Худая, бледная, еще вся пропитанная духотой петербургских «комнат», где она мучилась с ребенком, питаясь кое-как, Воскобойникова отдыхала здесь душой и телом, возродилась надеждой на новые радости жизни.
Она будет такая же здоровая, как и все колонистки, с румянцем на щеках, с блестящими глазами… Исхудавшее тело сделается полным и упругим. Она станет женщиной, которая нравится себе самой и вызывает пытливые мужские взгляды… Она еще будет жить и любить… И все казались ей такими добрыми, хорошими, милыми…
Воскобойников чувствовал себя, как во сне, и его избитая сомнениями и разочарованиями интеллигентная душа не знала, верить или отрицать, просто ли отдаться счастливому настроению или усомниться в возможности осуществления программы-maximum.
А Коваль все злился:
«Стадо разжиревших баранов! Интересно бы узнать, для какой цели морочат их этот Бессонов и… как его?.. Уальд? Неужели миллиарды истрачены для сытого благополучия трехсот идиотов»?
Бессонов взял его за руку и подвел к красавице-колонистке.
— Эвелина Шефферс, на миллиарды которой основана наша колония. Мы в шутку зовем ее «мисс Полярной императрицей». Не пугайтесь этого титула. Эвелина не царствует и не управляет.
Коваль посмотрел в глубокие, темные глаза миллиардерши, пытливо скользнул взглядом по строгим чертам прекрасного лица и по дивно сложенной фигуре и мысленно сказал себе:
«Это, кажется, единственное, что есть интересного в „Полярной империи“».
Глава X
Новые колонисты
Шли дни и месяцы.
Новые колонисты обратились окончательно в граждан «Полярной империи». Каждый устроился по своему вкусу.
«Полярная империя» не отрицала семьи, но и не навязывала семейный образ жизни. Как кто хочет.
«Общественники» жили на холостую ногу в общих домах, группируясь по национальностям, по сходству характеров и занятий, по безотчетным взаимным симпатиям.
Общие дома состояли из ряда спален, общей залы, читальни, электрической кухни, ванны и т. п. Селились мужчины и женщины вперемешку. Для рожениц были общие приюты, обставленные по последнему слову медицинской науки. Детей «общественницы» при себе не держали. Их воспитывали в особых учреждениях. Это были дети не того или другого колониста, той или другой колонистки, а «дети колонии»!
«Полярная империя» — детский рай!
И это было правдой. Нигде на всем свете маленькие существа не чувствовали себя лучше.
Но были и «одиночники», индивидуалисты, жившие в отдельных маленьких домах замкнутыми семьями.
Проще всех отнесся к вопросу Юстус Шварц. Ни ему, ни его жене и в голову не приходило, чтобы можно было жить иначе, чем своей семьей. Беседы о социализме и коммунизме — одно, а семья — другое. «Мой муж, моя жена, мои дети!»
Шварц зажил так же, как жил в Германии.
Выстроили ему небольшой, но удобный дом, развел он рядом маленький огород, стал откармливать поросенка в надежде на окорока, зельцы и всякие «вурсты».
Ходил на собрания, в читальню, на лекции. Всем умеренно интересовался и обо всем имел свое суждение. Как опытный слесарь, работал в механической мастерской два с половиной часа в день… по книжке Бебеля «Социализация общества». И был счастлив; и вечером, сидя на пороге своего домика, смотрел, как играют дети и глубокомысленно курил трубку. Очень одобрил, когда при наступлении полярного мрака «оранжерея для людей» ярко осветилась искусственным солнцем…
Мрачные ирландцы, два Патрика и хорошенькая ирландка, поселились тоже отдельно, своим хозяйством.
По-семейному устроился и Воскобойников.
Коваль жил «общественником». Ко всему прислушивался и приглядывался. Но сам чаще молчал. Сначала он состоял при управлении огромных двигателей, но затем пожелал перейти на горные работы.
Инженер Уальд полюбил его за энергию, резкость суждения и недюжинный ум, дополнявший часто недостаток специального образования.
Горные работы состояли в прорытии многочисленных туннелей для исследования подземных богатств южно-полярного материка.
Особенный интерес Коваль проявил к золотым рудникам и копям драгоценных камней. Уальд провел его в большую кладовую, где были свалены груды золотых слитков и на полках по стенам лежали алмазы, рубины, изумруды и другие самоцветы.
При электрическом освещении кладовая казалась пещерой с несметными сокровищами, которые в таких ярких красках умела описывать Шахерезада…
— Вот совершенно бесполезное богатство! — сказал задумчиво Коваль.
— Почему вы так думаете? Мы ведь все-таки поддерживаем сношения с внешним миром. Нам доставляются разнообразные товары, изделия. Заводы исполняют наши заказы. Все это, особенно при соблюдении тайны, стоит весьма дорого. Далее, наша газета получает известия по беспроволочному телеграфу из Австралии. Станция устроена в совершенно незаселенной местности. Другая, второстепенная станция, в Аделаиде. И опять — огромные расходы! Еще не скоро наступит тот день, когда мы сможем совсем оборвать сношения с миром и жизнь «Полярной империи» сделается самодовлеющей, не нуждающейся ни в чем извне…
Воскобойников посвящал все время работам в лабораториях. Изумительные открытия Бессонова и Уальда увлекли его и он почти забыл о социальных теориях среди научных изысканий.
Особенно любил он бывать в обсерватории, устроенной на самом полюсе. Здесь, в центре круглой залы, возвышалась над полом колонка с надписью: «90 град. южной широты».
Эта колонка была как бы продолжением земной оси и Воскобойникову казалось в первые минуты, что она вращается… Иногда охватывал его здесь, в круглой зале, почти мистический ужас, словно зашел он в запретную для непосвященных, святую святых храма, и стоит перед лицом великой тайны всего сущего… Колонку венчал шар из чистого золота с вытянутым тонким шпилем. Южный полюс был сведен к концу золотой иглы.
Круглая зала, помещавшаяся на третьем этаже «Дворца разума», не имела научного значения. Ниже шли, одна под другою, шесть комнат, три из которых находились под землею. Эти комнаты были переполнены всевозможными научными приборами… Но если Воскобойников находил духовное удовлетворение, углубляясь в тайны природы, наоборот — семейная его жизнь с каждым днем все разлаживалась.
Сначала он радовался, видя, что его Наташа оживает здесь не по дням, а по часам. Но по мере того, как возвращались к ней силы, набегал румянец, округлялись исхудавшие формы тела, она становилась все нервнее, и в отношениях к мужу почувствовался холод, даже что-то враждебное мелькало подчас в заблестевших новой жизнью глазах.
Вернувшись домой, Воскобойников часто находил жену грустной, едва отвечающей на вопросы.
Он принимался рассказывать ей о своих научных работах, о своих впечатлениях, пытался увлечь научной фантазией и замолкал, не слыша ни слова в ответ, ни вопроса… Наташа, не стесняясь, зевала и нетерпеливо била ногой об пол.
«Да когда же ты кончишь?» — сквозило в каждом ее движении, в тоскливо застывшем каменном лице, в злых, скучающих глазах.
В первые дни Наташа радовалась своему хозяйству, возилась целый день, убирая комнаты, восхищалась преимуществами электрической плиты, играла с ребенком, а мужа встречала веселая, вся какая-то светлая.
Но после нескольких месяцев сытой, спокойной жизни молодой женщине, видимо, все это надоело.
— Знаешь, милый, я сегодня провозилась с Колей и не приготовила обеда, пойдем в общественную столовую.
Это стало повторяться все чаще, потом вошло в обычай. Воскобойников не любил шумных обедов на людях, но примирился.
«Не сидеть же Наташе все дома!»
Серьезная супружеская сцена произошла по поводу того, что Воскобойникова почувствовала себя вновь матерью.
— Не хочу! Я только что начала поправляться. Ребенок меня совсем изуродует, состарит.
— Милая, но ведь это закон природы. Естественно…
— Да, я знаю, почему ты это говоришь! Новый ребенок еще более меня свяжет. Ты нисколько обо мне не думаешь, хорошо ли мне, весело ли, или я умираю от скуки. Ты только занят своими опытами. Скажите, пожалуйста, кому они нужны? Я должна сидеть целые дни дома… Не хожу на собрания, не бываю в театре, на музыке — нигде!
— Да ведь и я не хожу!
— Какое мне дело до тебя! Ты разве человек? Какой-то полоумный кисляй! Только тоску на меня наводишь. Не хочу, слышишь, не хочу иметь больше детей.
— Но как же Шварцы?
— Ну, и женился бы на немке. Самая подходящая для тебя жена.
Воскобойников бросился к женщине-врачу, заведующей приютом для рожениц, но она посмотрела неодобрительно на него сквозь очки и учительским тоном изрекла:
— Осуществлять материнство предоставлено свободному выбору женщины. Это ее неотъемлемое право.
— Но ведь я — отец? Имею я голос?
Заведующая презрительно фыркнула и повернулась к нему спиной…
Пока Наташа была в приюте, маленького Колю поместили в общественное учреждение для воспитания детей.
Вернулась Наташа в домик радостная, бодрая, даже более ласковая, чем обыкновенно.
— Знаешь, милый, нашему Коле там очень хорошо. Оставим его там. Ведь мы всегда можем его навешать.
И, так как Наташа в то же время целовала и вилась вокруг мужа повиликой, то Колю и оставили навсегда в «Учреждении».
Но, раз не было ребенка, терял смысл и семейный дом.
— Перейдем, милый, в общежитие.
Но там жили каждый отдельно в своей комнате. Нельзя же отличаться от других и устраивать супружескую спальню! Здесь это не принято!..
Однажды Воскобойников поздно вернулся и хотел пройти к жене.
Комната Наташи была заперта на ключ…
Глава XI
Первое преступление
Воскобойников был еще полон впечатлений, полученных от совместных работ с Бессоновым. Да, им, наконец, удалось найти способ производить белок из одних минеральных веществ, и он, Воскобойников, подал совет, оказавшийся чрезвычайно важным!
Он чувствовал себя гордым, высоко держал голову. Хотелось рассказать Наташе. Она не очень интересуется, но все-таки поймет и, может быть, порадуется его радостью.
Было тут и желание выдвинуться в глазах похорошевшей жены, ставшей в последнее время далекой, почти недоступной…
Запертая дверь в женской спальне! В «общежитии» это имело свое, вполне определенное значение… Кровь бросилась в голову и зашумела обрывками мыслей и призрачных, кошмарных образов. Обо всем забыл. Во рту пересохло. Казалось, кто-то зацепил крючком за внутренности и тянет, и вот-вот, сейчас все оборвется.
Воскобойников решил ждать. Охватило жгучее, почти сладострастное желание узнать: кто? Дотронуться до свеже-кровавой раны своей, бередить ее до боли, до судорог…
Утратил всякое человеческое достоинство. Жадно прильнул к двери, ловил шорохи звонко напряженным слухом, создавал в воображении картины невидимого…
Так шло время. Быть может — час, быть может — больше. Щелкнул замок. Воскобойников отскочил к противоположной стене и, присев, весь сжался, как кошка, готовящаяся к прыжку. Из комнаты Наташи небрежной походкой, с папиросой в зубах, вышел Коваль.
Воскобойников бросился на него, нелепо размахивая руками, как человек, не умеющий драться. Бил, куда попало — по плечам, по голове, по груди…
Страшный удар поразил его в лицо. Сердце захолонуло от адской боли. В глазах закружились сверкающие огни.
Перехватило дыхание. Упал как-то странно, на четвереньки, свалился набок и завыл дико, по-звериному.
Наташа, вся обнаженная, показалась в дверях и отскочила, закрыв лицо руками…
Воскобойников все выл, силясь подняться и скользя руками по луже крови, пока не прибежали «общественники» и не снесли его в больницу…
У Воскобойникова оказались сильные повреждения: выбито несколько передних зубов и почти размозжен нос.
Все лицо быстро заплыло багровой опухолью.
— Какая страшная сила у этого Коваля! — изумлялись врачи.
Такого случая, чтобы колонисты наносили друг другу увечья, еще не было за все время существования «Полярной империи». Были незначительные столкновения, даже драки случались, но враги мирились, и дело не принимало общественного характера.
Теперь не то. Воскобойников, быть может, изуродован на всю жизнь. Врачи опасались последствий сильного нервного потрясения. Больной бредил. Являлась опасность психического расстройства. Делабранш решил применить открытые им омега-лучи, производящие чудодейственное влияние на организм животных. Воскобойников был первый человек, к которому их применили. Делабранш был в восторге, что представился такой прекрасный случай…
Но оставалось решить главное: как колония, не имеющая писаных законов, должна отнестись к поступку Коваля.
На общем собрании было постановлено:
«Избрать судей, поручить им произвести следствие и доложить его результаты колонии, которая и произнесет приговор над Ковалем путем всенародного голосования».
Бессонов, Уальд и Эвелина, избранные судьями, отказались. Основатели колонии избегали всякого повода к упреку, что они стремятся выдвинуться вперед, главенствовать. Пусть народ управляется сам без указки и подсказа. Но это не мешало им втроем составить тайное совещание.
— Меня очень беспокоит этот случай, — начал Бессонов. — Положительно, не предвижу, как выйти из этого положения.
— Общее собрание постановит, вероятно, исключение из членов колонии, — предположила Эвелина.
— Но как это осуществить? Сообщение с внешним миром возможно лишь весною, месяца через три, не раньше. «Утопия» во льдах. Этапные пункты закрыты. При всем желании, мы не можем отвезти сейчас Коваля в какой-нибудь порт Австралии или Америки. Да кроме того… Не хочу ни в чем его подозревать, но ведь он знает все наши тайны. Изгнание его озлобит. Он страшно самолюбив. Что его удержит от разглашения по свету, что существует такая-то вот «Полярная империя»?..
— В которой, добавьте, — вмешался Уальд, — найдено огромное количество жильного золота, серебряная и платиновая руды, драгоценные камни.
— А наши изобретения? Коваль — человек достаточно знающий и развитой, чтобы усвоить сущность и, попросту, продать секрет. Утилизация каменноугольных копей, утилизация земного электромагнетизма — все это станет общим достоянием. Наконец, доберутся и до нас. Англичане или американцы не остановятся перед грубым захватом. Вот чего мы можем ожидать, если исключенного Коваля отвезем с наступлением весенней навигации. Да и что мы станем с ним делать до тех пор?
— Вы меня не так поняли, — разъяснила Эвелина, — я вовсе не имела в виду изгнание, а только исключение.
— Что вы хотите этим сказать?
— Я не оправдываю Коваля, но Воскобойников на него набросился, тоже ударил по лицу. Коваль ответил в состоянии запальчивости. Это не свидетельствует еще об испорченности или преступности его натуры. Изгнание — слишком тяжелое наказание. Собрание может исключить его на срок.
— То есть?
— То есть, с ним не будут разговаривать колонисты, воздержатся от всякого общения. От работ он тоже будет отстранен. Пусть живет в отдельном доме, одиноко. Разумеется, пища и все, что он ни пожелает, будет ему доставляться.
— На какой же срок?
— На месяц, самое большее — на два. Ведь это моральное наказание очень тяжело.
— Как провести эту мысль на собрании?
— Вы или Уальд выступите с этим предложением.
— Нет, лучше вы сами… Колонисты так вас любят…
Эвелина согласилась.
Глава XII
Народный суд
С высокой трибуны избранные судьи прочли обвинительный приговор перед лицом всех колонистов, собравшихся под белым куполом.
На отдельных местах сидели обвиняемые: Коваль и Воскобойникова.
Привлечение последней в качестве обвиняемой вызвало большой спор. Но Юстус Шварц и двое других судей настояли. По их мнению, Воскобойникова явилась главной виновницей столкновения двух мужчин. Живущие семьями мужчины и женщины считали такую постановку вопроса справедливой. Но одна колонистка выступила от имени всех «общественников» с запросом.