<p>
Мало набралось, ещё очень мало. Но, кажется, где-то на западе погромыхивает, и, возможно, ночью придёт гроза. Глаз не сомкнуть в любом случае.</p>
<p>
Фенька потряхивает ножницами. Отнюдь не победно, непроизвольно. Сохнут разложенные на столе "принты". Или правильнее говорить — аппликации? Футболка уверяет — "Я не болен", рюкзак хвастает: "У меня иммунитет". Прямо, без иносказаний. Контрастно, чётко, пусть и кривоватыми буквами. Поверит ли кто? Можно попытаться...</p>
<p>
— Я тебя постригу. Сейчас. Как можно короче. Здесь в ящичке, видишь, лезвия. Ну, извиняй, не станок, не держу "газонокосилок"... Ещё скальпель вот.</p>
<p>
Скальпелем чудачка Фенька точила карандаши. А лезвиями делала зачем-то надрезы на каких-то фигурных образцах. Юрок не вникал, не его забота. Он, по сути, на участке грузчиком и чернорабочим впахивал, а не лаборантом.</p>
<p>
— Тебе надо всю башку обшкрябать наголо. И... перед уходом побрейся. Возьмёшь с собой.</p>
<p>
— Имидж — всё? — усмехнулся он. — Вообще, да. За патлы или бородёнку легко ухватить. А за бритый кочан — фига.</p>
<p>
— И будешь отличаться от них издали, — присовокупила Фенька. — Много дней.</p>
<p>
Это правда. "Болванчики" за собой не следят. У "затворников" с гигиеной тоже не особо задалось, по техническим причинам. Воды меньше, чем мыла, не больно-то загламуришься. "Бородёнка" у Юрка уже наросла — Марксу на зависть. Фенька в жарищу ходит в набедренной повязке из синего халата, прячет бурые пятна на засаленных джинсовых шортах.</p>
<p>
Насрать.</p>
<p>
Насрали "отшельники", кстати, знатно.</p>
<p>
Иногда, даже часто, и так бывает — сначала завоняешься, потом сдохнешь.</p>
<p>
Глядя на вздрагивающие пальчики, лаборант угрюмо сказал:</p>
<p>
— Ну, на загривке сними шерсть, дальше я сам, Фень.</p>
<p>
Не стала спорить.</p>
<p>
Обскобленную и исцарапанную лаборантскую шкуру Фенька продезинфицировала ацетоном. На всякий случай. Такое вот ноу-хау. А спирт давно закончился. Но от него тоже щипало бы зверски.</p>
<p>
— Пошли в лабораторию.</p>
<p>
На второй этаж. Значит, всё. Из окна с четвёртого — не вариант, никого кормить она не запланировала. Яд... Убивающего наповал у неё нет.</p>
<p>
— Фень, я же оставлю тебе и еды, и попить... Может, продержишься...</p>
<p>
— Без мозгов?</p>
<p>
— Они-то вон что-то соображают всё-таки! Жрать-пить — и черви соображают! Фень...</p>
<p>
— Крышу сорвёт этой ночью. Ты не успеваешь, Юрок. Не дожидайся, пока я начну сопротивляться.</p>
<p>
Сопротивляться — это очень слабо сказано. Когда рассудок сдуется, а голод набухнет, из дохленькой куколки Фени вылупится безымянное чудовище. Возможно, и чувствующее боль, но почему-то на неё не реагирующее. Невменяемый зверь, почти с полцентнера живого веса. Угасая и искажаясь, глубинные рефлексы самосохранения и энергосбережения спускают с цепи силищу, затаённую и в самом хлипеньком теле. Какое сопротивление, о чём это? Тварь нападёт сама.</p>
<p>
Верно, мужчины на территории выиграли у женщин с разгромным счётом, но не всухую. Дамы оказали кавалерам достойный гордого звания "приматы" отпор. Уж Юрок-то самолично оценил боевой потенциал слабой половины человечества. Девочка-припевочка Тася с третьего этажа одним рывком чуть не выломала с мясом замешкавшемуся добытчику чипсов левое плечо, и это ещё не самое болезненное воспоминание о неравной, казалось бы, схватке. А ведь грузчик-лаборант не пальцем делан и не соплями клеен.</p>
<p>
Юрок выбрал лом-гвоздодёр, кило эдак на два с хвостом.</p>
<p>
— Как хочешь, — безучастно прокомментировала выбор Фенечка. — Там у окна стоит здоровый штатив. Основанием можно тираннозавру череп раскроить, с одного удара.</p>
<p>
— Не пробовал, — отозвался Юрок.</p>
<p>
А ломом пробовал. И кроил. Черепа. Не динозаврам, но впавшим в юрское состояние души людям — да. И мужикам, и бабам. Думал только одно — хорошо, на территории нет детей. И тут же душил эту мысль в зародыше. С Фенькой-Юлькой, делясь жратвой, впечатлениями не делился. Она, видя кровавые брызги на комбинезоне, ничего и не спрашивала.</p>
<p>
В лаборатории аспирантка, дёргая конечностями и нечёсаной головой, привычно оседлала высокий табурет, закрыла глаза. И перекрыла ещё один из важнейших каналов связи разума с обезумевшей действительностью наушниками-капельками весёленькой голубой расцветки. Батарейка в плеере давным-давно села. Музыка звучит только в воображении. Голимая попса. Пусть так.</p>
<p>
Руку он набил, правда.</p>
<p>
Одного удара хватило.</p>
<p>
Не пожалел трёх контрольных. Так чтобы совсем наверняка.</p>
<p>
Спускаясь по лестнице, подумал: каплей в океане трупной вонищи больше.</p>
<p>
Как это весомо, оказывается, — капля.</p>
<p>
Теперь во всём корпусе осталось только одно ходячее человеческое тело — его собственное, лаборанта Славки Юрского по кличке Юрок. Не желающее действовать. Ничего не хотящее. Вообще. Даже спасения.</p>
<p>
Но спасти мир — чем плоха игра?</p>
<p>
Единственный вектор побуждения, уязвивший депрессивного лаборанта, — азарт. Никакого пафоса, только врождённое стремление хищника убить как можно больше. Жажда крови. И жажда воды завялившихся под июльским солнцем "болванчиков".</p>
<p>
Ночью приползла-таки долгожданная гроза, и Юрок, перебравшись на четвёртый этаж, поближе к небесам и двускатной крыше, структурирующей ливневый хаос в мощные потоки, не вздремнул ни минуты. Все бидоны, канистры, вёдра, термосы, пластиковые бутылки, чайники, кастрюльки и прочие ёмкости, попавшие так или иначе в его распоряжение, заполнились водой. Самые чистые бутыли, из-под пиваса, он аккуратно сложил в рюкзаке, беззвучно и ярко вопящем о спасительном иммунитете.</p>
<p>
Днём отоспался и хорошо поел. За себя, и за Феньку. В сумерках долго сидел у входа, прижав ухо к запертой на железный засов двери. Стихло. В знакомой обстановке Юрок действовал автоматически, без подсветки. Выкатил на тележке бочку, сгрузил под свешенный шланг. Опустил, стараясь не громыхнуть, на дно для устойчивости конструкции две компактные литьевые формы в трещащем по швам мешке. Балластные железяки бесшумно легли на телогрейку пенсионера Аркадия. Закрыл поилку. Натянул "кишку" на трубу. Загнал тележку на участок, заперся. Перевёл дух.</p>
<p>
Повезло, не повезло... Одичание никаких бонусов к паршивому ночному зрению и посредственному слуху заражённым приматам не приплюсовало. Темнота практически "обесточивала" взбесившихся дневных зверей и значительно снижала градус их агрессивности. Вечером "болванчики", не утратившие навыков ориентирования на местности, устраивались на ночлег в соседних корпусах. Ведь там не осталось никого, кто почесался бы закрыть двери изнутри и угомонить задержавшихся в коридорах и лабораториях безумцев... Но многие из одичалых неприкаянно коротали тёплые ночи под открытым небом, завязнув в зыбкой дремоте там, где застигали их сумерки.</p>
<p>
Жаль, но наделённый уникальным иммунитетом лаборант тоже ни черта не видел в темноте, а освещая дорогу спичками и выдохнувшейся зажигалкой, далеко не уйдёшь. Более масштабное пламя самодельного факела отлично привлекает людоедов, установлено экспериментально... Утренние и вечерние потёмки — самое подходящее время для коротких переходов, главное для начала — выбраться с территории института.</p>
<p>
Опасаясь сослепу расплескать мелко расфасованные водные запасы, Юрок приступил к наполнению поилки на рассвете. На "сладкое" заправил ближе к полудню "троянскую" бочку заблаговременно разведённой отравой.</p>
<p>
Перекусил. Отобрал продукты для похода. Не забыл баночку с солью, пузырьки с йодом, спички, ещё кое-какие небесполезные мелочи, собранные рассудительной Фенькой. Запихнул в рюкзак. Пожрал от пуза, если такое вообще возможно в сложившихся условиях. Дремал. Ни о чём не думал.</p>
<p>
Вечер. Ночь. Рассвет.</p>
<p>
Вышел, быстро навязал на шланг блескучий и громко шелестящий колтун из магнитофонной ленты, отмотанной с завалявшейся в профессорском кабинете древней бобины. Снял с бочки крышку. Вернулся, заперся, приподнял шланг с "вымпелом".</p>
<p>
Бродя по участку в лабиринте оборудования, Юрок с фанатизмом шамана, умиротворяющего чудодейственным бубном духов, молотил ломом по ведру и время от времени припадал к окну. Изысканное общество самых выносливых и живучих "болванов" потянулось на водопой, привлечённое незамысловатыми спецэффектами. Больше всего жаждущих пёрлось со стороны институтской столовки.</p>
<p>
Юрок узнал сварщика Толика и одного разговорчивого когда-то мужика из охраны. Ещё несколько заражённых казались смутно знакомыми. Противоестественный отбор поработал на славу. Лучшие из лучших. Остались самые здоровенные. Не тираннозавры, конечно, но бугаи породы "подходи, не бойся, отходи — не плачь". Заросшие, окровавленные до черноты, в замурзанных обносках — летняя одежда не отличается прочностью. Многие явились на пир так и вовсе в чём мать родила.</p>
<p>
Поначалу легко обнаружившие бочку с пойлом "звероящеры", к удивлению и тревоге затихшего лаборанта, соблюдали нечто вроде иерархии и очередности, видимо, небезосновательно опасаясь друг друга. Но потом нетерпение, густо замешанное на жажде, вспенилось до краёв, и попойка без всякой плавности перешла в фазу драки, сотрясающей небеса дичайшими воплями.</p>
<p>
Флегматичные безумцы оживились с тем чтобы подохнуть самым жутким образом. Чем меньше были шансы заражённых припасть к "живительной влаге", тем оживлённее они себя вели. Трое гривастых парней, действуя без выраженной согласованности, с трудом повалили Толика на асфальт, но сварщик выкрутился и вцепился зубами в глотку не догадавшегося отпрянуть голозадого агрессора. Рядом какой-то кудрявый мордоворот умело мозжил о бордюр плешивую башку нерасторопного, но приставучего конкурента.</p>
<p>
На стёкла брызгала кровь. "Гости дорогие" пили и ели... кто что оторвал. Нахлебавшиеся присоединялись к побоищу во славу бескомпромиссной конкуренции или разбредались, унося в себе неотвратимую агонию. Жаждущим удалось завалить опорожнённую не досуха бочку, и лаборант, остекленев, наблюдал за гурманами, обсасывающими и жующими подранную фуфайку Аркадия.</p>
<p>
Вечером, переполненном стонами отравленных, обвешанный непредназначенными для убийства, но смертоносными железяками оруженосец собственного иммунитета покинул участок и вышел из обезлюдевшего корпуса с торца, обращённого к главной проходной. В руках лаборант сжимал внушительный пожарный багор.</p>
<p>
Поколебавшись, Юрок решил не тратить силы и время, добивая умирающих. "Болванчики" явно чувствуют боль — доказано бесчеловечным экспериментом с двумя центнерами "живой воды". Не исключено, лаборант поделится с кем-нибудь, любознательным, этим наблюдением. Никто из скорчившихся на асфальте людоедов не проявил к страннику недвусмысленного гастрономического интереса.</p>
<p>
Вскрыв багром захламлённую проходную, Юрок неторопливо зашагал к трамвайной остановке. Рядом с ней зеленел целый боярышниковый "лес", по счастью, запущенный коммунальщиками до состояния дремучести. В мае там даже распевал соловей, не убоявшийся индустриальных пейзажей. Лаборант осторожно углубился в заросли и устроился на первый ночлег вне института. Передохнул, обозревая сквозь ветки безжизненное шоссе и планируя дальнейшие шаги. Пожевал сухарики, вздремнул. С рассветом двинулся в путь, ориентируясь на градирни ТЭЦ. Встретятся где-нибудь или нет здоровые люди, надо выбираться из протухшего города. Пешком — все дороги забаррикадированы брошенными машинами разной степени сохранности. В каждой второй теоретически можно переждать день или переночевать.</p>