Его пришлось отложить на пять дней из-за урагана. Тортугу стихийное бедствие захватило только краем, но этого хватило, чтобы разметать множество хибар, слепленных из того, что было под рукой, а таких на острове большинство, и крыши из тростника и листьев на домах покрепче. Потом еще пару дней море возле острова было покрыто плавающими ветками, как сухими, так и с зелеными листьями, и досками. Самое интересное, что за сутки до урагана на небе появилась яркая комета с длиннющим хвостом, видимая даже днем. Сразу заговорили, что это дурное предзнаменования, ко многим бедам, большим и малым. Ураган стал подтверждением их слов. Расходились только во мнении, большая это беда или будет еще интереснее?
Тендер стоял у наветренной стороны мола, оснащенный кранцами, плетеными и изготовленными из длинных чурок, поэтому не пострадал. К тому времени для него сшили еще один парус — особый кливер очень большого размера, который в будущем будут называть «генуей» (генуэзским стакселем) или спинакером. Я заказал местному парусных дел мастеру и показал, как сшить, сферический спинакер, у которого верхняя часть имеет форму полусферы. Такой парус очень хорош при силе ветра до четырех баллов и курсовых углах от шестидесяти градусов, позволяет по максимум использовать слабый ветер.
На тендер погрузились два десятка флибустьеров, согласных беспрекословно выполнять мои приказы, не качать права и выполнять судовые работы. Попытка выбрать квартирмейстера была пресечена мною на корню. Поскольку судно у меня торговое, такая должность на нем не предусмотрена. Слушая мои заверения, что собираюсь именно торговать, флибустьеры понимающе ухмылялись: не надо нас, маленьких, дурить! Тем более, что сперва мы направились к проливу Бокас-дель-Драгон, где занялись заготовкой черепах и мяса и шкур ламантинов. Флибустьеры помнили, чем закончилась заготовка в прошлый раз.
А я, и правда, пришел в пролив, чтобы запастись провиантом. Не хотелось тратить деньги на закупку вяленого мяса у буканьеров, поэтому во время перехода рацион был скудным. Зато после постановки на новый якорь у острова Чакачакаре, экипаж мог объедаться, как щенок на помойке. Плантация на острове Тринидад оказалась заброшенной, хотя хозяин ее давно уже был отпущен за выкуп. Кто-то, подозреваю, что голландцы, сжег все постройки. Зато вышка уцелела. На ней и торчали каждый день по два матроса, но безрезультатно.
Я не сильно огорчился. Как только заполнили вяленым мясом все бочки, а на главной палубе положили на спины черепах — живые консервы, повел судно к острову Коче. Это сравнительно небольшой остров, расположенный между материком и большим островом Маргарита, на котором было несколько поселений и испанский гарнизон, около сотни солдат. На обоих островах находились базы ловцов жемчуга, но на Коче, как заверил меня индеец Жак Буше, нет ни постоянных поселений, ни испанских солдат. Мы прошли между островом и материком, а вечером повернули к нему, подошли к южной, необитаемой части, где и высадились на берег. Остров невысокий. Центр его порос кактусами, а ближе к морю попадаются кусты и деревья. Мы дождались восхода луны и пошли вдоль берега на север, к базе ловцов жемчуга. Располагалась она на прекрасном пляже с белым мелким песком. Это пляж тянулся на несколько километров. Идти по нему было тяжко, зато загорать, наверное, самое то.
Я ни разу не был ни на Коче, ни на Маргарите, но в аэропорту Каракаса познакомился с русским, который прожил на Маргарите несколько лет. Его только что обобрала местная полиция. Потребовали пройти с ними в отделение, потому что подозревают в провозе кокаина, где начали медленно и дотошно потрошить, протыкать все его вещи, выдавливать из тюбиков зубную пасту и крем для бритья, выливать одеколон, брать скребки с языка, из носа, требовать сдать мочу на анализ, занося свои действия в протокол и заставляя подписываться напротив каждого пункта и оставлять отпечатки двух пальцев, пока бедолага не сообразил и не откупился пятьюдесятью баксами, хотя торг начался с пятисот.
— Не надо было никуда ходить, а сразу поднимать шум, привлекать внимание других пассажиров и требовать консула, — дал я запоздалый совет. — Мошенники любят тишину.
— Я не сразу сообразил, что полиция может вести себя так не по-божески! — сказал он в оправдание. — Ладно, местные гопники, я привык к ним, никогда не носил с собой ничего дорогого, но полиция!
— Полиция и бандиты — это одни и те же люди, которые, как в детстве, играют сегодня в одной команде, завтра — другой, — поделился я жизненным опытом, а потом еврейской мудростью: — Если неприятности удалось уладить за деньги, то это всего лишь расходы. Забудь и наплюй!
— Я за них буду молиться, — заверил он.
Этот лох приперся на Маргариту, чтобы вступить в секту какого-то японского проповедника. Это была какая-то дикая смесь из нескольких религий, которая, как я понял из рассказа, держалась в основном на немалых деньгах ее изобретателя и частично на его харизме. Русские готовы верить во что угодно, если это дает возможность далеко и надолго уехать из дома. При этом пытаются утянуть вслед за собой всех, кто попадется под руку. Меня он тоже попытался проштыбовать, но я коротко и ясно объяснил, как отношусь к религии в целом и к сектам в частности.
На лагерь ловцов жемчуга — три шалаша из жердей, накрытых пальмовыми листьями, и пять каноэ, вытянутых на берег рядом — мы напали на рассвете с трех сторон, чтобы никто не сбежал. Сопротивления не было. Ловили жемчуг местные индейцы, абсолютно не воинственные. Испанцы не перебили их всех только потому, что иначе некому будет ловить жемчуг. Было их шестнадцать человек. Все худые, ростом ниже метра пятидесяти, смуглокожие, с черными прямыми волосами, завязанными сзади в конский хвост. Из одежды только набедренные повязки, а из оружия — короткие и кривые ножи для вскрытия раковин. На нас они смотрели без эмоций, как на форс-мажорное обстоятельство типа урагана. Жемчуга ни при них, ни в шалашах и пирогах не было. На этот случай у нас был Жак Буше. До прихода испанцев у его племени была хорошая привычка время от времени нагрянуть на эти острова и отобрать жемчуг у аборигенов. Сейчас это получалось реже, потому что мешали цивилизованные грабители, но навыки остались. Наш индеец за два часа нашел три схрона с жемчужинами. Их оказалось чуть больше сотни. Одна была черной и семь розовыми, а остальные белыми. Преобладали маленькие, примерно треть составляли средние, а больших ни одной. Я рассчитывал на добычу пожирнее, поэтому не отпустил ловцов, забрал с собой. Не умеют ловить жемчуг — пусть поднимают сельское хозяйство.
Кстати, жемчуг сейчас ценится дороже драгоценных камней, за исключением бриллиантов. Белый считается символом чистоты и обязательным атрибутом невесты, розовый притягивает любовь, а черный — оберегает от сглаза. В связи с этим появилось много искусственного жемчуга. Такой мне попадался еще в те времена, когда был бригантом. Брали стеклянный порошок, смешивали с яичным белком и слизью улитки и покрывали лаком с рыбьей чешуей, чтобы цвет «переливался». Сейчас главное место жемчужного промысла — это «малые арнаутские» Парижа.
Отвезли индейцев и вяленое мясо на Ямайку. Само собой, не в столичный Порт-Рояль, а западнее, в уютную бухточку под названием Санди-Бэй, которую знали все ямайские плантаторы и флибустьеры и контрабандисты разных национальностей. Здесь прямо на пляже проходил бартерный обмен. Плантаторы брали промышленные товары, в основном голландские и французские, обложенные высокими пошлинами, рабов, на которых имел монополию губернатор, а заодно вяленое мясо, черепах, маис, отдавая взамен табак, сахар, хлопок, имбирь, ром. Бочку вяленого мяса здесь обменивали на триста фунтов очищенного сахара (сто фунтов стоили сорок ливров) или другой товар на такую же цену. Рабы в полтора раза дороже, чем на Эспаньоле, по тридцать фунтов стерлингов, или сто двадцать песо (экю), или триста шестьдесят ливров. Но это самая высокая цена, за мужчину-негра в возрасте восемнадцать-двадцать лет. Индеец стоил столько же, сколько женщина-негритянка такого же возраста, и процентов на двадцать дороже испанца. Я обменял рабов на корни имбиря. Ямайский имбирь сейчас считается самыми лучшими в мире. Здесь с корней полностью сдирают кору (с индийского только с двух плоских сторон) и замачивают в известковой воде, благодаря чему они становятся белыми. Я не любитель имбиря, но знаю, что он до сих пор высоко ценится в Европе, особенно во Франции и Англии, где его добавляют почти во все кондитерские изделия, а англичане даже додумались варить имбирное пиво. Небольшое количество мяса оставил для экипажа, а остальное и черепах по просьбе флибустьеров обменял на ром. Все равно ведь пропьют свои доли, а так выпивки получится больше. Мы договорились, что это будут не доли, а зарплата моряков торгового корабля, чтобы не отстегивать губернатору. Слишком мала добыча, чтобы делиться с халявщиками.
20
Выменяв на Ямайке ром, я прогадал. Без него пьянка экипажа продолжалась бы от силы неделю, а так растянулось на три. Флибустьеры вывозили на берег (пьянствовать на тендере я запретил) бочку рома, садились вокруг нее и хлебали, пока не попадают. Бочки хватало максимум на сутки. Потом было Рождество, а после — трехдневный отходняк, когда почти все члены экипажа приходили ко мне одолжить денег на опохмелку. Я давал. А что оставалось делать?! Других найти было не так-то уж и просто. На Тортуге поверили, что я превратился в купца, несмотря на утечку информации от членов экипажа. Я подтверждал, что не только торгую, и сразу предлагал поступить ко мне на службу. Предложение никто не принимал. Рассуждали разумно: если людей не хватает, значит, действительно только торгую, а байками про пиратство пытаюсь заманить на службу. Иначе бы настучали губернатору, что я зажилил его долю.
Кстати, те, кто купил второй баркас, отправились на нем к Кубе, надеясь на добычу. Только вот не учли, как взбесило испанцев похищение тендера. Военный галеон перехватил баркас в проливе. Хотя у флибустьеров был патент на лов рыбы и бой морского зверя, их взяли в плен. Троих повесили у Морских ворот Сантьяго-де-Куба, с видом на море и обратно, а остальных продали в рабство.
Пока экипаж пьянствовал, я охотился на кабанов, просто гулял по острову, купался и загорал, хотя местные считали, что вода — где-то около двадцати градусов — слишком холодная для купания. Зима у них, понимаешь, холодно. А по мне, так самое лучшее время года в этих краях.
Следующий поход начался, как и предыдущий. Сперва пошли к Бокас-дель-Драгон, встали на якорь между Тринидадом и Чакачакаре и занялись заготовкой мяса. На всякий случай выставлял дозорных на вышке, но не сильно наделся на приз. В это время года сюда не ходят суда из Европы. Разве что работорговец какой из Африки появится. Так и не появился к тому времени, как мы наполнили все бочки вяленым мясом. Поэтому отправились в район будущей Панамы. Мне сказали, что в тех краях теперь много плантаций по выращиванию какао. Как ни странно, значительную часть выращенного продавали «из Индии в Индию», то есть в районы Карибского бассейна, где какао не росло, но пользовалось большим спросом. Европейцы плотно подсели на жидкий шоколад, считая его любовным напитком. Уверен, что это был талантливый рекламный ход торговцев какао-бобами.
Номбре-де-Диос расширился за то время, что я видел его в последний раз, когда был голландским капером. В его окрестностях стало больше плантаций. Мы прошли мимо него на приличном расстоянии, но не таясь, под испанским флагом. Судя по всему, тендер не раз бывал здесь, никто за нами не погнался, хотя на рейде стоял военный галеон тонн на четыреста водоизмещением и с тремя-четырьмя десятками пушек. Мандинга и Эль-Порвенир уже появились, правда, пока что были деревеньками рыбаков. Неподалеку от них мы под вечер и встали на якорь.
Я отправил ял с десятью флибустьерами, чтобы захватили в деревне проводника. Они привезли индейца из племени майя. Он был невысок ростом, жилист. Голова подстрижена под горшок, а оставшиеся длинные волосы завязаны конским хвостом. Из одежды только набедренная повязка из ткани шириной в ладонь, которую несколько раз обернули вокруг талии, а затем пропустили между ног так, чтобы концы свисали спереди и сзади. Потомок когда-то великого и грозного народа был с перепугу раболепен до тошноты, говорил на паршивом испанском очень быстро, так что я ничего не мог понять. Мне переводил Жак Буше, который знал испанский на том же уровне.
— Проведи нас к плантациям — и я отпущу тебя и даже награжу, — потребовал я.
— К каким плантациям хочет попасть синьор? — немного успокоившись, спросил индеец.
— К большой, и чтобы не далеко была, — ответил я.
— К синьору Манрике де Лара? — задал вопрос он.
— Да, именно к нему, — согласился я.
Раз уж даже индеец знает этого плантатора, значит, не самый бедный.
— Много у него надсмотрщиков? — на всякий случай поинтересовался я.
— Больше, чем вас, — ответил индеец майя.
— Намного больше? — уточнил я.
— Нет, — сказал он.
— Если много надсмотрщиков, значит, много рабов и всякой другой добычи, — громко сделал я вывод, чтобы услышали все флибустьеры. — Проведешь нас туда ночью?
— Ночью? — удивленно переспросил индеец.
— Именно так, — подтвердил я.
Задерживаться здесь надолго у меня не было желания. Вдруг испанский военный галеон снимется с якоря и пойдет в нашу сторону?
— Ночью нельзя ходить по джунглям, духи рассердятся, — сообщил индеец.
— Не рассердятся, — заверил я и добавил на полном серьезе: — Мы принесли им богатую жертву. Духи пообещали нам удачу.
— Если так, тогда провожу, — согласился он, искренне поверив мне.
До темноты отряд из восемнадцати флибустьеров под моим командованием высадился на берег и дошел до грунтовой дороги, ведущей к плантации Манрике де Лара. По ней индейцы возили туда рыбу для уплаты оброка и на обмен. По утверждению проводника, оставалось пройти еще километра три-четыре, если я его правильно понял. Там мы и заночевали. Проводника привязали за ногу к дереву и оставили под охраной Гарика и Жака Буше. Индеец индейцу не даст сбежать. Воздух здесь был сырой, несмотря на окончание сезона дождей, с большим количеством всякой летающей, кровососущей гадости. Заразу здесь подцепить — раз плюнуть. Я еще подумал, берегут ли мое тело прививки, которые мне делали в будущем? Обидно будет загнуться от какой-нибудь заразы, только начав подниматься.
Когда рассвело, двинулись дальше. Плантация деревьев какао началась внезапно. Я не сразу понял, что по обе стороны дороги окультуренные растения. Думал, что деревья какао растут ровными или почти ровными рядами на одинаковом расстоянии друг от друга, а оказалось, что между бананами, пальмами и еще какими-то деревьями. Когда я удивился этому, мне объяснили, что деревья какао не любят солнечные лучи, поэтому их сажают вперемешку с другими, не менее полезными. Они были похожи лишь одинаковой высотой — метров восемь, чтобы удобно было собирать урожай. Кстати, плоды крепятся не к веткам, а к стволу. Они крупные, сантиметров тридцать, зеленовато-желтого цвета. В каждом до полусотни бобов.
Дом плантатора был каменным двухэтажным. Рядом без всякого порядка раскиданы еще с дюжину всяких строений из камня и дерева. Под тремя длинными и низкими навесами из пальмовых листьев стояли в несколько рядов бочки, заполненные разрубленными на несколько частей плодами какао. От них исходил сильный бражный дух. Как мне объяснили, так бобы доводят до нужной кондиции в течение десяти дней, а потом сушат. По обе стороны каждого навеса было по длинному широкому низкому столу, на которых сушились бобы. Им нужен солнечный свет, чтобы превратиться в мечту европейцев и не только. Во время сушки бобы теряют половину своего веса. Готовая продукция была сложена на складе — каменном здании без окон и с широкими, двустворчатыми дверьми, в которые могла проехать арба. Три такие арбы стояли возле деревянного строения, рядом с кучами навоза, коровьего и лошадиного. Видимо, там хлев, конюшня и, судя по тявканью нескольких собак, псарня. Надсмотрщики жили в каменном одноэтажном здании. По случаю воскресенья они все еще спали. Во дворе под навесами у двух больших печей и подвешенного над костром, закопченного, огромного котла суетились четыре индианки в рубахах из дешевой, грубой ткани. Покрой мешковатый, длина ниже колен, без рукавов. Считается, что индианки готовят лучше негритянок. Не могу ни подтвердить, ни опровергнуть. Одна из рабынь зачерпнула варево в котле деревянной ложкой, поднесла ко рту, чтобы попробовать — и увидела нас. Несколько секунд тупо пялилась, а потом завизжала так, будто горячее содержимое из ложки выплеснулось ей на грудь.
— Вперед! — приказал я флибустьерам.
Четырнадцать человек побежала будить надсмотрщиков, а остальные четверо вместе со мной — к дому плантатора. Здание было с широким каменным крыльцом под деревянным навесом. На крыльцо вели четыре ступеньки. Справа от входной двери на крыльце стоял трехфунтовый фальконет, очень ржавый. Зачем он здесь? Разве что сигналы подавать своим работникам. Дверь была из красного дерева, толстая и тяжелая. Пол на первом этаже похож на мраморный, но что за камень, я так и не понял. Мое внимание сосредоточилось на Манрике де Лара, который с криком «Грязные грабители!» спускался по деревянной лестнице со второго этажа. Он был в белой рубахе и колпаке, конец которого раскачивался у правого плеча, и кожаных шлепанцах. С виду — типичный Дон Кихот, однако не тот, каким его обычно рисуют иллюстраторы романа, а возбужденный придурок средней упитанности и роста с выпученными глазами, красным носом и подрагивающими, бледными губами. В руках, покрытых черными густыми волосами, Манрике де Лара держал по пистолету, стволы которых были украшены позолоченными узорами в виде переплетающихся, волнистых линий.