Я перевел разговор на Францию и узнал, что примерно в то время, когда турки захватили Константинополь, здесь закончили освобождать страну от англичан. Сделал это отец нынешнего короля Карл Седьмой, сын Карла Шестого, который в молодости, после моего исчезновения, сошел с ума, из-за чего и начались междоусобицы, в результате которых Францией какое-то время правил английский король. Потом, как предсказывали ясновидцы, появилась Орлеанская Дева и помогла Карлу Седьмому взойти на престол и освободить страну. Местных жителей это не сильно обрадовало, потому что стали платить больше налогов.
— Что ты слышал о нынешнем короле Людовике? — поинтересовался я.
— Говорят, очень религиозный человек. Много жертвует храмам и нищим, — ответил трактирщик.
Короли все хорошие. Плохи всегда королевские советники. Как говорили на советском флоте, хорошее судно — хороший капитан, плохое — плохой старший помощник капитана.
— В Бордо в ближайшее время кто-нибудь поедет? — спросил я.
— В пятницу рыбу повезут на ярмарку, — ответил он.
— А сегодня какой день? — поинтересовался я.
— Вторник, — сообщил Безухий Жак.
— А год от рождения Христа какой? — задал я более сложный вопрос.
— Вроде бы тысяча четыреста семьдесят первый или второй, — поморщив лоб, ответил трактирщик. — Нет, все-таки второй.
— Тоже все время путаюсь, — произнес я в свое оправдание. — Лошадь здесь можно купить?
— Хорошую — вряд ли. У нас тут знатных людей нет, на хороших ездить некому, — рассказал он, — но простенькую, за десять-двенадцать экю, купить можно.
Видимо, так уж повелось, что авантюристы из Гаскони приезжают на убогих лошадях.
— Расскажи мне последние новости, законы, цены, — попросил я.
Безухий Жак обрадовался свободным ушам и затарахтел без умолку. При этом не забывал поворачивать вертел. Когда курица была готова, подал ее в глубокой глиняной миске с синим орнаментом на боках в виде незамысловатых цветков. К тому времени потемнело, и он зажег лучину и воткнул ее в щель в стене у стола. Пришла и его жена. Она мыла посуду и участие в разговоре не принимала, только кивала головой, словно подтверждала слова мужа.
Я съел примерно половину курицы, после чего в сопровождении Жаннет отправился наверх. Она привела меня в узкую комнату, которую почти всю занимала кровать. Стояла там еще и табуретка с дыркой, под которой располагалась пузатая глиняная посудина с широким горлом. Я снял сапоги и выставил их за дверь, чтобы не задохнуться от вонищи. Жаннет, воткнув лучину в стену, помыла мне ноги теплой водой из медного таза. Руки у нее были нежные, заряженные сексуальной энергией, которая стремительно перетекала в мое тело. Я заметил, что женщины с заметным дефектом лица более женственные и сексуальные, чем остальные, не зависимо от того, красивые или нет. Бог метит шельму, а дьявол — шлюху.
3
Проснулся я, когда в трактире еще было тихо. Отлив в широкогорлый кувшин под табуретом, опять лег. Начал думать, чем заняться в эту эпоху? Капитаном меня никто не возьмет, пока не докажу, что достоин этой должности. Придется наниматься на корабль охранником и зарабатывать деньги на собственный. Я решил продать тузик и, добавив денег, купить лошадь, на которой добраться до Бордо. В большом городе ответ на многие вопросы выживания можно встретить прямо на улице. В одиночку, конечно, рискованно путешествовать по лесным дорогам, но сидеть здесь до пятницы не хотелось. Тогда уж лучше плыть в Бордо на тузике. Где-то в пятницу вечером и доберусь.
Внизу послышалось шлепанье босых ног, потом зазвенела крышка котла. Хлопнула дверь во двор. Я полежал еще немного, вдыхая запах сена, которым набит матрац. Запах этот возвращал в будущее, в деревню, в которой я проводил отпуска. Наверное, мой дом уже разграбили. У крестьян во все времена и во всех странах непрошибаемая уверенность, что обворовать горожанина — это правое дело.
Внизу послышались тяжелые мужские шаги. Наверное, это Безухий Жак. Пора и мне вставать. В моей комнатушке было маленькое прямоугольное окошко, закрытое деревянной заслонкой, за которой не было ни стекла, ни хотя бы промасленной ткани. Небо было чистое. День обещает быть солнечным и теплым.
Приоткрыв дверь, я крикнул:
— Жаннет, принеси воды для умывания!
— Сейчас принесет, шевалье! — послышался снизу голос Безухого Жака.
Жаннет принесла теплую воду в том же тазике и кусок холста, заменяющий полотенце. Поставив тазик на табуретку и положив полотенце на кровать, молча посмотрела на меня, ожидая дальнейших указаний.
Я не знал, какие дополнительные опции входят в плату за ночевку, поэтому сказал Жаннет:
— Можешь идти.
Я неторопливо побрился, затем умылся, используя свое мыло и радуясь, что впопыхах положил его и бритвенные принадлежности не в мешок с продуктами, а вместе с боеприпасами для винтовки. Когда плескался, услышал в коридоре шаги. Второй постоялец, которого я окрестил Фламандцем, ночевал в какой-то из соседних комнат, но это были первые шумы, которыми он обозначил себя. Странный тип. Мне пришло на ум, что он бегает от кредиторов.
Фламандец сидел за столом на прежнем месте, медленно, даже как-то лениво, доедал вчерашнее крольчатину, запивая вином из глиняной кружки. На нем была кираса, покрытая черным лаком. У каждого свой утренний халат. Слева от тарелки занимал место шлем с длинным назатыльником и полями сбоку, прорезями для глаз и опускающимся забралом, которое закрывало нижнюю часть лица и верхнюю часть шеи. Раньше я такие не видел. Рядом со шлемом — кожаные перчатки с металлическими защитными пластинами. Справа от тарелки лежал меч длиной с метр в черных ножнах с золотыми деталями и позолоченной рукояткой. В ромбовидное навершие вставлен черный агат, похожий на тот, что в перстне. Странно было видеть обладателя такого дорогого оружия в таком дешевом трактире.
Я прислонил к стене винтовку в чехле, сагайдак с луком и колчан со стрелами, положил рядом сумку с боеприпасами и бритвенными принадлежностями, а на стол под правую руку, подражая незнакомцу, — саблю в ножнах. Черт его знает, что у него на уме!
Безухий Жак поставил передо мной глиняную миску с разогретой, недоеденной вчера курицей, дощечку с новым куском ноздреватого и дурновато пахнущего сыра и двумябольшими ломтями пшеничного хлеба, кувшин с красным вином и глиняную кружку, которую сам и наполнил.
— Приятного аппетита, шевалье! — пожелал он.
— Спасибо! — ответил я и принялся за еду.
Я с превеликим удовольствием, точно наверстывая за пропущенные годы, налег на мясо и сыр. Обычно на завтрак ем мало, а в это утро быстро смолотил курицу и, добивая сыр, подумывал, не заказать ли еще кусок? От тяжелого выбора меня избавил шум на улице. К таверне подскакали всадники, не менее трех. Я слышал, как они спрыгнули с лошадей, привязали их к коновязи, которая слева от двери. Не придал бы этому значения, если бы не заметил, что сосед по столу, позабыв о еде, в которой ковырялся с неохотой, быстро надевает шлем и перчатки.
В трактир зашли трое. На них были округлые шлемы с низким гребнем посередине, наносником, круглыми большими отверстиями для глаз и выступающими вперед, защищающими щеки боковыми частями, а над ушами были нашлепки, напоминающие большие наушники, благодаря которым воины напоминали чебурашек. В предыдущую эпоху такие шлемы назывались барбютами и встречались редко, обычно у незнатных охранников богатых сеньоров. На всех трех поверх кольчуг с длинными рукавами надеты кирасы, обтянутые черной тканью и черные шерстяные дорожные плащи, длинные, почти до пола. Подолы кольчуг, разрезанные спереди и, наверное, сзади, свисали до коленей, прикрывая верхнюю часть тупоносых сапог из толстой кожи. У среднего шпоры были позолоченные, у остальных — железные. Вооружены мечами, висевшими на перевязи, вышитой золотыми нитками у рыцаря и красными и синими у его подчиненных, и кинжалами. Остановившись на мгновение в дверях, они осмотрели зал и, доставая на ходу мечи из ножен, молча направились к нашему столу. Двое — к незнакомцу, а крайний правый, подчиняясь жесту рыцаря, ко мне. В этот момент хлопнула вторая дверь, ведущая во двор, закрывшись за выскочившим от беды подальше Безухим Жаком. Поведение трактирщика заставило меня как можно быстрее вынуть саблю и кинжал из ножен.
Стол был шириной сантиметров семьдесят, массивный, тяжелый. Нападавшему приходилось тянуться через стол, чтобы достать меня. Фехтовальщик он был посредственный. Я мог бы убить его быстро, но решил не слишком испачкать кровью одежду и доспехи. Поэтому, обойдя край стола вдоль стены, сам приблизился к нему. Отбив сильным ударом меч, прижался к врагу почти вплотную и левой рукой воткнул кинжал под подбородок и дальше. У нападавшего были темно-карие глаза. Они стали почти черными из-за расширившихся от боли зрачков. Глухо захрипев, он приоткрыл побледневшие губы, показав кончики пожелтевших зубов, сильно стертых, и из обоих уголков рта потекла алая кровь. Я повертел кинжал в ране, пока хрипение не затихло, выдернул его, почувствовав, как руку залила теплая кровь, и толкнул умирающего на стол, чтобы не валялся под ногами, не мешал биться.
Фламандец пока держался. Его спасал стол, обойти который вдоль стены мог только один человек. Рыцарь пытался дотянуться до него через стол, но попадал в кирасу, не причиняя вреда.
— Шевалье! — окликнул я его, хотя мог бы ударить исподтишка.
Рыцарь мигом повернулся ко мне и нанес размашистый удар мечом. Я отпрянул и зашел за его правую руку. Следующий удар рыцаря был слева направо и снизу вверх. Я подправил его меч саблей, чтобы летел чуть выше и дальше, и шагнул право и вперед ровно настолько, чтобы загнать острие сабли ему в шею над металлическим ожерельем, прикрывающим ее, чуть выше кадыка. Он еще был жив, поэтому я отбил левой рукой его правую с мечом, а потом воткнул кинжал в желтоватый глаз. Лезвие кинжала царапнуло шлем, издав неприятный, скрежещущий звук. Рыцарь зарычал по-медвежьи, обдав меня вонью перегара. Я отпрянул, словно вонь могла ранить и физически. Рыцарь все еще был жив. Он собирался отомстить мне. Умереть, но отомстить. Удар нанес размашистый и сильный. Я опять отпрянул, а потом зашел за правую руку. Впрочем, это уже было ни к чему. Меч будто бы утянул рыцаря за собой, заставив повернуться ко мне правым боком, и упасть, ударившись головой в шлеме о лавку, которая стояла по эту сторону стола.
Фламандец был таким же никчемным фехтовальщиком, как и его противник. Они бы, наверное, еще долго выясняли, кто бьется хуже, если бы я не ударил саблей плашмя по столу рядом с нападавшим. Он сразу повернулся ко мне и приготовился к защите. В этот момент и получил от Фламандца колющий удар в лицо, в рот. От боли он закрыл рот рукой в обычной кожаной перчатке. Второй удар, на этот раз рубящий, пришелся по перчатке. Меч разрубил ее и кисть до рукоятки другого меча. Раненый уронил оружие и опустил искалеченную руку, после чего получил несколько быстрых колющих ударов в лицо. Каждый следующий раз меч Фламандца втыкался все глубже. Его жертва не защищалась. Видимо, сознание уже отключилось, но тело не сразу поняло, что пора падать. Некоторые люди на удивление живучи. Особенно дураки. Подозреваю, что у них тело не сильно зависят от мозга, поэтому какое-то время могут обходиться без головы. В будущем будут утверждать, что блондинка, лишившись головы, еще неделю бегает по магазинам и примеряет шляпки. После очередного тычка Фламандца тело наконец-то поняло, что пора заканчивать, и завалилось назад, на стену, по которой и сползло на пол, устланный грязным, затоптанным до трухи камышом.
— Благодарю, шевалье! — произнес громким, на грани истерики голосом Фламандец.
Я бы не удивился, если бы он заплакал от счастья.
— Не за что, — бросил я, вытирая кровь с сабли и кинжала о стол.
Прикрепив саблю к ремню, занялся убитыми мной. Снял с них шлемы, плащи, кирасы, кольчуги, сапоги. Грязные рубахи и короткие порты, похожие на семейные трусы, оставил. У солдата в поясе были спрятаны шесть денье, а вот в кожаном кошеле, висевшем на поясе рыцаря, монет было много, золотых и серебряных. Две золотые монеты были французские. На аверсе у них изображен щит с тремя лилиями, над ним корона, над ней солнце с шестью изогнутыми лучами, напоминающими хвосты головастиков, а на реверсе — крест, концы которого заканчивались лилиями. Как рассказал мне вчера Безухий Жак, это экю — новая монета, введенная Людовиком Одиннадцатым. Франк все еще равен ливру и состоит из двадцати су, а су — из двенадцати денье, но теперь он, как и ливр, счетная единица. Курс экю плавающий. На сегодняшний день один экю приравнивался к одному франку и восьми су. Третьей золотой монетой был английский розенобль с изображенной на обеих сторонах розой. По словам Безухого Жака, розенобль равен десяти серебряным шиллингам. Такие монеты вроде бы перестали чеканить, но они еще в ходу. Четвертой золотой был тоже английским, назывался ангелом и весил примерно вдвое меньше розенобля. По заверению трактирщика, это самая популярная монета в Англии. Само собой, среди богатых. Свое название получил из-за изображенного на реверсе архангела Михаила, поражающего мечом дракона. На аверсе — корабль с мачтой в виде креста и надпись на латыни «По Креста твоего, избавь нас, боже, наш искупитель». Ангел равен шести шиллингам и восьми пенсам. Пятый золотой оказался гульденом города Любека с лилиеобразным крестом на одной стороне и мужиком с ногами-спичками на другой. Серебро представляли турские гроши (гро турнуа), равные двенадцати денье, его собратья английский гроут с головой в короне с четырехрадужным обрамлением на аверсе и крестом на реверсе и пражский грош с короной на одной стороне и шагающим на задних лапах львом на другой, а также семь наполовину медных денье. Безухий Жак просветил меня, что король строго-настрого запретил хождение иностранных монет во Франции. Их надлежало обменивать у назначенных королем менял по установленному курсу, явно заниженному, но, как понимаю, многие не знали о королевском указе и знать не хотели. Я решил, что пражского гроша с лихвой хватит на оплату моего пребывания в трактире, поэтому кинул его на стол рядом с куриными костями. Заодно избавил себя от необходимости лишний раз нарушать королевский указ. Поскольку Фламандец сразу после боя стремительно вышел из зала во двор, я обобрал и третий труп. У этого денег было еще меньше, всего три денье. Шлем, кирасу и плащ рыцаря надел, остальное завернул и завязал в другие два плаща. За две ходки вынес на улицу трофеи и свое оружие.
К коновязи были привязаны три лошади. В центре — вороной жеребец, скакун среднего качества, а по бокам — соловый и рыжий, оба намного хуже. Лодка мне теперь ни к чему. Старый рыбак вчера оказался в нужное время в нужном месте и стал богаче, потому что подобное произошло со мной сегодня. В переметной суме, прикрепленной к седлу вороного, был большой кусок копченого окорока и каравай хлеба. Я приторочил трофеи к седлу рыжего, а винтовку и сагайдак с колчаном — к седлу вороного. Соловая лошадь как бы трофей Фламандца.
Он выехал со двора на сером жеребце, дорогом иноходце, остановился, наблюдая за мной.
Когда я привязал повод рыжего к седлу вороного и сел на последнего, Фламандец спросил:
— Третьего оставил мне?
— Его хозяина убил ты, — ответил я.
— У меня к тебе предложение: если проводишь меня до Тура, получишь и третьего коня, — сказал он.
— Мне показалось, что ты кому-то очень сильно мешаешь. Рядом с тобой может случиться так, что мне и одной лошади будет много, — сказал я.
— Добавлю десять экю, — повысил Фламандец.
— Тридцать, — потребовал я.
Сошлись на двадцати пяти. Звали его Жаном Дайоном, сеньором дю Людом. Я подумал, что сеньоры в эту эпоху измельчали.
— Мне кажется, нам надо поторопиться, — сказал он после того, как мы познакомились.
— Тебе виднее, — произнес я.
Называть его на «вы» у меня язык не поворачивался. Льстить ему мне ни к чему. Провожу до Тура — и разбежимся. Я отправлюсь в Ла-Рошель, попробую там найти применение своим талантам.
Мы поскакали по дороге. Вскоре пересекли вброд реку. Дальше дорога пошла между болот. Засаду на них не устроишь, поэтому я снял шлем, вытер большим темно-синим носовым платком мокрые от пота волосы.
— Откуда ты приехал? — поинтересовался Жан Дайон.