— Угости-ка меня твоей ветчиной, той самой, которую вы едите вместе с пани.
Князь сам испугался действия, которое произвели на Яна его слова. Лицо сторожа побледнело, как мел. Глаза сделались огромными и выражали беспредельный ужас. Голова и руки тряслись.
— Что, струсил? — злорадствовал князь. — Тащи сейчас твою ветчину!
— Но пан… она не здесь… она… на… на…. чердаке…
— Веди меня туда!
— Зачем же пану беспокоиться? — оправился Ян. — Там тесно и пыльно…
Но князь уже выскочил в сени и взобрался по маленькой лесенке.
На чердаке царил полумрак. Висели окорока и колбасы.
— Зачем я полез сюда? Что ожидал увидеть? Я кажется, схожу с ума.
Почти спрыгнув сверху, князь сильным ударом по лицу повалил Яна и пихнул его ногой.
— Вот тебе, негодяй!..
И бросился из сторожки бегом по дороге, ведущей к дворцу.
Князь бурей ворвался в спальню жены и начал выкрикивать полусвязные фразы задыхающимся голосом:
— Ты ела с Яном ветчину… Я потребовал, чтобы он показал мне эту ветчину…
Ванда поднялась с кресла. Вся бледная, с широко открытыми глазами, она, казалось, обратилась в каменное изваяние.
— А, и тебя пугает ветчина! Беспутная!
— Что ты… что ты думаешь?
— Она еще спрашивает! Чего тебе недоставало? Но ты пошла к старику искать грязных развлечений!
— Остановись! Это не то!..
— Не то? Так ты будешь и теперь отрицать свою связь с Яном? Не лги!
Князь замахнулся хлыстом, но рука его задрожала, хлыст, упав, звонко ударился серебряной ручкой о стол. Князь закрыл лицо обеими руками и, глухо рыдая, выбежал вон…
Ванда, запершись в спальне, долго писала, перечеркивая, разрывая бумагу и принимаясь вновь за перо:
«Владислав! Я никогда не была любовницей Яна и не могла ею быть, потому что люблю только тебя. Ты мне должен верить, потому что перед смертью не лгут, а через час меня не будет. Но роковая, ужасная тайна, действительно, связывает меня с Яном. Сейчас я подслушивала у дверей твоего кабинета. Первый раз в жизни! Ты совещался с полицейскими, обвинив Яна в краже. Вы хотите его арестовать и обыскать сторожку. Тогда все откроется. Узнай лучше правду от меня. Считай меня сумасшедшей, преступницей, но не подозревай в измене. Когда я рассказывала о своей поездке из Австралии, я скрывала самое главное. На скалистый остров высадились шестнадцать пассажиров, мужчин и женщин. На острове в пещере мы нашли источник свежей, холодной воды. Около пещеры росли тощие кустарники. Все остальное — одни голые скалы. Три дня мужчины, благодаря спокойному морю, ловили рыбу и раков. У кого-то нашлись спички — развели костер и все ели. Потом начался сильный ветер и ловля прекратилась. На третий день голодания мужчины стали собираться отдельно от женщин и о чем-то совещаться. Потом стали бросать жребий и увели на южную сторону молодого крепкого мужчину. Он плакал, но шел покорно. Что с ним делали, я не видела, но мы были все сыты. С тех пор их убивали одного за другим. Каждый раз, когда бросали жребий, я содрогалась от мысли, что придет моя очередь. Но Ян всегда распоряжался бросанием жребия и я иногда думаю, что он фальшивил. Наконец на острове, кроме нас двоих, осталась только одна молодая женщина. Ее Ян убил ударом камня по голове без всякого жребия. Мяса на двоих было очень много. Ян вялил его на солнце и коптил. Потом я увидала дым парохода. Ян заставил меня забраться на самую высокую часть острова и махать платком, а сам зажег большой костер. Нас заметили и спасли. Мы оба решили скрывать истину. Я думала, что все забудется и я буду счастлива. Но после блаженных дней, проведенных с тобою, Владислав, я почувствовала странное, непреодолимое желание, в котором было стыдно сознаться даже перед собою… Желание росло и росло. Мне хотелось поесть человеческого мяса. Что это? Болезнь? Проклятие Божие за совершенный грех? Или в человеке, отведавшем человеческое мясо, просыпается первобытный дикарь? В своих желаниях я доходила до такого бесстыдства, что, оставаясь наедине, обращалась к кому-то с мольбою: „Кусочек, хоть один кусочек!“ Однажды, гуляя по парку, вся во власти безумного желания, я встретила Яна. Он не стал ни о чем расспрашивать, а сказал прямо:
— Пани, я достал. Завтра пан уезжает с утра в город, приезжайте ко мне в сторожку.
Нужно ли рассказывать остальное? Я стала ездить к Яну и мы оба наслаждались ужасной трапезой. Откуда он доставал человеческое мясо, я не знаю. Да и мне, в моем бесстыдстве, это было безразлично. Теперь все открылось и жить на свете мне больше нельзя. Владислав, найди в себе силу простить свою безумную Ванду и помолись о моей грешной душе…»
Княгиня запечатала предсмертное письмо в конверт и надписала: «Князю Владиславу Корибут-Ольшанскому; моему дорогому, обожаемому мужу».
Она повязала голову газовой вуалью и тихо вышла из дворца. Конюх видел, как она направилась к Висле. Но на разделе дороги Ванда пошла не к лесу, а влево, к крутому берегу, где бурное течение подмывает высокий берег и пенится, разбиваясь об острые камни…
Обыск лесной сторожки дал неожиданные, поразившие всех результаты. На чердаке, на леднике, на полках в избе нашли куски человеческого мяса, сырые, жареные, копченые.
Ян, очевидно, скрылся тотчас после посещения князя. На третий день его нашли в сарае у солдатки.
На допросе Ян показал то же, что написала княгиня Ванда своему мужу. Но откуда добывал человеческое мясо, не сказал, несмотря на все уговоры. Когда его вели этапом в губернский город, он по дороге бежал и исчез навсегда.
Расспрашивая разных лиц об образе жизни Яна, следователь натолкнулся на очень любопытную подробность: сторож часто виделся со сторожем анатомического театра при уездной больнице.
Но допрошенный сторож показал, что давно знаком с Яном, и, когда он приезжал в город, они вместе пили пиво. Никаких улик за сторожем не оказалось и его отпустили.
Князь пустил в ход все свое влияние и не жалел денег, чтобы замять это страшное, таинственное дело.
Тело Ванды, бросившейся в Вислу с высокого берега, нашли на камнях. Она не утонула, а разбилась. Ее лицо нисколько не пострадало и было так же прекрасно, как и при жизни…
В глухой сибирской тайге пробирались трое беглых арестантов. Они изнемогали от голода и усталости.
Вдруг один вскрикнул, указывая на что-то. Перед ними лежал труп старика с седой бородой и длинными повисшими усами.
— А ведь это он!
— Кто?
— Разве забыл, что рассказывал Лука? «Страшный старик», охотится за беглецами, как за дичью. Пришел и ему, злодею, конец.
Около старика лежало ружье. Оружие было спасением для беглых. Они сняли с трупа сумку с порохом и пулями, нож и топорик. И пошли дальше, бросив тело на растерзание диким зверям.
Вскоре натолкнулись они на избушку «Страшного старика». Выломали двери, все обшарили и, что годилось, забрали себе. Добыча была знатная. Нашли и мешок с деньгами.
Один слазил на чердак и принес несколько кусков копченого мяса. Но, когда их вынесли на свет, все ахнули. Это были копченые человеческие бедра.
В полуостывшем очаге нашли котел с вареным мясом, но и здесь легко было узнать ребра человеческие.
— Батюшки, да он человечину ел!
И все трое в суеверном ужасе бросились в чащу тайги, подальше от берлоги старика-людоеда.
На скалах
«Океанию» трепало второй день.
Пароход давно потерял курс. Капитан думал об одном — как бы удрать от надвигающегося циклона.
Никогда нельзя предвидеть, по какому пути пойдет центр циклона — и судно металось во все стороны, словно перепелка, над которой повис зоркий ястреб.
На третий день небо по-прежнему было покрыто темными тучами, но волнение уменьшилось, утих как будто и ветер. На палубу стали выползать бледные, измученные пассажиры. Всех успокоило то, что качка стала спокойнее, и пароход не бросало с вершины чудовищных волн в зияющую бездну.
— Кажется, выбрались? — весело потирая руки, спросил угрюмого капитана его молодой помощник.
— Да, если на вашем языке выбраться и попасть в когти к самому дьяволу — одно и то же.
— Но ведь качка детская…
— Стыдитесь! Так могут говорить они, вот это баранье стадо пассажиров, а не моряк. Кто же боится качки? Иногда в тысячу раз хуже, когда ее нет. Я, старый волк, только второй раз в жизни наблюдаю такое падение барометра. Это признак того…
— Капитан! — подбежал боцман. — Судно не слушается руля.
— Я так и знал! Мы — в центре циклона.
Качка еще уменьшилась. На черно-лиловом фоне туч показалось белое, медленно движущееся пятно.
— Как это красиво! — говорили женщины и улыбались мужчинам.
— Если бы они знали, что это «глаз бури!» Я не ставлю за «Океанию» ни гроша!
— Что же делать, капитан?
— Ничего! Ждать! Вернее — смерти, в лучшем случае, — чуда.
Обманчивое спокойствие длилось недолго. Буря завыла, как сто дьяволов, вырвавшихся из преисподней, чтобы мстить ненавистному человеческому роду. Пароход стало кидать, как щепку. Весь корпус его трещал, и, казалось, сейчас он разлетится на куски. Волною смыло несколько матросов и помощника капитана. Вода проникла в каюты. Раздался вопль страха смерти, истерические рыдания женщин, зверские ругательства мужчин, борющихся за жизнь. Теснили друг друга, душили, топтали под ногами детей. Забыли все человеческое, и спасение готовы были купить ценою преступления, ценою десятка чужих жизней.
Буря не унималась и несла пароход с головокружительной быстротой.
Вдруг раздался страшный треск. Судно стало неподвижно. Огромный вал перекатился через него. Казалось, что это последний удар бури. Волнение затихло.
— Нарвались на скалу! — сказал капитан боцману, силясь рассмотреть что-нибудь в хаосе разорванных туч и танцующих волн. — Что-то чернеет там. Надо спустить шлюпки и всем высадиться на землю. Еще порыв бури, пароход сорвет с камня и он пойдет ко дну.
Шлюпки брались с бою. Многие при этом потонули.
Но только что отчалили, за кормой парохода показался вал чудовищной высоты. Он шел стеною, а вершина его зловеще белела пеной.
Пароход вновь подняло, стремительно понесло, шлюпки исчезли в волнах.
Новый треск и судно крепко засело на остриях целой группы скал.
Все пассажиры и экипаж погибли.
На «Океании», пригвожденной ураганом к утесам, не было живого существа, кроме быков, баранов и птиц. Животные блеянием, мычанием и криком выражали свое беспокойство.
А бур я, покончив с людьми, выкинув их судно на высоту утесов, со злорадным хохотом и диким воплем понеслась дальше, разнося ужас и смерть…
На «Океании» не было живых людей.
Ведь все погибли при безумной попытке высадиться на землю. Но, когда взошло солнце на безоблачном небе, из люка показалась белокурая головка, полудетское испуганное лицо, и на палубу вышла молодая девушка. Яркий солнечный свет ободрил ее, и она веселей оглянулась кругом. Море бурно волновалось, как женщина, еще не примирившаяся с насилием. Но ясная лазурь надолго обещала мир и покой.
Девушка посмотрела через борт. Невозможно было вообразить себе, как волны подняли пароход на такую страшную высоту. Вокруг судна высились острые, словно отточенные скалы, словно зубы гигантского чудовища. И только глубоко внизу бились волны о вековые каменные ребра.
Пароход сидел твердо и пройдет, может быть, не один десяток лет, пока повторится такой же ураган и донесет волну к пригвожденному кораблю.
Девушке захотелось есть. Молодость беззаботна.
В огромном товаро-пассажирском пароходе отыскать пищу было нетрудно. В буфете она нашла все, чтобы приготовить утренний кофе с английским печеньем.
Вышла опять на палубу. Полюбовалась на утихающий океан. Кроме нескольких одиноких скал, кругом ничего не было.
Вздохнула, поплакала о погибшем дяде, но потом утешилась, вспомнив, что он о ней забыл, когда садился на шлюпку:
— Он не любил меня!
И от скуки пошла осматривать пароход. Бродила по всем закоулкам. Пожалела голодных животных, но не знала, как их накормить. Добралась, наконец, до трюма. Прошла узкий, полутемный коридор.
Что это? До слуха ее ясно долетели звуки человеческого голоса, заглушенные стоны. В запертую дверь кто-то стучался.
Человек! На пароходе, кроме нее, есть и другое живое существо.
Постучалась в ответ. Кто-то радостно вскрикнул. Раздался шипящий звук. Не сразу догадалась она, что заключенный говорит через замочную скважину.
Кое-как сговорились.
— Идите в капитанскую каюту. Там ключи от моей тюрьмы. Скорей! Меня забыли. Я умираю от голода.
Когда, после долгих поисков ключа, узник был освобожден и, гремя ножными кандалами, вышел на свет, отступила в страхе.
Перед ней стоял огромного роста матрос. Руки его были длинны, как у гориллы. Стан полусогнут.
Трудно было поверить, что это лицо принадлежит человеку. Маленькие хищные глаза далеко ушли вглубь впадин. Скулы выдались вперед. Нижняя, чисто звериная челюсть обросла мхом седых волос. Над толстыми губами торчали щетинистые усы. Нос был расплющен, быть может, от удара, когда-то полученного в пьяной драке. Рассечена бровь и по левой щеке тянется шрам. Уши, как огромные заслонки.
А оно еще улыбалось, это гнусное чудовище.
Узник оказался матросом из экипажа «Океании».
Однако, его поведение нисколько не соответствовало страшной наружности.
Узнав все, что произошло, морской волк проявил необычайную деятельность.
Осмотрев корпус парохода, лазил по скалам, осмотрел все запасы и товары, и сказал девушке откровенным, серьезным тоном, что их ждет.
— За судно опасаться нечего. Сидит, как на гвозде. Пищи у нас хватит надолго. Все есть. Запас угля большой. Да и он понадобится нам только для кухни. Жилье — лучше требовать нельзя. Главный вопрос: где мы находимся? Но я в этих картах и инструментах не понимаю ни черта… Может быть, пройдут недели, может быть, месяцы, может быть, годы, пока пройдет близко какое-нибудь судно. Надо животных порезать, мясо посолить, провялить, прокоптить.
С этого дня пароход надолго обратился в бойню. Матрос резал и свежевал животных. Девушка, несмотря на отвращение к крови, деятельно помогала ему в солке и копчении. Вместе готовили они и обед.
Трудились целый день и на ночь расходились. Она в одну из лучших кают 1-го класса, он — в капитанскую. За работой время шло незаметно.
Но в свободные минуты девушка выходила на палубу и жадно смотрела на горизонт в ожидании, не покажется ли дым или парус. Но бирюзовое море было пустынно.
Наконец, все мясо было заготовлено впрок и убрано.
— Никогда еще на свете не было таких потерпевших крушение, — радовался матрос, — у нас запасов года на четыре.
Но с этого времени он резко изменился. Целый день почти ничего не делал. Валялся на бархатном диване в кают-компании. Курил трубку и пил бутылку за бутылкой. Лицо его пылало, глаза наливались кровью.
Девушка ловила на себе его взгляд, в котором чудилось что-то страшное, угрожающее.
Она стала избегать матроса. Забивалась в дальний уголок и читала. Писала свой дневник, который вела с начала путешествия, или ходила по палубе, все ожидая парохода-спасителя.
Когда же вечером матрос пьяным голосом орал песни, — запиралась на ключ и тревожно прислушивалась к шагам в коридоре. Раза два матрос и в дверь толкался, и она слышала его гнусные ругательства.
Но и трезвый, он стал относиться к ней все фамильярней. По кудрявой голове погладит или ущипнет.
Боязнь неизбежности угнетала девушку. С тоской вспоминала о далекой родине — России.
Собрался кружок семейных. Бабушка с вечно трясущейся головой, мама, такая красивая, несмотря на ее годы. Гимназист Коля. Карапузик, кадет Вячеслав, хвастается мундирчиком и всех презирает. Маленькая Женя, в кудряшках, болтает без умолку и всем надоедает.