А спустя пару часов в кабинет Владимира Ильича без стука вошел Троцкий с каким-то живым и чрезвычайно вертким молодым человек и без всякого предисловия сказал:
- Вот, Володя, это ваш личный имиджмейкер.
- Из немцев что ли, - не понял Троцкого Ильич.
- Да наш вроде, но ремесло свое называет словом иностранным, будет вас учить, как перед журналистами себя держать и на их скользкие вопросы отвечать.
- Да ты, Лева, что, уже и забыл, как с ними надо разговаривать, в наших маузерах что ли патроны пересохли.
- Не в том дело Ильич, политическая обстановка в мире другая, не признает нас пока мировая общественность, в кольце врагов мы сейчас, я вчера в Америку Бушу звонил, так он сказал, что с русским моргом разговаривать никогда не станет, - Лев Троцкий вздохнул, и подтянул вечно спадавшие у него кожаные штаны.
- Что же я не такое говорю, по-твоему, - насупился Ильич, но ему уже ответил угодливо приседающий имиджмейкер.
- Вы, Владимир Ильич, пока еще путаете основные фигуры на политической доске. Вот, например, украинского лидера Ющенко, оговариваясь наверно, называете батькой Махно, грузинского Саакашвили с Джугашвили-Сталиным путаете, а он у вас пока в соседнем кабинете бумаги вечно пишет и в стол прячет...
- Так какое же он после этого не Махно, - взвился Ильич, - Украину от Москвы отбил и германцам хочет передать.
- Опять путаете, - поправил его имиджмейкер, - сейчас принято земли отдавать не германцам, а американцам, так считается более надежным. Вот, еще, главное, не надо грозить в сторону прибалтийских стран, они и так обижаются на советскую оккупацию.
- А причем здесь красные, их еще до нас, сотни лет назад какой-то русский царь оккупировал, по просьбе их же трудящихся.
- Да они за ту оккупацию уже не обижаются, им - недоговорил имиджмейкер, потому что Ленин и Троцкий схватили его под руки, вытолкали из кабинета и спустили с лестницы.
Уже завершая свой последний кувырок по лестнице, имиджмейкер увидел, как на подоконнике мертвый Петька взасос целует мертвую Анку-пулеметчицу, лезет ей под кофту, из под которой блестят обглоданные временем кости.
- Свят-свят, - едва успевает прошептать молодой человек, как с хрустом ломается его живая шея и карьера первого и последнего красного имиджмейкера.
.....................................................................................................
А тем временем в Берлине Владимир Путин, ослепленный вспышками фотокорреспондентов, стоял на крыльце больницы, где только что прошел требуемый тест на живое, чтобы успокоить западный мир, что к ним приехал именно законный президент России, а не какой-нибудь воскресший и переодетый комиссар. Вопросы сыпались на него прямо ниагарским водопадом:
- Будет ли продолжаться первая мировая война между Россией и Германией?
- Соблюдаются ли в России права живых и права мертвых, и есть ли среди вновь воскресших граждан позитивно думающие правозащитники, которым надо помочь?
- Есть ли возможность у России также посодействовать немцам в оживлении Гитлера и хотя бы нескольких дивизий фашистского вермахта, чтобы и у Запада тоже появилась не убиваемая современным оружием темная сила, способная остановить продвижения орд Ленина-Сталина в глубь Европы?
- Когда в России наконец-то начнет оживать и белая гвардия, загробные права которой явно ущемлены?
Владимир Владимирович, как опытный политик выбрал для ответа только последний вопрос о воскрешении белой гвардии и уклончиво пообещал:
- Мы работаем над этим вопросом, но цена на газ для Европы останется неизменной.
вторая глава
В центре Москвы, на бывшей Лубянской площади, к постаменту обрубленного памятника Дзержинскому была угодливо приставлена лесенка, и хозяин памятника собственной персоной взобрался на постамент и заржал на всю площадь таким сатанинским голосом, что в кабинетах ФСБ зазвенели стекла и посылались со стен его собственные портреты.
В стенах здания жгли документы, но коридоры как вихрь наполняли собой старые чекисты в кожанках и естественным образом мешались с живыми сотрудниками ФСБ.
- У вас все номера перепутаны, - орал на живых усатый чекист с плдвязанной на груди раненной рукой, - где, мать вашу, мой 42 кабинет.
Словно тени ложились на тени, будто стон шел по этажам, но как отлаженная за век машина, новое ЧК реставрировалось в старое ЧК.
Как две птицы в суконном полете распахнулись полы широкой шинели железного Феликса, когда его фигура стремительно перешагнула порог его любимого здания. В своем кабинете он сорвал со стены собственный портрет, кинул его на пол и смачно раздавил стекло каблуком сапога.
- Списки всех арестованных мне на стол.
- Списки тех, старых, или списки этих, новых? - угодливая кожанка поправила на поясе деревянную кобуру маузера.
- Всех, всех, - как-то вдруг по-доброму закашлялся Феликс Эдмундович, с размаху сел на стул и неумело стал теребить кнопки сотового телефона, - Билайн, мать их за ногу, всех к стенке поставлю, революции нужна надежная связь.
В кабинете Ленина за полночь горел свет его любимой зеленой лампы, он сидел за пахнущим старым чердаком столом, потому что дорогой стол из красного дерева был вытащен по его приказу еще вчера, а дорогой диван сменили на узкую железную кроватку из его же музея.
- Диктатура гребаннового пролетариата должна стать надежной опорой новой Советской власти, - бормотал Ильич про себя, размашистым подчерком записывая эту фразу на бумагу, опуская лишь слово "гребанного".
Ильич вскочил из-за стола и стал нервно мерить семенящими шагами длину своего кабинета. От двери к окну выходил двадцать один шажок, оттуда почему-то получалось больше - 22 шашка. Это озадачило Владимира Ильича, он буркнул про себя "перебор" и, метнувшись к столу, размашисто написал заглавие своей новой статьи "Шаг вперед, два шага назад", и снова вскочил, чтобы шажками перепроверить свою правоту. Все верно, не считая эти базовые двадцать шагов вперед, в расчетах было на один меньше.
В этот момент к нему заглянул заспанный Троцкий и ехидно заметил:
- Ты себе уже весь ковер протоптал, все спят уже давно, мешаешь, Сталин под тобой живет этажом ниже, тоже не спит, злится, я тут новый учебник по истории вчера прочел, так Коба этот тебя скоро заменит, а на меня за границей киллера натравит, с контрольным ударом ледоруба в голову.
- Знаю, утка он вонючая, смерти моей не дождется, а дел-то столько у нас еще, сколько интеллигенции по тюрьмам мается, все руки не доходят перевешать.
- Да брось ты Володь беспокоиться, Коба потом всех загнет, а пошли его, гада, двумя подушками придушим.
- Нельзя Лева этого делать, нарушим естественный ход революции, да ведь он тоже моего фараонского бальзама в 53-годом хлебнул, не умер он тогда, а прилег, чтобы без него все враги и раскрылись с тайной стороны.
- А чешь тогда про него, как про тебя, нигде не было сообщения, что Сталин жил, Сталин жив, Сталин будет жить, - навострил бородку Лев Троцкий и весь замер в ожидании ленинской правды.
- Так он сам и не велел, и из Мавзолея сам себя потом попросил вытащить, беспокойно там, на демонстрациях по крыше трибуны политбюро так топают, я привык, а Коба три года промучился и попросил Хруща, чтобы отвлечь народ его культом личности и потихоньку перезахоронить.
Внизу, под полом, звякнуло по потолку пустым стаканом.
- Опять подслушивает, зараза, - Ильич намеренно затоптал по полу ногой, чтобы там внизу никто не смог прослушать с помощью пустого стакана их секретный разговор.
- Ой, Вовка, ты меня уморил, темень ты пролетарская, тут стаканами никто друг друга уже пятьдесят лет не подслушивает, вот жучки везде понапиханы, это он с Ворошиловым стаканами стучит, вино ему прислал из Грузии, как его, Саакашвили, правильно мужик поступает, заранее приседает. Это же ему не твой тезка Володя Путин с его мягкой демократией, с Россией лучше в мире жить, чем вообще не жить, - Лев Троцкий плюнул на ковер и вышел из кабинета Ленина.
- Чем же они пахнут все, - принюхался за выходящим Троцким хозяин кабинета, нет, на чеснок не похоже, так битой кровью на бойнях пахнет, и широко распахнул окно, чтобы проветрить помещение.
Утром к Ленину снова потянулись ходоки из дальних областей России.
- А что с мэрами-то нам тепереча делать, - спросил Ильича пожилой крестьянин в потертых джинсах, и уверенно поковырялся у себя в носу.
- А мы раньше что с помещиками делали, все отобрать, непременно отобрать, а потом жечь, естественным образом жечь их.
- Так каменные коттеджи не горят, они же замками на земле стоят, да против них старые деревянные помещичьи усадьбы сараями выглядят, - крестьянин в джинсах еще упорнее поковырялся в своем носу, отчего Владимир Ильич не по пролетарски сморщился от отвращения, и развел руками:
- А кому сейчас легко, жечь нельзя, взорвем, и на обломках новых русских напишут наши имена, - Ильич заткнул два пальца себе под сюртук, почесал давно немытую грудь, и, задрав голову, посмотрел в окно, невольно подумал об Инессе Арманд, и тут же попытался отогнать от себя ее соблазнительный образ. Он отогнался.
А тем временем в других странах СНГ тоже было неспокойно. Многочисленные отряды красных латышских стрелков, второй раз сделав в России революцию, вернулись на историческую Родину, где их приняли почти радостно, то есть, и пикнуть никто не успел. Через десять минут Латвия вышла из НАТО, а красные латышские стрелки на законном в стране латышском языке зачитали правительству страны расстрельный приговор. В страхе перед красными латышами местные русские тут же признали латышский язык единственно понятным, но все равно все говорили на русском и постоянно ездили советоваться в Москву, отчего в кассах не хватало билетов, а в буфетах пирожков.
Ющенко вдруг сам предложил России войти в состав Украины, и она тут же вошла, и впервые без оружия.
В Молдавии и Грузии ....
В Москве по толпе перед Большим театром тревожно ползли слухи, что сегодня утром ожил Владимир Маяковский. Уж третий час люди не расходились, ожидая у входа в театр любимого пролетарского поэта, которого там уговаривали не уезжать из дважды советской России.
- Я не могу оставаться в стране, - кипятился Владимир Владимирович, - где шмат дешевого мяса в тесте зовется "Биг-Магом", а конфета с пастилой "Сникерсом" - эта хрень ни с чем в моих стихах не рифмуется.
У входа его встретили тысячи рук и понесли к Красной площади. У мавзолея Ленина Владимир Маяковский выдохнул из себя то, что ждала толпа его поклонников:
- Я русский бы выучил только за то, что на нем разговаривал Ленин, - выпалил по привычке народный поэт, и вдруг неожиданно добавил, - а о чем он мелет я так, к сожалению, до сих пор не понял, товарищи.
Отчего товарищи его тут же уронили на мостовую.
Все события повторялись с какой-то упрямой точностью. Максим Горький вновь поначалу не принял революцию, написал Ленину гневное письмо, запечатал конверт и уже хотел, было отправить его в Кремль, но вдруг вскрыл конверт и насыпал туда пригоршню радиоактивного полония, от которого потом месяц светились по ночам все крепостные стены Кремля, и в округе облезли все кошки и голуби.