Прежде, чем капитан кальятты успевает сообщить об увиденном следующим за ним галерам, я командую:
— Огонь!
На правом берегу гирла, который чуть выше левого, в камышах, траве и за деревьями замаскировались казаки, вооруженные фальконетами, гаковницами, мушкетами. Они мастера маскировки. По крайней мере, турецкие моряки не заметили засаду, хотя проплывали метрах в двадцати-тридцати. Теперь маскировка отброшена. Чадящие фитили подносятся к затравке — и гремят выстрелы. Стреляют в первую очередь по обслуге пушек на баке и офицерам на корме. Удачный выстрел из фальконета валит сразу всех артиллеристов на первой кадирге. На баштарде уцелевших артиллеристов достреливают из мушкетов. Заодно бьют по темно-красному шатру на ее корме. Капудан-паша, сидевший на низком стуле возле шатра, куда-то исчез вместе со стулом.
Я убиваю рослого артиллериста на баштарде и, перезаряжая винтовку, посматриваю на реку. Мне видны участки выше поворота и ниже. Выше четыре чайки прилепились с двух бортов к передовой кальятте, берут на абордаж. Остальные чайки движутся вниз по течению, чтобы атаковать другие турецкие галеры. Командует флотилией кошевой атаман Петр Сагайдачный. Оказывается, он бывал здесь, ходил воевать Килию и Измаил. Крепости тогда не захватили, но окрестности знатно пограбили. Ниже поворота кадирги изредка гребут веслами, чтобы держаться на месте, не наваливаться ни на идущих впереди, ни на задних. Там, видимо, поняли, что попали в засаду. Ждут приказ капудан-паши, не зная, что делать. Казаки из вверенного мне отряда продолжают обстреливать турок. Им отвечают, но редко. Я убиваю черноусого смуглолицего турецкого офицера в белой чалме, который пытался выстрелить в нас из бортового фальконета. Пуля попала в нижний край чалмы на лбу. Турок падает не сразу, я успеваю заметить, как краснеет, пропитываясь кровью, материя. Между прочим, чалма, особенно шелковая, хорошо защищает от сабельного удара. Только умелый рубака с первого раза рассечет несколько слоев материи. Против пуль она не так хороша.
Я успеваю убить третьего турка, который перебегал по куршее с бака на корму, когда к обоим бортам баштарды, ломая весла, прижимаются чайки. Ее борт примерно на метр выше, что не мешает казакам быстро перебираться на вражеское судно. Другие чайки берут на абордаж галеры, идущие за флагманом. Те, что в конце строя, принимают правильное решение — начинают разворачиваться. Несмотря на сильное течение, ложатся на контркурс почти на месте. Поскольку не все вдруг выполнили этот маневр, несколько галер наваливаются друг на друга, ломая весла. Треск стоит такой, что слышен даже сквозь грохот выстрелов. Я убиваю нарядного турка на корме пытавшейся удрать кадирги. Он размахивал руками, наверное, что-то кричал своим подчиненным. Попал турку в спину. Он прогнулся, будто собирался встать на задний мостик, потом, опустив руки, наклонился вперед и упал. К этой кадирге подходят две чайки, берут на абордаж. Сквозь грохот выстрелов и треск весел всё чаще прорываются крики казаков. Что они кричат — не разберешь. Уверен, что и сами не вспомнят, что кричали в бою. Постепенно их крики сливаются в мощный рев, грозный, победный. Мне приходит в голову, что так шумит испаряющийся тестостерон.
Мы захватили тринадцать галер. Еще одна, полыхая, сплавляется, развернувшись бортом к течению. У нее на баке рванули пороховые заряды. Не думаю, что какой-нибудь турок решил умереть красиво и утащить с собой несколько врагов. Им такое даже в кошмарных снах не привидится. Турецкий герой потому и герой, что остался жив, несмотря на быстрый бег преследовавших его. То ли это удачно попал кто-то из наших, то ли, что скорее, оплошал кто-то из турок. Сперва загорелся бак, а потом пламя по фальшбортам перекинулось на корму. Горело ярко, поэтому чайки боялись приближаться к ней. Из галеры доносились мольбы о помощи. На ней заживо горели прикованные гребцы.
— Братцы, спасите! — настойчиво и с надеждой громче всех кричал кто-то молодой, судя по голосу.
Воды вокруг — залейся, а справиться с огнем никак не получается, нет насосов. Одна чайка, тоже развернувшись бортом к течению, медленно сплавлялась за горящей галерой, ожидая, когда убьется пламя или случится чудо. Не случилось. Крики вскоре затихли, и дымящиеся остатки галеры вынесло в море, к полутора десяткам турецких галер, которые дрейфовали там строем полумесяц, ожидая атаку казаков. Атаковать, подставляться под пушки большого калибра, никто не собирался. Сплавлявшаяся чайка развернулась и пошла вверх по течению, чтобы помочь сослуживцам собирать трофеи, вязать пленных и освобождать из оков гребцов. В плен захватили и раненого капудан-пашу. Я его не видел. Кошевой атаман перенес свой флаг на баштарду, где и держал пленника вместе с другими турецкими офицерами. Сдавшихся турецких солдат, за которых выкуп не дадут, раздели догола и порубили саблями, а трупы выбросили в реку.
Весь день шел подсчет трофеев. На баштарде нашли флотскую кассу — два сундука, заполненные серебряными акче. Взяли много боеприпасов, огнестрельного оружия и пушек разного калибра. Самые большие собирались продать. Казаки предпочитают фальконеты до шести фунтов, не слишком тяжелые, удобные для перевозок, как по суше, так и по морю. Впрочем, сорокавосьмифунтовую пушку с баштарды предлагают оставить в Сечи для ее защиты и построить для этого специальную башню. Также нашли много съестных припасов. Очень обрадовались вяленому мясу, бастурме. Казаки и сами умеют ее делать, но турецкая была лучше, с перцем. И отдельно перец тоже был. Турки сейчас контролируют маршруты его поставок через Красное море, а потом по суше в порты Средиземного и дальше в Европу. Весь день расковывали гребцов, чтобы те помогли в случае сражения, но всех не успели.
Ночью казаки напали на вставшие на якорь турецкие галеры. Подобрались в темноте, до восхода луны. Они давно уже отработали тактику нападения ночью. Заметят днем турецкое судно и пойдут за ним на таком расстоянии, чтобы сами видели его, а их — нет. Чайка ниже сидит, чем турецкие галеры, не говоря уже про парусники, а мачту кладут. На заходе солнца засекают направление на легшее в дрейф судно. Не по компасу, не пользуются им пока. На мой вопрос кто-то отвечал, что по звездам определяют, кто-то — по ветру, кто-то — по волнам. Вполне возможно, что у каждого был свой способ запомнить, куда идти в темноте. Судя по результату, основным методом была удача. Нападали десятка два чаек, а захватили всего две кадирги. Остальные успели перерубить якорные канаты и удрать. Утром их уже не было видно.
Наша разросшаяся флотилия вышла из Прорвы и вдоль берега, не спеша, отправилась в Днепро-Бугский лиман. На входе в него и даже под стенами Очакова турецкого флота не было. Жаль! Казакам пришлось по нраву захватывать галеры. Собирались взять еще несколько и заодно очистить путь в лиман. Под стенами Очакова остановились мы. Казаки перегрузили трофеи на кальятты и часть кадирг, а остальные, в том числе и большую и плохо управляющуюся баштарду, сожгли. Мероприятие сопровождалось радостными криками и разными жестами в адрес стоявших на стенах города защитников.
В основе украинского менталитета лежат две пары чувств: зависть-хвастовство и жадность-упрямство. Проявляться может только одно чувство из каждой пары, а второе служит его сдерживателем. При этом зависть дружит с жадностью, а хвастовство — с упрямством. Сжигая галеры, казаки хвастались, позабыв про жадность и проявляя упрямство. Им, кровь из носу, надо было разозлить турок. Галеры уже сгорели и утонули, а казаки все еще жестикулировали, потому что издали не могли оценить, насколько сильно уязвили врага. Турки, видимо, догадались, что от них не отстанут, пока не добьются своего, и стрельнули из фальконета. Ядро пролетело мимо. Казаки завопили еще радостнее, ответили из пары фальконетов и нескольких мушкетов, после чего с чувством морально-этнического превосходства отправились дальше.
Глава 22
Капудан-пашу предложил за себя выкуп в тридцать тысяч золотых флоринов. Казаки запросили пятьдесят. Пока торговались, знатный и богатый турок умер от раны в грудь, полученной во время захвата баштарды. В итоге получили выкуп за восемь офицеров, по пять тысяч флоринов и десять пленных казаков за каждого. Обмен происходил на Карай-тебене — широком лугу на левом, татарском берегу Днепра, который казаки называют татарским рынком, а татары — казацким. При обмене присутствовало тысячи по три воинов с каждой стороны. Обе опасались подвоха, ловушки. Все прошло мирно. Привезенных турками пленников никто не проверял. Православные — и ладно. Подозреваю, что казаков среди них было не больше десятка. Моих соратников больше интересовали золотые венгерские флорины. Я был среди тех, кто пересчитывал выкуп, потому что для писаря, подписаря и даже кошевого атамана сорок тысяч были слишком сложной цифрой. Они знали о существовании таковой, однако никогда ей не оперировали. Пересчитывали на трофейной кальятте, которая стала флагманским кораблем. Кадирги разобрали на дрова. Они неудобны для плавания по Днепру, потому что сидят глубоко и маневренность плохая. Продавать туркам не захотели: себе дороже вышло бы. При пересчете присутствовали атаманы всех куреней, участвовавших в походе на Стамбул. Несколько куреней в это время ходило по суше вместе с донскими казаками на Азов. Город не взяли, но окрестности пограбили, привели много скота, восполнив убыль из-за саранчи. Золотые монеты и пойдут на покупку этого скота, в первую очередь лошадей. Верховой конь — символ достатка, вид безмолвного хвастовства. Купят его даже те, кому по большому счету и не нужен. Главный страх украинца — если посчитают, что соседи живут лучше него. При этом не важно, какова реальная ситуация. Турки не доложили тысячу шестьсот восемьдесят девять флоринов. К этому казаки отнеслись спокойно. Главное, чтобы свои не обманули. Казака, заныкавшего такую сумму, посадили бы на кол. Кошевой атаман Петр Сагайдачный приказал посигналить своим и чужим, что все в порядке, обмен состоялся. После чего казаки пошли вверх по течению, а турки — вниз.
На Базавлуке выкуп поделили. Сколько приходится на одну долю, считал я. Для остальных это тоже была слишком сложная операция. Получилось, с учетом отчисления трети на кош, по пять с четвертью монет на рядового казака. Мне дали две доли, как сотнику, и сверху пять флоринов за подсчеты. На тартану из выкупа ничего не полагалось. Только доля от трофеев, которые на ней привезли. Я взял шелковыми тканями разных типов и расцветок: Привык к шелковому белью. Теперь уже не могу вспомнить, за что в двадцать первом веке я предпочитал ему синтетику, хотя разница в цене была меньшей, чем сейчас между шелковыми тканями и льняными или хлопковыми.
Пара сотен казаков на недавно купленных лошадях сразу отправилась в другой поход — под Ржев к польскому полковнику Лисовскому, который, потрепанный князем Пожарским, зализывал там раны и сзывал под свои знамена охочих людей. Лисовский, якобы без ведома польского короля, делал рейд по Московии. Практиковал позаимствованную у татар тактику мобильных конных отрядов. Двигаясь без обоза и артиллерии, проходил за день до десяти польских миль (около ста километров), внезапно налетал на города и села, захватывал, что мог, и двигался дальше. О зверствах его отряда ходили легенды. Говорят, развлекались, засыпая мужчинам и женщинам во все отверстия порох и поджигая его, после чего жертва умирала долго и мучительно. Уничтожали всех подряд, без смысла и пощады. Поскольку большую часть отряда Лисовского составляли православные, в том числе и русские «воровские людишки», дело было не в религиозной нетерпимости. Смутное Время взрастило много садистов, для которых война превратилась из способа разбогатеть в развлечение. Казаки вернутся в конце зимы и расскажут, что собирались в поход на Вязьму, но Лисовский вдруг свалился с коня мертвым. Видимо, русская земля устала носить его. Отряд распался на несколько частей. Кто-то, как запорожские казаки, отправился домой, кто-то — искать счастья в Западной Европе.
Я провел зиму в Кандыбовке. В хорошую погоду охотился вместе с Петром Подковой и другими соседями. Кстати, соседей в этом году прибавилось. Раньше мой дом был крайним, а теперь после него стоят еще четыре. Захватив под Стамбулом богатую добычу и красивых девчат, турецких и не только, четверо казаков решили стать зимовыми. У них хозяйство пока не так хорошо налажено, как у поселившихся в Кандыбовке раньше, поэтому с удовольствием присоединялись к охотничьей компании. Кабаны здесь даже крупнее, чем в Дании, и выгонять их надо не из леса, а из сухого камыша вдоль берега реки. Много людей для этого не требовалось. Камыш просто поджигали и ждали добычу на наветренной стороне. За раз заготавливали мяса столько, что больше половины засаливали или коптили. В плохую погоду я учил грамоте и счету свою жену, опять беременную, и слуг и строил планы на будущее. Если дела и дальше так пойдут, то года через три-четыре можно подаваться на запад. Осталось решить, куда именно. Сейчас там везде относительно спокойно, больших войн вроде бы нет, но известия оттуда доходили до нас с большим опозданием, так что мы могли чего-то и не знать. Я помнил, что в Англии должна революция случиться, но забыл, в каком году. Поскольку я знал, что победит Кромвель, можно было бы послужить ему. Грабить во время революции — большущего пожара — самое доходное дело.
Глава 23
Не знаю, за что именно так невзлюбил Очаков кошевой атаман Петр Сагайдачный, но в марте, раньше обычного на месяц, он созвал запорожцев в поход на этот город. Может быть, предполагая много морских походов, решил расчистить путь. Аслан-город нам не мешал. Гарнизон там малочисленный и на смертников не тянул, посему, несмотря на грозные приказы из Стамбула, воевать с нами по-взрослому не собирался. Да и нужен он был нам для обмена и выкупа пленников, поставок соли и других товаров. Зато Очаков нашей снисходительности не заслуживал. Он был базой турецкого флота, который перекрывал нам выход в море из Днепро-Бугского лимана.
Подошли к городу вечером. Дул холодный, сырой ветер с запада, принося заряды мелкого дождя. Мокрые серые городские стены издали казались картонными. Под ними, на берегу лимана, в окружении баркасов и лодок стояли две кадирги, подпертые бревнами, чтобы не завалились на борт. На суше галеры выглядели более грозными. Возле них и пристали к берегу передовые чайки. Высадившись, казаки первым делом начали ломать на дрова турецкие суда и разводить костры. Во время перехода все чертовски промерзли из-за промозглой погоды. Жители города со стен молча наблюдали за нами, пытаясь понять, зачем мы пожаловали? Наверное, надеялись, что переночуем у костров и поплывем дальше. Увидев, что казаки с подошедших позже чаек окружают город, сделали неутешительные выводы.
Казаки, видимо, кое-что слышали о монгольском методе захвата городов. По крайней мере, сутки напролет осажденных тревожили, не давали расслабиться, хотя атаки были ложными, и постоянно обстреливали из фальконетов. Пушки большего калибра продали зимой ляхам. Пороха не жалели. В прошлом году мы много его захватили.
Два дня ушло на изготовление лестниц и засыпание неглубокого и неширокого рва. Земляные работы выполняли, как обычно, крестьяне из близлежащих деревень. Эти крестьяне считали себя греками, причем не только потому, что так их величали турки. Белобрысые греки, говорящие на настолько исковерканном греческом языке, что я с трудом их понимал, вызывали у меня улыбку. Впрочем, казаки всерьез думали, что имеют дело с настоящими греками, и, считая их одноплеменниками афонских монахов, пользовавшихся в Сечи уважением, зазря их не убивали. При этом более «правильных» греков из Синопа или из-под Стамбула таковыми не считали. Наверное, интуитивно чувствовали, что состоят с коренными жителями Приднепровья в родстве. Уверен, что первые запорожские казаки были потомками тех самых бродников, которых я видел здесь и в шестом, и в тринадцатом веке.
На второй день осады комендант Очакова — рослый турок с крючковатым носом, обладатель ярко-красных, революционных шаровар — начал переговоры о сдаче. Гарнизон хотел уйти с семьями и оружием, оставив остальных горожан на волю победителей. Ответили ему коротко, то есть, матерно. Нас было в несколько раз больше, чем всех жителей Очакова, поэтому терять часть добычи не собирались. Да и у Петра Сагайдачного было что-то личное к этому городу. Что именно — никто из казаков, которых я спрашивал, не знал или не хотел сознаваться.
Штурм начался утром третьего дня. Не позавтракав, чтобы, наверное, быть злее, казаки разбились на десятки, на каждый из которых приходилось по лестнице, и по протяжному звуку трубы молча побежали к стенам. Защитники города поджидали их, держа в руках коптящие фитили. В мои обязанности входило уничтожать врагов из винтовки. Что я и начал делать, расчищая путь десятку, состоящему из жителей Кандыбовки. Первым снял узколицего седоусого турка в шлеме, который круглой высокой тульей напоминал кабассет, но поля были широкие. Скорее всего, раньше шлем принадлежал европейскому пехотинцу. Моя пуля попала под широкие поля. Турок медленно, даже картинно, завалился на спину. Я бы подумал, что он изображает ранение или смерть, если бы не кровь, потекшая по правой щеке. Следующим поразил лучника, который стрелял в моих односельчан. Был он молод, одет в лисий малахай, надвинутый на черные брови, и овчинный тулуп, на котором спереди, прикрывая частично грудь и живот, было закреплено шестью ремнями зерцало — надраенная до блеска железная прямоугольная пластина. Этот сразу выронил лук и стрелу, закрыл двумя руками рану на щеке справа от носа и быстро осел, исчезнув из виду. Рядом с ним появлялся из-за зубца, стрелял из длинного пистолета и сразу прятался мужчина средних лет, не турок или татарин, скорее, «грек». На нем были мисюрка-наплешник — шлем в виде круглой тарелки со свисающей с боков и сзади очень длинной бармицей — и полурак, надетый поверх кафтана из темно-зеленого сукна. Когда «грек» появился в очередной раз и прицелился в Петра Подкову, который, прикрываясь круглым щитом, поднимался по лестнице первым, я попал ему поверх панциря, в шею. Так и не выстрелив, но и не выронив пистолет, он спрятался за зубцом и больше не появлялся. Затем я снял простоволосого молодого стрелка из гаковницы, который расположился на прямоугольной башне. Шапка, видимо, слетела, но в горячке боя ему некогда было поднять ее. Ограждение там было низкое, стрелок был открыт почти по пояс. Доспехов на нем не было, если не считать овчинный тулуп, поэтому я, чтобы не промазать, выстрелил в туловище. Наши выстрелы совпали. Облако черного дыма, вырвавшееся из гаковницы, скрыло стрелка от меня, поэтому не заметил, попал или нет. Наверное, все-таки промазал или не пробил тулуп, потому что стрелок, перезарядив оружие, появился опять. На этот раз я выстрелил в голову с длинными темно-русыми волосами. Сделал это первым и увидел, что попал — голова дернулась, а чуть позже руки отпустили гаковницу, которая осталась лежать на парапете. Словно это была единственная опора, тело завалилось вбок. На этом мое участие в сражении и закончилось. Казаки из Кандыбовки уже все поднялись на стену, а двое передних добежали до башни. Там они соединились с поднявшимися по другой лестнице и вместе зашли в башню.