– Зимой – звезда, весной – вода, – со скукой в голосе произнёс Гном.
– Мы не знаем, что это, – нестройным хором, будто детсадовцы на утреннике, ответили дети.
Деревянным голосом, с нарочитыми, а то и не вполне уместными интонациями Гном начал произносить положенные реплики, Мыш и Ветка отвечали. Спектакль кое-как доковылял до конца. Наступил хеппи-энд, но счастливым никого из актёров он не сделал.
Зрители – взрослые и дети, почти не хлопали, кривили лица, переговаривались. Доносились фразы об «утере традиций», «бездарном поколении», «смерти театра» и много других, не менее уничижительных.
Когда зал опустел и двери были заперты, актёры пили чай в часовой. Понуро смотрели в чашки с нарисованными на них детскими игрушками, деревянными птицами и синими бабочками, ели овсяное печенье, роняя крошки и вяло смахивая их с одежды.
Напряжение в электрической сети скакало, лампочки светили, вздрагивая и мерцая.
Альберт выглядел побледневшим и усталым.
– Что за кислые лица? Ну-ка, не унывать! – подбодрил он детей. – Для премьеры неплохо. Дальше будет только лучше.
– Да уж куда лучше-то?… – вяло отозвался Мыш.
– И тем не менее, бодрее!..
Ветка оборвала его:
– А где Гном? – поинтересовалась она. – Он что, так и остался в печи?
– Точно. Сгорел на работе, – пошутил Альберт.
– Нет, я серьёзно.
– Ушёл домой. Из печи и дерева есть ход. Так что не стоит ждать его после спектаклей.
– Кстати, о Гноме, – вспомнил Мыш. – Скажи, зачем он, когда загадывал загадки, прятался за декорациями?
– Вот-вот, – поддержала его Ветка. – Это что, такой дурацкий театральный прикол? Разводка для молодых актёров? Он поиздеваться хотел?
– Прятался за декорациями? – Альберт как-то странно посмотрел на неё.
– Да. И говорил еле слышно, будто стоял метров за сто от нас.
Режиссёр перевёл взгляд на Мыша.
– Да, – поддержал девочку тот. – Именно так всё и было.
Альберт покачал головой.
– Я ничего такого не видел. Гном всё время был на сцене рядом с вами.
– Но он уходил за декорации!
– Я был рядом, за кулисами, наблюдал и ничего такого не видел.
– Он исчез, убежал… – стоял на своём Мыш. – И кричал, как будто издалека…
– Ты нас за идиотов держишь, Альберт? – закипая, спросила Ветка. – Или мы, по-твоему, врём?
– Спокойней, друзья мои, спокойней. Я говорю только о том, что видел собственными глазами, не более.
– Ещё птица на сцену вылетала! Трясогузка… Как раз когда Гном ушёл.
– Я не заметил никакой трясогузки. Да и зрители тоже. Уверен, вылети на сцену птица, в зале стоял бы такой гомон, что вы бы себя не услышали.
– Но она порхала и чирикала!
Режиссёр покачал головой.
– Простите, но ни я, ни зрители не видели ничего подобного. Ни птички, ни кошки, ни рыбки. Никакой живности.
– Это да, – согласился Мыш, признавая бесплодность беседы. – Сегодня на сцене было мало живого.
На следующем спектакле история с уходом Гнома повторилась. Он опять убежал за декорации и загадывал загадки оттуда, словно бы уходя всё дальше и дальше. Хохотал и просил подойти поближе. Обратно пришёл с сухим репейником на коленке.
И на следующем представлении было то же самое. И на следующем…
Народу раз от разу ходило всё меньше. Во время пятого спектакля зал почти пустовал.
За сценой
В ночь перед седьмым спектаклем дети долго сидели на подоконнике, смотрели в окно.
Альберт ушёл в самом мрачном настроении, еле волоча ноги от усталости и коньяка.
– Понимаете, на каждом спектакле, – говорил он, сидя перед тем за пианино и сбивчиво наигрывая джазовую импровизацию, – актёр должен что-то отдать зрителю.
Его глаза печального мопса блуждали по клавиатуре, плечи обвисли, как ветки дерева после дождя.
– Что отдать? – спросил Мыш.
– В этом-то и соль, – Альберт медленно и нетрезво покачивал головой в такт музыке. – Отдать нужно то, чего у вас раньше не было. Вы должны найти нечто во время спектакля и подарить людям в зале.
– Боюсь, я плохо понял.
– …И когда вы с Веткой научитесь этому, – продолжал Альберт, – сразу исчезнет всё, что вам мешает.
Он по очереди оглянулся на Мыша и Ветку.
– Дорогие мои, я очень на вас надеюсь.
Тяжело поднялся из-за инструмента.
– Пойду. Ещё и мама разболелась… Она, кстати, много лет играла Гретель в нашем театре, – сказал, ощупывая карманы. – Надо будет в круглосуточную аптеку зайти.
– Тебя полиция не «примет» в таком состоянии? – спросила Ветка.
– А какое у меня состояние? Нормальное, я считаю. Ну а примет, значит, примет, – равнодушно ответил режиссёр, задев плечом дверной косяк. – Спокойной ночи, дети. Не провожайте, я сам закрою.
В наледи на оконных стёклах играли золотые мотыльки. Москва-река походила на поток чёрных муравьёв.
– На прошлый спектакль было продано пять билетов, – сказал Мыш.
– Один зритель ушёл в антракте, – добавила девочка. – Считай, для себя играли.
– На Альберта больно смотреть.
– На него больно, на нас жалко.
– Пора перестать врать себе, – резко бросил Мыш. – Мы никчёмные актёры, и в этом всё дело. Да и спектакль нелепый. Я сразу сказал, что «Ганц и Гретель» – бредовая идея.
– Понятно, что спектакль детский, понятно, что незамысловатый, но играли же его как-то двести лет. И ведь наверняка не для пяти зрителей!
– Притом что один уходит в антракте…
– Да ещё и Гном с этими его идиотскими розыгрышами… Нет, ну как ему не надоест ерундой заниматься? Взрослый же человек. Шутка, повторенная сто раз, смешнее со временем не становится.
По улице с шумом и гулом, расталкивая полумрак мигающим маячком, двигалась уборочная машина. Тени от маячка заметались по детским лицам.
Ветка положила подбородок на колени.
– Как хочешь, но нам надо узнать, куда уходит Гном и зачем зовёт нас за собой, – сказала она.
– Но это же не по пьесе! Да и не хочу я вестись на его дешёвые разводки.
– Разводки не разводки, плевать. Надо попробовать пойти.
Мыш долго молчал, хмурился, пожимал плечами, ведя какой-то внутренний диалог с самим собой.
– Да, наверное, ты права, – наконец неохотно признал он. – Будь что будет. Пойдём за ним. Кстати, ты чувствуешь, какие странные запахи слышатся, когда Гном уходит за сцену?
– Конечно. Женское обоняние вообще острее мужского. Травой пахнет, костром, озером. А может, рекой. Ещё грибами: сыроежками, опятами…
Она тронула шрам на щеке, похожий на звёздочку или снежинку.
…
Когда Гном задал третью, последнюю загадку, Мыш сжал Веткину руку, и они вместе зашагали вперёд, через бутафорскую траву, под ветви искусственных ив, колышущихся под налетевшим неизвестно откуда ветром. Ветви прошлись по лицам, будто ощупали. Темнота надвинулась, упала в глаза, обняла и скрыла от зала.
Дети продолжали двигаться. Во тьме проявилась искра света – далёкий костёр. Мрак поредел, проступили стволы деревьев, зубчатые контуры трав, кривые лапы валежника. Ветка зацепилась за что-то, должно быть, за сухой сук, и едва не упала. Мыш удержал её.
У костра стоял Гном, увидев детей, он радушно раскинул им навстречу руки.
– Ну, вот и вы! С прибытием!
– Что это? Где мы, Гном? – спросил Мыш, чувствуя, как намокает от росы его одежда, понимая, что трава, по которой он шёл, – самая настоящая лесная осока, а впившийся в ухо комар и вправду пьёт его кровь.
– Добро пожаловать в Засценье! – радостно произнёс человек в колпаке.
– Что?… Какое Засценье?… – одновременно спросили Мыш и Ветка.
– Друзья мои! Это лучшее место на земле, и раз уж вы пришли сюда, то скоро в этом убедитесь.
Возле костра стоял большой, сплошь покрытый цветами и ещё не раскрывшимися бутонами куст дикой розы.
– Смотрите, какие цветы! – Гном осторожно наклонил ветку, понюхал. – Обожаю. «Роза пахнет розой…» Знаете, откуда это?
Он выжидающе посмотрел на детей.
– Кажется, Шекспир. «Ромео и Джульетта»? – поколебавшись, ответил Мыш.
– Точно, – радостно подтвердил Гном.
– При чём тут Шекспир? Что вообще происходит? – спросил мальчик. – Куда исчезла стена? Я ведь раз сто был рядом с ней, трогал, ощупывал, а теперь…
– А теперь вы в Засценье, – терпеливо повторил Гном. – И оно бесконечно, как бесконечен театр и человеческая фантазия.
– Совсем ничего не поняла… Можно как-нибудь без загадок?… – сказали вместе Мыш и Ветка.
– Но вам интересно? – спросил Гном.
– Да, – согласились дети.
– И страшно, наверное?
Дети замялись, переглянувшись.
– Ничего, это как раз обычное дело, – беззаботно подмигнул он.
Весёлость неожиданным образом шла донкихотовскому лицу Гнома.
– И что же мы должны делать в этом твоём Засценье?
– Во-первых, оно такое же ваше, как и моё. А во-вторых, прежде всего вам необходимо предстать перед Дионисом.
– Пред кем? – с недоверием спросила Ветка. – Богом театра?
– Именно. Надеюсь, он разрешит вам бывать здесь. И в каком-то смысле станет вашим проводником.
– Проводником куда?
– Не знаю, тут всё только от него зависит, – пожал плечами Гном. – Но уверяю, это будут чрезвычайно увлекательные путешествия. И помните, из каждого вы должны что-то принести. Ради этого всё и происходит.
– Что принести?
– То, чего у вас нет.
Дети переглянулись.
– Да, Альберт говорил что-то подобное, – вспомнила Ветка. – Я ещё подумала, что он малость не в себе из-за мамы и всех этих проблем с театром.
– А что с его мамой? – спросил Гном.
– Она болеет, – коротко сообщил Мыш.
Лицо Гнома посерьёзнело, он отвёл взгляд в сторону, задумался.
– Так что мы должны принести из-за сцены? – вернула его девочка к предмету разговора.
– Да всё равно что. Неважно. Хотите, приносите предметы. Или просто чувства и ощущения. Да хоть запахи. Сами поймёте, короче.
Дети выглядели ошеломлёнными.
– И что, нам прямо сейчас идти к Дионису?
– А чего ждать-то?
– Только… – Ветка посмотрела на Мыша.
– Как же мы пойдём, если там сейчас продолжается спектакль? – спросил мальчик. – Зрители ждут…
– Спектакль? – замахал руками Гном. – Не бойтесь и не переживайте. Никто и не заметит вашей отлучки.
– То есть… – начал Мыш.
– …пока мы здесь, там время остановилось? – досказала его мысль Ветка.
– Совершенно верно.
– Так не бывает, – твёрдо сказал Мыш. – Это противоречит здравому смыслу.
Гном наклонился, заглянул ему в лицо.
– А бывает так, чтобы стена была, а потом вдруг – раз! – и исчезла?
– Со мной, по крайней мере, такого не случалось, – признался Мыш.
– Вот видишь, – примирительно сказал человечек в колпаке. – Идите! Перед вами столько всего… – он с лёгкой завистью покачал головой.
– А ты не пойдёшь с нами?
– Нет, – с сожалением признался Гном. – Я существо рубежа. Могу привести вас сюда, но не более. Дальше мне нельзя. Я слишком привязан к тому миру, откуда вы пришли. Хотя и туда мне тоже нельзя. Так и живу, между мирами. Ни там ни сям. Впрочем, это всё неважно и вас не касается. Вперёд!
Дети сделали несколько шагов, когда Гном окликнул их:
– Стоп, стоп! Разволновался и совсем забыл… Вернитесь, сделайте одолжение.
Он отломил от розового куста шип, взял руку Мыша и неожиданно сильно уколол его в указательный палец.
– Ммм! – воскликнул мальчик. – Аккуратней, больно же!
– Да ладно тебе. Комар больней кусает.
Гном выжал каплю крови. Та набухла, выросла до размера божьей коровки и упала в траву. Гном проследил, как она скатилась по листу, впиталась в землю. Удовлетворённо кивнул, подозвал Ветку. Та подала ладонь с лёгким страхом, но укол приняла без звука. Ещё одна капля упала вниз.
– Вот и всё.
– Что это за кровавые жертвоприношения? – спросила Ветка.
Гном поглядел на шип и отбросил его в сторону.
– Засценье пускает к себе только в том случае, если вы что-то отдаёте ему.
– И двух капель крови достаточно? – уточнил Мыш.
– Вполне.
Ветка от нетерпения пританцовывала на месте.
– Идём же! Идём! – она схватила Мыша за локоть.
Гном посмотрел им вслед.
– Засценье и существует только потому, что вы ему что-то отдаёте.
За сценой. Роща Диониса
Дети шли, и лес неуловимо менялся. Широколапую сумеречную русскую лиственность сменила прозрачность южных рощ. Это уже никак нельзя было назвать лесом, такой простор и открытость были вокруг. Редко стоящие оливы с мощными дуплистыми стволами оставляли открытым достаточно неба, но вместе с тем и давали густую, приятную коже тень.
Вдали послышался неясный гомон.
– Тс-с-с! – приложил к губам палец Мыш и замер.
Из-за деревьев доносились хохот, женские взвизги, мощный и не всегда стройный хор. Земля под ногами еле заметно вздрагивала, и казалось, что эти еле уловимые сейсмические волны идут с той стороны, куда направляются дети.
– А Дионис-то, похоже, не скучает, – заметила Ветка.
– Бог вина как-никак. Зачем ему скучать?
Бог раскинул свой лагерь посреди оливковой рощи. В центре бивуака[3] на ступенчатом постаменте, укрытом коврами, стоял его трон. Или, правильнее будет сказать, нечто, похожее разом на трон и диван.
Бог лежал, опершись локтем о поручень, и гладил за ухом устроившегося рядом с ним леопарда. Ещё один хищник покоился у бога в ногах, третий расположился у подножия постамента.
На высокой спинке трона сидел огромный, как кондор, белый ворон. Временами он распахивал широкие крылья, открывал розоватый клюв и издавал хриплое «кру!».
Дионис удивительно походил на стоявшую в часовой статую, и даже перевитые виноградными лозами волосы спадали на лоб так же, как изобразил неизвестный скульптор. В правой руке бог держал огромную, по людским меркам, чашу, которая, впрочем, учитывая его трёхметровый рост, совсем не казалась чрезмерной. Он жестикулировал, вздымая чашу, бордовые брызги веером разлетались вокруг, падали на шкуры леопардов, и те с ленивым изяществом слизывали их длинными языками.
Вокруг трона стояла толпа, состоящая из совершенно невероятных существ.
Прежде всего обращали на себя внимание козлоногие, мощные, как атлеты, создания. У каждого в руке было по чаше, к которым они то и дело прикладывались, временами разражаясь низким, грохочущим хохотом. Мускулы сновали под их тёмной кожей, словно удавы. Удары копыт о землю – хохоча, сатиры то и дело топали ногами – сотрясали деревья. Казалось, если дать им волю, они за день разнесут на осколки гору размером с Олимп, такими устрашающе мощными выглядели их тела и движения.
На их фоне белизной кожи и мелодичными голосами выделялись девушки, легконогие, золотоволосые, красивые какой-то особенной неуловимой красотой.
– Это менады и сатиры – спутники Диониса, – шепнул Мыш.
– Я в курсе. Не ты один книги читаешь.
Над свитой бога, словно бабочки над сахарной россыпью, порхали крылатые младенцы-купидоны. Это были довольно вздорные ребята – они без устали дразнили и щипали козлоногих, девушек, а то и друг друга. Хохотали громко, взахлёб, зажмуривая глаза и хватаясь за пухлые животы.