— Кушайте на здоровье! — пожелала она, догадавшись, видимо, что согрешить без вины не получится.
Из дома вышел купец с большой резной шкатулкой и большим кожаным кошелем, протянул их мне со словами:
— Деньги и украшения.
Шкатулка была тяжелой. Внутри лежали золотые монеты, три кольца, три цепочки, две пары сережек и два перстня с янтарем, который добывают на Днепре и потому ценят дешево. Кошель был набит серебряными монетами разного достоинства и разных стран.
На цепочках положено быть крестикам, но я простил этот промах. Вдруг купец решит пострадать за веру?! Не дам ему умереть по-глупому!
Вслед за купцом из дома вышел юноша лет пятнадцать, простоволосый и босой, в холщовой рубахе и портах. Я бы принял его за слугу, но уж больно был похож на хозяина дома. Юноша тащил два узла, которые положил на арбу, указанную отцом. Вдвоем они оттащили ее на середину двора, а потом открыли дверь, которую арба загораживала, вынесли из помещения полный мешок соли и второй, заполненный на треть. Соль была розоватого цвета. Такую добывают в одном только месте.
— Из Гёзлёва соль? — спросил я.
— Да, вельможный пан, — ответил купец.
Неподалеку от будущей Евпатории есть озеро, на котором и добывают эту соль. Она была самой дорогой в Херсоне Византийском.
Во двор заглянули несколько казаков, нагруженные тюками.
Увидев меня, передний произнес:
— Здесь Боярин, пошли дальше.
— Увидите моего слугу, направьте его сюда, — попросил я.
— Хорошо! — хором пообещали казаки и пошли дальше.
— Вельможный пан — боярин из Московии? — поинтересовался купец.
— А тебе не все равно, кто тебя грабит? — задал я встречный вопрос.
— Всё равно, да только пан не похож на московита, — ответил он.
— Я у франков вырос, — сообщил ему.
— Тогда понятно… — глубокомысленно произнес купец.
Что ему было понятно — я выяснять не стал, посоветовал вернуться к погрузке ценностей на арбу.
Мы простояли в Кальнике три дня. Отдохнули, отъелись, разговелись по части женского пола. Наверняка, казачьи байстрюки, когда подрастут, вольются в армию Богдана Хмельницкого. Семью купца я не позволил трогать. Были желающие и на его рябую дочку, но я спровадил их со двора. За это меня жена купца, такая же угрюмая, кормила вкусно и обильно. Ночевал во дворе на арбе. Не хотелось кормить блох и клопов. Лучше уж комаров. Вторую арбу с парой волов отдал на кош. Больше от меня ничего не потребовали, потому что транспорт был самым ценным трофеем: награбили больше, чем могли увезти.
Глава 18
Длинный обоз из телег, запряженных лошадьми, и арб, запряженных волами, тянется, поднимая серую пыль, по Черному шляху на юго-восток. У каждого казака по собственному транспортному средству, а у некоторых по два и даже три. Возницы — местные жители, не захотевшие умирать. Им пообещали свободу, если доведут доверенное транспортное средство до Сечи или места жительства нового хозяина. Мы ограбили еще десятка три сел и деревень и городок Охматов. Там взяли больше, чем в Кальнике. Нагруженный трофеями обоз движется медленно, что очень не нравится казакам. За нами гонится отряд поляков под командованием князя Юрия Збараского — около двух тысяч гусар и трех сотен жолнеров (пехотинцев). Если бы не пехота, уже бы давно догнали нас.
Я еду на верховом коне, захваченном в Кальнике, рядом с теперь уже моей арбой, которой правит Иона. Она нагружена с горкой. Сверху накрыта двумя выделанными воловьими шкурами, чтобы в случае дождя не промокли зерно и соль. Сзади к арбе привязаны две лошади, моя бывшая верховая и вьючная. Обе нагружены боеприпасами, провиантом и самыми ценными трофеями. За арбой едет телега, запряженная парой кобыл. Ей правит подросток по имени Гнат из Охматова. Мерно покачивая выменем, за телегой вышагивают привязанные за рога две коровы — бывшая собственность купца из Кальника. Кони и телега раньше принадлежали отцу Гната. Отец вместе с сыном зарабатывал извозом, а теперь бесплатно трудится возницей на второй телеге, доставшейся Петру Подкове. Можно было захватить больше коров и лошадей, но я не стал обременять себя, когда узнал, что на нас идет большой отряд поляков. Может быть, придется удирать, бросив и арбу, и коров.
Мимо, к голове отряда, проскакали двое дозорных. Уверен, что везут атаману неприятное известие. Я еду вслед за ними, чтобы узнать, к чему готовиться. Все казаки обзавелись лошадьми, так что можно бросить обоз и смыться. Того, что увезем, хватит провести зиму, ни в чем не нуждаясь. Я, начитавшись Шолохова, был уверен, что и запорожские казаки — это легкая конница. Оказывается, они, скорее, драгуны — конная пехота или просто пехота. Без хороших и очень дорогих доспехов им слабо тягаться против тяжелой польской конницы, гусар, а легкому татарскому всаднику, приученному к конному бою с детства, могут противостоять немногие, прошедшие подобную школу. Большая часть казаков взята, так сказать, от плуга. Пехотинцев из них сделать легче.
Походный атаман Яков Бородавка отъехал в сторону от дороги, на объеденный домашним скотом луг. К нему направляются сотники на раду. Сейчас они обмозгуют ситуацию, примут какое-то решение, а потом перетрут его со своими подчиненными. Если вариантов будет больше одного, решать будет общий сход, рада. Поэтому мое присутствие и нескольких старых, авторитетных казаков не напрягает отцов-командиров. У казаков промеж себя секретов нет.
— Ляхи в миле от нас, даже меньше, — сообщает походный атаман.
Милю он имеет в виду польскую, которая примерно равна десяти километрам.
— Если пехоту не бросят, до вечера не догонят, — уверенно говорит один из сотников.
— А если бросят? — задает вопрос Яков Бородавка.
— Надо табором становиться, — произносит Безухий.
Почти все сотники кивают головами.
— А где? — спрашивает походный атаман.
— Впереди село Вороное Константина Плихты, кастеляна сохачевского, а рядом с ним, левее, озеро. Если стать возле него, будем с водой и сзади прикрыты, — продолжает мой сотник, как догадываюсь, уроженец этих мест.
— Нам в осаде сидеть не с руки. Скотину нечем будет кормить, и к ляхам помощь каждый день будет подходить, — возражает кто-то из сотников.
— Давайте доберемся до озера, встанем там на ночь и решим, что дальше делать, — предлагает походный атаман.
То есть, делает паузу до вечера, чтобы сотники обговорили проблему с казаками, или уверен, что поляки до вечера догонят нас, и тогда решать уже надо будет другие проблемы.
В этом месте берег, поросший ивняком и камышом, вклинивался в озеро широким полуостровом неправильной формы. Перешеек перегородили телегами и арбами в три ряда. Через один ряд может перепрыгнуть любой конь, через два — сильный и управляемый опытным всадником, а через три — только счастливчик. Для колес вырыли углубления и соседние связали, чтобы труднее было сдвинуть телеги и арбы с места, растащить. На некоторые арбы, потому что шире, положены заряженные фальконеты без лафетов. Наш скот пока пасется за пределами табора. Несколько казаков приглядывают за возницами, которые доставляют нам из села Вороного сено и солому, объезжая загороду по мелководью. Сено выгружают на берегу, а солому связывают в снопики и складывают между телегами и арбами внутреннего ряда и под ними, чтобы защищали от вражеских пуль, если придется отбиваться. Судя по расторопности и отсутствию руководителей, делают подобное не впервые, каждый знает свой маневр. Мне указано место на правом фланге, куда выйдут поляки. Если атакуют в другом месте, велено сразу перейти туда. У меня наготове и винтовка, и лук. Пистолеты оставил на всякий случай Оксане. Она быстро научилась из них стрелять. Иногда метров с десяти попадала в цель. Казаки уже знают, что я стреляю из лука так же метко, как из винтовки, но быстрее. Правда, стрела не так убойна, как пуля с металлическим сердечником. Хорошую кирасу разве что на малой дистанции пробьет. Узнав о приближении польского отряда, я с помощью охматовского кузнеца, отковавшего мне стальные сердечники, залил их в формах свинцом, захваченным в городке, изготовив сотню «бронебойных» пуль. Проверю качество нынешних доспехов.
Поляки появились после захода солнца, когда казаки по мелководью загоняли наш скот в табор. Отряд человек из двадцати всадников выехал из лесочка, по которому шла дорога. Передние человек пять все в шлемах-шишаках — полусферичных, с продольным гребнем, пластинчатым назатыльником и наушами и козырьком, через который пропускалась носовая стрелка и крепилась винтом. Тело защищает кираса. В связи с похожестью ее на рачий панцирь, поляки называют доспех раком. Если комплект не полный, а только передняя часть, что встречается не редко, то называют полураком. Кираса дополняется по возможности оплечьями, наручами, набедренниками. На ногах яркие красные или желтые сафьяновые сапоги. За спиной висит звериная шкура, медвежья, рысья или на худой конец волчья. Крыльев, которые я в будущем так часто видел на картинках, изображавших польских гусар, ни у кого не было. Говорят, их используют только для понтов во время торжественных мероприятий. На лошадях из брони только нагрудник металлический или кольчужный и то всего у двоих. Эти пятеро, видимо, товарищи, как называют себя, подобно казакам (или казаки подобно им), гусары. Остальные полтора десятка всадников — почтовые (от слова «почет», слуги и прихлебатели) — легкая конница. Все вооружены пятиметровыми пиками, которые во время атаки упирают в ток — своеобразный кожаный рукав, притороченный к седлу. Ниже наконечника приделан прапорец — удлиненный в несколько раз пеннон, на котором вместо герба эмблема хоругви. В кобурах у передней луки у товарищей один или два пистолета, а у богатых еще одна пара за поясом. У нескольких почтовых я видел луки. Для пробивания доспехов товарищи использовали кончар — полутораметровый узкий трех- или четырехгранный меч, заменитель сломавшейся пики, который особенно хорош против кольчуг и шерстяных бурок и который крепится к седлу у левого колена, а почтовые орудовали клевцом или булавой. Из рубящего оружия — сабля или палаш. Поляки остановились на опушке леса, вглядываясь в наш табор. Затем один поскакал обратно сообщить князю Юрию Збараскому приятную новость, что казаков наконец-то догнали.
До ночи основные силы поляков так и не появились. Выставив усиленные караулы и выдвинув вперед секреты, казаки легли спать. Я расположился на соломе возле своей арбы, прислонив к ней заряженную винтовку и привязав коня. Спал чутко, просыпаясь каждый раз, когда всхрапывал конь. Ему покоя не давали кобылы, которые стояли, привязанные к телеге, и тупо жевали сено.
Поляки появились часа через три после восхода солнца. Об их приближении сообщили наши дозоры. Казаки к тому времени позавтракали, напоили скот, приготовили оружие. Никто не суетился, не нервничал. Такое впечатление, будто мы на пикник приехали. Сейчас друзья подтянутся — и гульнем! Разве что молодежь, джуры, постоянно проверяла ручницы или точила сабли. Для кого-то из них это будет первый бой. Для кого-то — и последний.
Враг остановился на скошенных полях примерно в километре от нас. Всадники слезли с коней, поджидая пехоту и обоз. Они тоже вели себя спокойно. Поскольку их больше, чем нас, уверены в победе и рассчитывают на богатую добычу, собранную казаками. Получится, что они станут богаче за счет ограбления собственных крестьян, но при этом не виноваты.
Пехота была наемная, пикинеры и мушкетеры. Поляки считают не достойным шляхтича воевать пешим. Рота пикинеров, примерно полторы сотни, была вооружена пиками такой же длины, как у кавалеристов, но более толстыми и тяжелыми, и рапирами. На голове шлем-морион или шишак. Тело защищает полурак. У некоторых есть еще и наручи. При роте были два барабанщика. Рота мушкетеров, около сотни, кроме основного своего оружия, тоже имела рапиры. Подставкой для мушкета служил форкет — палка с рагулькой вверху и заостренным подтоком внизу. Доспехов не носили, поскольку врукопашную ходить не обязаны. Командиры обеих рот, ротмистры, ехали на лошадях и имели на вооружении вместо основного оружия по протазану — разновидности копья с древком длиной метра два с половиной и длинным плоским наконечником в форме сильно вытянутого треугольника, имевшим загнутые вперед «ушки» в нижней части, отчего напоминал алебарду. Протазан служил для указания направления атаки или стрельбы и прочих команд. С польским обозом прибыло на телегах, запряженных парой лошадей, четыре полупушки и два восьмифунтовых фальконета. Батарее долго подыскивали место, потому что напротив нашего центра местность была ровной, а единственный небольшой холм располагался ближе к нашему левому флангу, метрах в пятистах от него. В конце концов, на холме и расположили артиллерию, отцепив лафеты от телег, запряженных двумя парами лошадей цугом, и разгрузив боеприпасы. Запряженные телеги отвели к дальнему от нас подножию холма. Для защиты батареи на ее флангах построили по полуроте пикинеров и мушкетеров. Конница построилась отдельными хоругвями численностью около сотни каждая в колонны по четыре перед табором, образовав кривую дугу напротив нашего центра и правого фланга.
Начали бой артиллеристы. Они сделали три залпа ядрами. Первый, за исключение одного двенадцатифунтового ядра, прошел выше. Ядра попрыгали по ровной глади озера и утонули. Верно посланное ядро попало в телегу с трофеями, стоявшею в первом ряду, разметав всякое тряпье. Второй залп был точнее, расколошматил несколько телег, ранил в плечо опытного казака и снес голову джуре, проявившему нездоровое любопытство — выглянувшему в просвет между арбами. Третий залп убедил князя Юрия Збараского, что стрелять по нам из пушек — только зря порох жечь и расходовать ядра. Он разделил конницу на два отряда. Протрубил трубач — и оба отряда пошли в атаку, намереваясь ворваться в табор с флангов, по мелководью. Скакали хлынцой. Прорывать строй не будут, так что скорость не важна. Пикинеры под бой барабанов зашагали плотным строем на наш центр, а мушкетеры вслед за ними подошли на дистанцию метров сорок-пятьдесят и открыли огонь.
Казаки встретили врага дружным залпом из всех видов огнестрельного оружия и луков. Арбалеты у запорожцев почему-то не прижились, хотя для стрельбы из-за укрытия они самое то. Из фальконетов стреляли картечью, которую здесь называют дробью. При удачном попадании скашивали сразу несколько всадников. Затем ствол разворачивали, заряжали по-новой. Один фальконет во время выстрела слетел с арбы. Его вернули на место, начали заряжать.
Я на правом фланге отбивал атаку гусар. Сперва сделал два выстрела из винтовки, завалив на дистанции метров сто пятьдесят товарища в шикарной кирасе, покрытой черным лаком и с золотым крестом во всю грудь. Судя по тому, как дернулась его голова, попал туда, куда целил. Пока на автомате по-новой заряжал винтовку, заметил, как обладатель лакированного рака наклонился вперед, словно хотел прижаться лбом к холке жеребца. Пика развернулась поперек корпуса лошади. Ее задел скакавший слева всадник, выбив хозяина пики из седла. Убитый упал под ноги скакавших за ним лошадей. Второму товарищу на крупном вороном жеребце и с накинутой на плечи шкурой рыси я попал в шею. Целился выше, но неправильно рассчитал упреждение. Поляк, выронив поводья, прижал к шее левую руку в желтой кожаной перчатке и продолжил скакать вперед. Его неуправляемого жеребца увлекали за собой скакавшие рядом лошади.
Перезаряжать винтовку было долго, поэтому взял лук. Уж больно много поляков пыталось пробиться в наш табор. Они объезжали крайние телеги по воде, которая доходила некоторым до стремян. С десяток казаков сдерживали их пиками, которые были длиной метра три, а остальные заряжали ручницы и палили по готовности. На короткой дистанции били почти без промахов. Я тоже не мазал, вгонял стрелы снизу вверх под козырек шишака или в незащищенную спину тех, на ком был полурак и кто подставлял ее мне, удирая. Расстрелял два колчана. С непривычки заболели пальцы правой руки, натягивавшие тетиву, и левое предплечье, набитое тетивой, хоть и было защищено кожаным наручем. Уцелевшие конники, а их осталось меньше половины, поскакали не просто в обратную сторону, а туда, откуда прибыли. Поляки, как и французы, сильны первым порывом, когда переполнены боевыми эмоциями. Стоит выдержать его, и эмоции угасают, а потом меняются на противоположные. Это происходит быстро, если рядом падает много убитых или раненых сослуживцев.