку и твёрдо поставил на неё босую ногу. Он поставил её немного наискосок, ближе к краю, и этот треугольный краешек подсунул под пальцы. Затем он сильно натянул длинную сторону портянки, так, что на ней не стало ни одной морщинки. Он немного полюбовался тугим полотнищем и вдруг с молниеносной быстротой лёгким, точным, воздушным движением запахнул ногу, круто обернул полотнищем пятку, перехватил свободной рукой, сделал острый угол и остаток портянки в два витка обмотал вокруг лодыжки. Теперь его нога туго, без единой морщинки была спелёната, как ребёнок.
– Куколка! – сказал Биденко и надел сапог.
Он надел сапог и не без щегольства притопнул каблуком.
– Красота! – сказал Горбунов. – Можешь сделать так?
Ваня во все глаза с восхищением смотрел на действия Биденко. Он не пропустил ни одного движения».
Сержант в офицерской, темного сукна гимнастерке построил нашу неуклюжую толпу и прошелся вдоль строя, остановившись напротив меня.
– Ты хто?
– Рядовой Руковер, – стал я по стойке смирно.
– Пачему обувка не по форме, положено кирзачи?
– Разрешите доложить, товарищ старший сержант, у каптенармуса кирзовые кончились, сказал – походишь пока в этих.
– Служил?
– Никак нет, товарищ старший сержант, не довелось, учился. Но всегда хотел в армию, тренировался, готовился. После института пойду в офицерское училище.
Ни в какое училище я не пойду, конечно, но сержанту мой пыл понравится. Сверсрочники они не любят слишком умных. И если пойду, то в школу КГБ, уже предлагали на два года. Очень заманчивое предложение, мало кому такая честь выпадает. Это, наверное, благодаря самостоятельному изучению арабского. Знаю плохо, на базарно-разговорном уровне, так доучат. А потом запрут куда-нибудь на Ближний Восток с израильтянами воевать. На фиг, на фиг.
– Где подворотничек? – продолжает психоанализ сержант.
– Виноват, не успел пришить, спешил на построение. На перекуре пришью.
– А есть чем?
– Так точно.
Демонстрирую пилотку, внутри которой иголка с накрученной ниткой, домашняя заготовка.
– Молодец, будеш старшим в этой толпе, справишься?
– Так точно, товарищ старший сержант. справлюсь.
Поворачиваюсь к строю и командую:
– Салаги, слушай мою команду – животы подтянуть, смотреть весело, есть глазами начальство.
Сержант улыбается, отходит, продолжает инструктаж. Служба началась.
Вся масса студентов, как это принято в армии с новичками, была занята на кухне, дневалила у тумбочки и с половой тряпкой, стояла в карауле. Меня, когда выяснилось, что я неплохо долблю ключом по коду Морзе, поставили на боевое дежурство. Сперва с опытным старослужащим, через неделю – одного. Двухсменка, сиди и долби, что тебе записывающий пишет. А ему счмиывающий с планшета тараторит. А планшет не тот, который человек двадцать первого века предствил, а просто здоровенный, во всю стену кусок плексигдаза на котором планшетист рисует курсы воздушных целей. Которые ему в свою очередь с локаторных станций передают, там у них небольшие круглые экраны, где вспыхивают и гаснут под разверсткой самолеты. Свои и чужие. У нас тут границы с Китаем и с Монголией.
В серебре росного инея горел утренний лес. Я шел со станции в часть самой длинной дорогой, чтобы вдосталь надышаться тайгой. Почти у самого КПП дорогу мне пересекли пятнистые олени – одна из самых ярких “визитных карточек” фауны здешних мест…
… В части нас не ждали. Взводный оторопел при виде меня, и во взгляде его отчетливо угадывались изумление и отчаяние одновременно. Однако голос прозвучал уныло:
– Что, опять не приняли?
– Почему же, приняли, сидит.
– Кто сидит?! – взвился взводный.
– Старшина, кто же еще…
Взводный яростно скрипнул зубами, но ничего больше не сказал и отправил меня к комбату… До сих пор так и не пойму, почему нашу маленькую точку – всего-то из двух взводов – пышно именовали батальоном. Раньше это была отдельная рота базирующегося. Затем полк расформировали, а роту превратили в батальон. Естественно, ротный командир автоматически стал комбатом, а взводные – ротными, но тем не менее солдаты упорно именовали их по прежней должности. Если эта смена “вы вески” как-то положительно отразилась на зарплате наших командиров, то, слава Богу, мы возражений не имели: надо же каким-то образом компенсировать им пребывание в таежной отдаленности. Тут ведь не было ни кинотеатра, ни кабака, ни Дома офицеров, ни даже танцплощадки. А что касается меня лично, – то я такой службой наслаждался. Не самой службой, конечно, а окружающей нас тайгой, куда ходить можно было даже без увольнительной.
Но старого ротного, бывшего комбатом, куда-то вскоре перевели, и на его место был прислан майор Стукайло. Новый комбат был длинным и сухим, как жердь, и без трех пальцев на правой руке. Его фамилию солдаты переделали на русский лад и звали только Стукалиным.
Первое, что сделал новый комбат, вступив в должность, – застрелил батальонную собаку – милую дворнягу по кличке Агдам, которая прославилась тем, что на построениях всегда присутствовал на правом фланге и умела отдавать честь.
Он застрелил пса с неожиданной яростью, просто вытащил пистолет и шлепнул его в лоб прямо напротив казармы…
Служба на маленьких, изолированных точках специфична. Коллектив там, как правило, дружный, живут по-семейному, не чинясь, все, включая офицеров. Стукайло настолько выпадал из норм этой “семьи”, что его не просто невзлюбили, его возненавидели. Дополнительную долю ненависти приобрел он, когда ввел строевые и политзанятия: и это для людей, дежурящих по 12 часов в сутки без подмены (специалистов, как всегда, на точках не хватало, они почему-то группировались в больших подразделениях, поближе к цивилизации). Раньше к этим занятиям относились, как к неудачной шутке – начальники отмечали в журналах, вели дневники, а солдат собирали раз в месяц, да и то формально. Теперь порядки навязывались, как в кремлевской парадной части.
Но армия есть армия. И не таким подонкам приходилось подчиняться. Офицеры проклинали все на свете, а солдаты наверстывали упущенные часы отдыха на боевом дежурстве – нагло спали или убегали на ночь за 20 км в деревню, где у староверов была ядреная бражка на меду.
Я же с лучшим с одним из старослужащих ночью пошли на заброшенное кладбище в пяти километрах от части и приволокли оттуда громадный староверческий крест. Приволокли мы его, отдышались и вкопали перед штабным окном майора. Он, пока ему не отделали квартиру, спал в штабе, в собственном кабинете. Вкопали мы его тщательно, соблюдая абсолютную тишину. Потом также беззвучно бросили в открытую форточку дымовую шашку и – бегом в казарму, в кровати, будто всегда там были.