I.
Вы замечали, как часто захватывающие истории приходят в нашу жизнь тогда, когда мы меньше всего этого ожидаем? В тот серый дождливый день я возвращался из школы в дурном расположении духа; в кармане у меня завалялось несколько монет, которые я мог потратить по своему усмотрению, а потому решил зайти в кондитерскую неподалёку от часовой лавки отца - закусить, так сказать, паршивое настроение кремовым пирожным. Мокрая погода была характерна для Пинсельштадта, даже летом здесь частенько моросил противный мелкий дождик. Я устроился в углу и неторопливо распробовал лакомство, наблюдая за редкими посетителями. Я прекрасно знал, что этот день закончится так же, как и многие другие: печальным выговором отца по поводу моей неуспеваемости (после смерти матери он ни разу не повысил на меня голос), скромным ужином и беспокойным сном.
Мне было двенадцать лет, и с виду я мало отличался от любого мальчишки своего возраста. Я не любил школу, часто убегал из дому и бродил в одиночестве - закадычных друзей у меня не было, только пара школьных приятелей. Я никому по-настоящему не доверял, пожалуй, кроме отца, был довольно нелюдим и не считал нужным с кем-то сближаться. Единственное, что поистине увлекало меня, было рисование. Я мог часами чертить карандашом неведомые линии в старом блокноте; линии эти превращались то в диковинных животных, описание которых я находил в книгах, то в фигуры и лица людей, то в скромный пейзаж, который я наблюдал из окна - смешные маленькие домики, наступающие друг на друга, и чёрные силуэты на узеньких улицах. Отец несерьёзно относился к моему увлечению, предпочитая, чтобы я со временем продолжил его дело, а не подался в художники.
В лавку я вернулся довольно поздно, засидевшись в кондитерской. Едва я переступил порог, как поймал строгий взгляд отца; впрочем, он не стал ничего мне говорить. Всё его внимание занимал посетитель. Когда тот повернулся, я узнал его - это был господин Отто Леманн, уже бывавший в лавке пару раз; он даже не взглянул на меня. В руке он держал элегантную тросточку и нетерпеливо постукивал по набалдашнику сухими пальцами.
- Скоро будет готов мой заказ, Ротштейн? - поинтересовался он ледяным тоном.
- Понимаете, господин Леманн, здесь очень сложный механизм, - почти прошелестел отец.
Он слишком дорожил этим клиентом.
- Думаю, через две недели мне удастся его восстановить.
- Не затягивайте с этим, Ротштейн, - отрезал Леманн. - Вы знаете, насколько я не люблю ждать.
- Конечно, безусловно! Я сделаю всё, что в моих силах.
- Вот и чудесно.
Тут он перевёл взгляд и заметил мой блокнот, лежащий на прилавке; утром я хотел взять его в школу, чтобы развлечься во время скучных занятий, но по глупости забыл здесь. Леманн не без интереса взял его и пролистал, удовлетворённо хмыкая. Я затаил дыхание.
- Скажите, Ротштейн, это ваши работы?
- Нет, что вы, - улыбнулся отец, - это увлечение моего сына. Так, ребяческая прихоть...
- Я бы не сказал, - холодно возразил ему Леманн. - У него определённо талант.
Тут он развернулся в мою сторону и принялся меня изучать.
- Как тебя зовут, мальчик? - спросил он неожиданно мягко.
- Хельмут, - тихо ответил я.
- Что ты думаешь о поступлении в художественную школу, малыш Хельмут? - Леманн подошёл ближе и потрепал меня по плечу.
- Позвольте мне вмешаться, - сказал отец, - я бы предпочёл, чтобы сын больше времени посвящал часовому делу...
- И загубил свой талант? - Леманн внимательно посмотрел на моего отца. - Этого вы ему желаете?
Отец промолчал и весь как-то сжался; этот клиент был явно не из тех, с кем без зазрения совести можно было поспорить. Поговаривали, что Леманн является полноправным хозяином города.
- Я считаю, что мальчику необходим покровитель, который поможет ему получить должное образование, - продолжал Леманн. - Твои работы, Хельмут, очень меня заинтриговали. Такой талант в столь юном возрасте! Конечно, я всего лишь любитель, однако имею основания полагать, - тут он самодовольно усмехнулся, - что неплохо разбираюсь в искусстве. Я заберу мальчика завтра, Ротштейн, - обратился он к онемевшему отцу, - и первую половину дня он проведёт в своей новой школе. Думаю, не противоречить мне в ваших же интересах.
- Но прежняя школа... - попытался возразить я.
- Мы решим этот вопрос, и в случае необходимости ты сможешь посещать занятия в обоих местах. Не волнуйся.
Я пребывал в недоумении. Возможно, мои рисунки не так уж плохи, если понравились самому хозяину города, но до сегодняшнего дня я не слышал, чтобы он особенно занимался благотворительностью. Впрочем, я был всего лишь ребёнком, а с детьми такие вещи не обсуждают, да и с отцом мы общались откровенно мало.
- Из тебя может получиться превосходный художник, малыш, - улыбнулся мне Леманн, но эта улыбка отчего-то испугала меня. - До завтра. И, Ротштейн, будьте так добры, поторопитесь с выполнением заказа. Эти часы очень мне дороги.
Он откланялся слегка насмешливо, надел цилиндр и вышел в темноту, плотно закутавшись в чёрный плащ. Я боялся взглянуть на отца, подозревая, что мне непременно достанется за оставленный на прилавке блокнот. Но отец молчал, и, подняв на него взгляд, я увидел, что он усердно изучает механизм часов Леманна.
- Ты не сердишься на меня, отец? - робко спросил я, боясь, что этим только усугублю положение.
Отец с грустью посмотрел на меня.
- Знаешь, сынок, этот Леманн по-своему прав. Я перестал интересоваться тобой, когда, - он запнулся, - когда не стало мамы.
Я не ожидал, что он скажет именно это.
- Я замкнулся в себе, и мы с тобой отдалились друг от друга. Я знал, что тебя увлекает рисование, но не представлял, что ты рисуешь настолько хорошо. Ты будешь ходить в ту школу, если захочешь, но я надеюсь, что, может быть, однажды ты решишь продолжить моё дело.
Перспектива стать часовых дел мастером совершенно не радовала меня. Часы представлялись мне чем-то мёртвым, неспособным передать и запечатлеть красоту, их монотонное тиканье наводило на меня ужас, но я решил промолчать, чтобы снова не расстраивать отца. А как не сойти с ума от этого сложноустроенного механизма, этих одинаковых шестерёнок! Нет, работа часовщика совершенно мне не подходила.
- Спасибо, отец, - сказал я, не придумав ничего лучше, чем просто поблагодарить его.
Он кивнул, слегка улыбнувшись. Я понимал, что он скорбит до сих пор, что прошедшие два года не в силах были унять в нём тоску по моей матери. Сам я так и не смог поверить в происходящее, и мне всё время казалось, что она где-то рядом, спряталась за углом или уехала в соседний город, а её отсутствие просто затянулось.
- Я ещё немного поработаю, ты сам слышал, срочный заказ, - произнёс отец. - Ужин на столе, можешь идти.
Я поднялся наверх, в квартиру, и прошёл в маленькую кухню. Когда-то здесь было уютно, но теперь, глядя на деревянный непокрытый стол, стулья с покачивающимися ножками и обшарпанную дверь, я испытывал непонятное беспокойство. Сидя на одном из таких стульев, я скрупулёзно закладывал себе в рот нехитрый ужин, но мои мысли витали далеко. Я в красках изобразил у себя в голове таинственную художественную школу, как мне казалось, самую красивую школу в мире, некий храм наук, куда завтра я должен был поступить простым послушником. Я вспоминал работы художников, которые мне довелось увидеть, и в моём представлении мои собственные рисунки стали выглядеть детскими каракулями. Я даже, страшно подумать, усомнился в способности Леманна различать талант, и в один миг окрестил себя настоящей бездарностью. Впрочем, я всегда, и особенно в том возрасте, был склонен преувеличивать.
У себя в комнате я сбросил куртку, забрался на кровать и, сложив руки на животе, принялся разглядывать потолок. Ничего нового на этой гладкой зелёной поверхности я не мог увидеть, но попытался представить, что лежу на влажноватой траве, вокруг - ночь, над головой зияет чёрное, усыпанное золотыми блёстками, покрывало, а рядом лежит мама. Я вспомнил, как часто она лежала со мной в детстве, когда я не хотел засыпать, и мы вместе рисовали чудесные картины, которые могли бы окружать нас. Детство закончилось два года назад. Я вздохнул. В коридоре послышались шаги отца; он направлялся на кухню, и потом долго гремел там посудой. Я закрыл глаза и принялся рассказывать маме, как прошёл мой день. Я поведал ей про неудачи на занятиях, про кондитерскую и Леманна, про художественную школу и учителей, которых мне предстоит узнать; я придумал им облик, манеры, походку, подарил возможность говорить моим голосом. Я выдумал себе новых одноклассников, которые, верно, будут ничуть не лучше, чем те, к кому я привык.
- Спокойной ночи, Хельмут, - раздался из-за двери голос отца.
- Спокойной ночи, отец, - ответил я, выныривая из своих фантазий.
Я встал и подошёл к окну. Уже стемнело, моросил дождь, звёзд не было видно. Я понаблюдал за одинокими чёрными силуэтами, пересекающими улицу, и мне захотелось нарисовать их, но глаза слипались. Этот день принёс слишком много впечатлений моему неподготовленному сознанию. Я ещё раз подумал о Леманне, воссоздал в памяти его позу и сухие пальцы на серебряном набалдашнике. Да, этот человек внушал мне непонятный страх, хотя и не сделал нам ничего дурного; весь его облик был пронизан силой, которой он, по-видимому, умело пользовался. Всё-таки удивительно, что его заинтересовали мои наброски, в очередной раз подумал я. Поборов усталость, я сел за стол, включил ночник и принялся чиркать карандашом в блокноте. Через какое-то время на листе возникла фигура; она вся была чёрной - плащ, цилиндр в руке и эбеновая трость, только длинные волосы, нарочито небрежно перетянутые лентой, я оставил белыми.
'Стоит показать этот рисунок Леманну, - подумал я, - даже интересно, разозлится он или будет доволен?'
Я отложил блокнот и снова уставился в окно. Сон схватил меня прямо здесь, и я так и проспал до утра при голубом свете ночника, уронив голову на стол и сжимая карандаш в правой руке.
II.
На следующий день в десять часов утра приехал Леманн, чтобы доставить меня в художественную школу. Я проспал и толком ничего не успел сделать до его прихода. Наскоро умывшись и проглотив завтрак, я спустился вниз, где Леманн тихо разговаривал с моим отцом. Тема беседы осталась для меня неизвестной, но я предположил, что они договаривались о моём дальнейшем обучении. Всю дорогу, а она была недолгой, мой новый покровитель молчал, переодически внимательно на меня поглядывая, будто сомневался в своём решении положить начало моей карьере живописца. Блокнот с рисунком, который я набросал вечером, наверное, уже прожёг дырку в моём кармане, но сейчас я бы не решился его продемонстрировать.
Автомобиль остановился, водитель почтительно открыл Леманну дверь, а я, как мог, выкарабкался вслед за ним; подобные ситуации не были для меня делом привычным. Здание, в котором располагалась школа, мало отличалось от обступивших его домиков, разве что выглядело внушительнее благодаря размеру. Надо сказать, этот факт удивил и даже несколько разочаровал меня, потому как я ожидал увидеть нечто массивное и величественное, с колоннами и длинной лестницей, но во всём снова оказалось виновато моё неутомимое воображение. Я вспомнил, что не раз гулял здесь с родителями и попросту не обращал внимания на этот дом.
Внутренние декорации школы впечатлили меня гораздо больше. Тут и там на стенах висели очаровательные пейзажи и графические этюды, по-видимому, принадлежавшие ученикам, под ногами растекался огромный зелёный ковёр, а изящные настенные светильники придавали помещению некую таинственность. У меня возникло чувство, будто я очутился не в учебном заведении, а на борту роскошного корабля. Мы поднялись по дубовой лестнице и прошли в кабинет директора.
- Вот, господин Ланге, представляю вам нового ученика. Необыкновенно талантливый мальчик! - сказал Леманн.
Мне стало неловко.
- Хельмут, я надеюсь, ты взял с собой тот блокнот? - спросил он у меня.
Я вытащил блокнот из кармана и протянул его Леманну, молясь, чтобы он не дошёл до страницы со вчерашней зарисовкой. Отчего-то я испугался, что Леманн может её увидеть.
- Посмотрите, какие чудесные работы! - Леманн показал несколько набросков директору. - Вы не находите?
- Я полностью согласен с вашим компетентным мнением, - ответил Ланге, и мне стало смешно.