Диспутики о прошлом — это очень важно. Ибо запомни еще один принципик нашего «Руководства…»: самое страшное для страны, если народик вдруг начнет копаться в сегодняшнем дне. С этого-то разбродик и начинается. А разбродик, увы, может привести к переворотику… Для того, чтобы отвлечь народик от разбродика есть два способа: либо заставить народ мечтать о будущем, убедив его в том, что будущее непременно должно быть прекрасно, либо заставить народ страстно ворошить прошлое.
Золотой заглянул в комнату к Великому Командиру. Увидев, что тот спит, солдат принял самостоятельное решение: перестать думать и отправиться в свою казарму спать. Но по дороге он прислонился зачем-то к стене да так и уснул — стоя.
Безголовый же на самом деле не спал — он пребывал в некоем странном состоянии, когда душой и мыслями владеют не то сон, не то мечтания, не то воспоминания. Когда время представляется ямой, заполненной тягучей краской, и вот он лежит в этой краске, и так ему хорошо, так покойно, и кажется Великому Командиру, что нет в мире вовсе никаких проблем, а если вдруг некстати возникнут какие-нибудь вопросы, то для них уже давно заготовлены ответы, только и ждущие, чтобы их востребовали.
А Воробьев возникал рядом с этой ямой и говорил такие приятные слова:
— Что же требуется от народика, Великий Командирчик? От народа требуется, чтобы он был весел и счастлив. Тем командирчикам, которые забыли великий принцип: приказик определяет сознание — кажется, что добиться этого чрезвычайно трудно. Но ведь мы с тобой этот принципик помним…
И вот я спрашиваю тебя: что делаешь ты, Великий Командирчик, когда тебе бывает весело? Ты улыбаешься. Потому что веселье рождает улыбочку. Но значит возможна и обратная закономерность: улыбочка рождает веселье. Поэтому, если все жители Великой Страны начнут улыбаться — они непременно будут веселы, не так ли? И вот здесь, на самом почетном Месте, рядом с дв… прости… хижиной Великого Командира, в которой живут лучшие жители Великой Страны, мы построим Пункт Всеобщего Увеселения. Представь: в течение нескольких дней мы обулыбим всех плюшевых, и у тебя будет не только самая Великая, но и самая Счастливая страна. Ты можешь задать вопросик: «А как же золотые? Будем ли мы обулыбливать их?» Даю ответик: пока не будем. Смотри, как прекрасно все раскладывается: плюшевые улыбаются — золотые думают. Это и есть настоящая жизнь. Твоя державка будет становиться день ото дня все малострадальнее.
Великий Командирчик, я много летал и повидал много. Я видел разных командирчиков и заметил, что самые глупые из них все время пытаются не позволить народу чем-нибудь заниматься. Им кажется: если народик вовсе ничего не делает — правителям нечего опасаться. Дурачки! Народ — тот же ребеночек: отними у него все игрушечки, так он непременно начнет забавляться собственными ручками, и, того и гляди, сломает себе пальчик… Прости, Великий Командирчик, ты ведь не знаешь, что это такое — ребеночек, тебе неведомо само понятие «продолжение рода», твоя жизнь не имеет конца и потому у нее нет продолжения: вечность не нуждается в потомстве. Впрочем, извини, это я уже о своем заговорил… Тебе же главное запомнить еще один принципик нашего «Руководства…»: народ может делать все, что угодно, — главное, чтобы по сути он не делал ничего. Не удивляйся, Великий Командирчик, поверь мне: есть множество занятий, которые увлекают народик, и при этом не приносят ни вреда, ни пользы.
Итак, вот проблемка: как развлечь народик? Сейчас мы будем выбирать с тобой способы развлечения, и ты увидишь, как много этих способов.
Хорошо бороться с врагами — например, с внешними, мотивируя это тем, что они все время угрожают. Война за то, чтобы не было войны, в принципе, хорошо развлекает народик, но, боюсь, твои гражданчики этого не поймут, им ближе настоящий бой.
Можно побороться также с врагами внутренними, на них удобно сваливать любые неурядицы. В связи с этим запомни, Великий Командирчик, еще один принципик: настоящее государство отличается не тем, что вовсе нет недовольных, но тем, что недовольные хорошо известны Командирчику и выражают свое недовольство только тогда, когда Командирчику это необходимо.
Также очень хорошее развлечение для народика чего-нибудь строить. При этом не результат важен, а процесс. Главное: назвать строящееся каким-нибудь красивым словом и с помощью Приказика убедить всех, будто в этом строительстве и заключается смысл их жизни. Над этим мы непременно подумаем еще.
А пока давай начнем обсуждать с гражданами проблемки, которые не имеют к жизни никакого отношения. Мои полеты убедили меня: любой гражданинчик с особой страстью обсуждает почему-то именно те проблемки, решение которых абсолютно ничего не меняет в его собственной жизни.
Для начала давай начнем освоение потолка. Мы с легкостью докажем, что освоение потолка — дело всей Великой Страны. Мы придумаем разные способы освоения, мы прикажем золотым отыскать в своих абсолютно одинаковых рядах тех, кто будет достоин первым ступить на потолочек… Увидишь: солдатики с яростью примутся за решение этой проблемки.
А всевозможные всенародные диспуты, спорики? И чем менее понятен их смысл, тем лучше, с тем большим азартом будут в них все участвовать.
Великий Командирчик, покуда мы живы — а мы не умрем никогда — будет создаваться «Руководство по руководству руководством настоящим государством». Ты даже не представляешь, какие еще делишки предстоит нам вершить на этом пути. Но это все в будущем. Пока же ты можешь быть уверен: раз я здесь — никакого переворотика в твоей стране не произойдет, и она все быстрей и быстрей станет приближаться к истинному государству.
В далеком провале огромного окна возник ленивый взгляд серого утра. Утро никак не хотело разгораться, блеклые краски покрыли Великую Страну. Просыпаться и шагать в серость не хотелось никому.
Безголовый открыл глаза, увидел потолок, понял, что проснулся и вздохнул.
Тотчас на пороге комнаты возник Воробьев. Как всегда он был бодр и весел.
— Как понравилась Великому Командиру моя вчерашняя радость? — улыбнувшись, спросил он. — Я так люблю делать тебе подарки.
— Спасибо. Не мог бы ты посидеть со мной? — попросил Безголовый. — Мне грустно.
— Что так? Что так? Что так? — весело затараторил Воробьев. — Пусть только прикажет Великий Командирчик, и я расскажу ему еще несколько особенно важных принципиков «Руководства по руководству руководством настоящим государством».
— Спасибо, — повторил Безголовый. — Но, видишь ли, в чем дело: я начал вспоминать. Более того: воспоминания овладели мной, они душат меня по ночам. Я не могу ни о чем думать — я все время вспоминаю твои слова.
— Это не те проблемки, из-за которых стоит ломать себе голову, поверь мне, Великий Командирчик. Я прикажу, и тебе принесут какую-нибудь неожиданную радость. Думаю, тебя это развеселит.
Так сказал Воробьев, а сам подумал: «Глупые создания. Что они могут вспомнить — эти существа, которые не стареют, у которых ни смерти нет, ни рождения, чья жизнь не течет, а движется от события к событию — скачками, фрагментами? А ведь течение жизни и есть постарение. Дурачки, зачем нужны воспоминания существам, не ведающим старости?»
— Последний Министр, ты мудр и добр, — Безголовый попробовал улыбнуться. — Только я никак не могу понять: почему ты выбрал именно мою страну?
— Ты много раз задавал мне этот вопросик, и каждый раз я давал тебе один и тот же ответик: стоит тебе приказать, я тотчас улечу.
Так сказал Воробьев, а сам подумал: «Они все по сути одинаково-плюшевые дурачки: они не понимают собственного счастья. Он еще спрашивает: „Почему я здесь?“ Как будто есть еще державки, жители которых овладели бы вечностью? Здесь нет ни рождений, ни смертей, ни течения жизни, ни старости — разве это не вечность? Нашему роду слишком хорошо известно, что такое старение, — течение жизни, которое может прерваться каждую секунду, и что такое смерть… Кто знает, если я буду править ими, возможно, и мне перепадет кусочек вечности? Может, я стану бессмертным, как они, — кто знает…»
День никак не хотел разгораться. Казалось, уставшее время спряталось ото всех, и эти серые краски непроснувшегося утра, теперь уже — навсегда.
Глава шестая
Бунтовать решили ночью. Во-первых, ночное время для бунта более подходящее. Во-вторых, если зажигать Великий Свет в ночном мраке — красивей получится. А в-третьих — это Пупсов сказал, и его все с удовольствием поддержали — символично получится: ночью побунтуем, как следует, а с утра начнется новая жизнь.
Бунтовать шли гуськом. Впереди Собакин-старший как Ответственный за дорогу. Следом за ним — Медведкин как Ответственный за все. А дальше остальные в произвольной последовательности.
Петрушин шел последним. И думались ему такие мысли-вопросы: «Куда я иду? Зачем? Что мне делать с Воробьевым, и как я буду за него отвечать?»
Вообще-то Петрушин очень не хотел идти бунтовать. До последнего момента идти и не собирался, но тут к нему пришел Крокодилий.
Крокодилина назначили «временным Ответственным за обеспечение явки Петрушина на бунт».
Крокодилин посмотрел на Петрушина со значением и сказал такую речь:
— Я это… Я чего пришел-то?.. Ты… Это… Ты, конечно, можешь это… идти — не идти… Наше дело, в общем, такое: хочешь — идешь, хочешь, как говорится… это… не идешь. Только если не ты — кто ж тогда, как говорится… это… будет за Воробьева отвечать?
Сказав речь и бросив напоследок значительный взгляд, Крокодилин удалился.
Петрушин подумал: действительно, неловко получается — друзья доверили ему ответственное дело, а он вроде как проигнорировал. Еще вдруг решат, что испугался…
Вот Петрушин и пошел. Так и шел, глядя в затылок Пупсов у, размышляя о грустном.
И тут к нему подошла Матрешина, взяла под руку, чуть попридержала. Они отстали от остальных и оказались как бы вдвоем посреди ночи.
— Я сказать тебе хотела. Обязательно. Можно? — От волнения Матрешина говорила отрывисто, слова выскакивали, словно удивленные дети. — Понимаешь сам, на какое дело трудное идем. Историческое. Сложиться по-всякому может… Кто знает, вдруг видимся с тобой в последний раз…
— Чего это — в последний? — перебил Петрушин. — Напрасно ты краски сгущаешь, честное слово. Сделаем дело и пойдем по домам. Не стоит особенно переживать по этому поводу.
Матрешина посмотрела ему в глаза так пристально, что Петрушину оставалось только отвернуться.
— Ты подожди. Не перебивай. Выслушай. — Из-под приклеенной улыбки Матрешиной продолжали выскакивать одинокие слова. — Я давно тебе собиралась сказать. Все не получалось никак… Вот… Но в такой день, точнее в такую ночь… Я бы очень хотела, чтобы ты знал… Понимаешь, это важно… Хотела бы, чтоб ты понял… — Матрешина замолчала. Петрушин со страхом ждал продолжения. — Короче… Понимаешь, это ведь я попросила, чтобы тебя назначили Ответственным за Воробьева. Нельзя ведь, чтобы все шли на смерть Ответственными, а ты шел просто так? — Матрешина снова замолчала, а потом добавила тихо-тихо. — Не то говорю, совсем не то…
— Это все? — резко спросил Петрушин. — Все, что ты хотела мне сказать?
— Все! Все! Все! — не сказала — выстрелила Матрешина. — Не понимаешь ты, Петрушин, ничего! Совершенно ничего не понимаешь, — она быстро отошла от Петрушина.
Двигались почему-то медленно, понурив головы. Казалось, этот скорбный путь в историю не кончится никогда.
Но вот все услышали храп Хранителя Света и поняли: они у цели. Хранитель Света спал, привалившись к стене. Лицо его выражало абсолютную удовлетворенность жизнью. Рядом с ним чуть покачивалась веревочная лестница, а выше — подрагивал довольно длинный шнур выключателя.
Все ощущали торжественность момента, и ждали только, чтобы он был зафиксирован.
— Друзья мои! — провозгласил Медведкин.
Все, словно услышав команду, сгрудились вокруг него. И только Клоунов почему-то сделал шаг назад.
— Друзья мои! — повторил Медведкин и смахнул слезу со своих вечно заросших щек. — Меня распирает волнение, и, я думаю, вы понимаете меня, как надо. Вспомните сами, сколько «Тайных Советов по предотвращению» провели мы, предотвращая все то, что может помешать приблизить этот момент! Сколько бессонных ночей, тревожных дней! Да, нам было трудно, ведь мы — первые, мы идем неизведанной дорогой. Признаемся: кое-кто не верил в успех нашего дела, кое-кого раздирали сомнения. Но все-таки мы — выстояли. Не сломились. Не сломались. И вот мы здесь. Сейчас трижды вспыхнет и трижды погаснет Великий Свет, и тогда… — Медведкин закашлялся и прикрыл ладонью глаза. — Извините, друзья, не могу… Меня распирают чувства.
Тогда вступил Пупсов:
— Трудно, друзья мои, переоценить историчность того события, на историческом пороге которого волею судьбы мы с вами находимся сейчас, — сказал он. — Вдумаемся: а надо ли переоценивать? Может быть, вот так честно и сказать, глядя себе прямо в уставшие глаза: историческое оно, и никуда от этого не денешься, как говорится, не увильнешь, а мы с вами, получается, исторические личности — хотим мы того или как бы не хотим… Я буду прям и скажу честно: история, друзья мои, делается сегодня, впрочем, сегодня я позволю себе больше, я позволю утверждать: история делается сейчас, в эти неприметные как будто мгновения. Делается она руками таких вот простых плюшевых, как мы с вами, которые взвалили на себя историческую миссию и понесли ее, и нести будут столько, сколько понадобится. Уверяю вас.
Все задумались над сказанным.
Раздумья длились недолго. Их прервал Медведкин:
— Импровизированный митинг, посвященный свершению бунта, объявляю закрытым.
Но тут Клоунов, находящийся уже на изрядном расстоянии от общей массы плюшевых, тихо-тихо сказал:
— У меня есть… как это называется?., заявление.
«Давай! Давай! Говори!» — загалдели все столь громко, что если бы у Хранителя Света был плохой сон — Хранитель непременно бы проснулся. Но у него, как, впрочем, у всех солдат Великой Страны, сон был отменный.
— Пусть скажет, — резюмировал Зайцев. — Пусть заявит, чего ему хочется. На такое дело идет. Прямым ходом, можно сказать, в историю.
Клоунов помялся немного и тихо-тихо произнес:
— Я не полезу. — Подумав немного, добавил. — Никуда.
В уши ударила тишина. Все непроизвольно схватились за головы.
Первым опомнился Крокодилин. Он подошел к Клоунов у и громко прошептал ему в самое ухо:
— Ты чего это удумал?.. Как говорится — предатель, так сказать… Раз уж мы это… как говорится, решили… Раз уж ты… этот… как его?.. то есть Ответственный… Тут уж никуда не денешься… Ведь, как оно… это… положено… кто за что… это… отвечает — тот за то… это… и отвечает.
— Не полезу, — упрямо повторил Клоунов и сделал шаг назад.
— Мы тебя быстренько заставим подвиг совершить, — ухмыльнулся Медведкин и поправил приклеенную улыбку. — Плюшевый ты или какой?
И на Клоунова посыпался град вопросов. Почему-то именно эта минута показалась плюшевым наиболее подходящей для того, чтобы узнать как можно больше про своего друга. Они спрашивали: понимает ли Клоунов великую бессмысленность их святого деда? Не ощущает ли себя и вправду предателем? И не знает ли он, откуда мог взяться такой плюшевый в их столь малострадальной стране?
Вопросов было много. Клоунов на них отвечать не стал. Более того: с каждым вопросом, брошенным в него, он все отдалялся и отдалялся от друзей, пока не превратился в серый силуэт. Потом и силуэт исчез.
Из темноты прозвучал слегка дрожащий голос:
— Что угодно, только не это! Не полезу я! Не полезу!
И удаляющиеся шаги перечеркнули, казалось, все надежды плюшевых на непонятную, но, безусловно, счастливую будущую жизнь.
Безрукий напряженно всматривался в темноту. В темноте было совершенно темно, и это обстоятельство сильно пугало Главного Помощника.
«Пора ведь, пора, — тревожно думал он. — Давно пора бы начать. Что у нас за страна такая: все происходит не вовремя Даже историческое дело вовремя начать — и то не в состоянии».