— Вы думаете, он бежал? — спросила Ромеева на экране.
— Я уверен, — сказал Букалов.
Психолог РАТ Адам Ершинский был полной противоположностью Ройтману. Огромный, полный, бородатый, он напоминал известного поэта Олейникова. К тому же курил, что уж совсем экзотика для врача.
— Дурацкая привычка, — сказал он, — никак не могу избавиться.
Набил трубку и вышел на балкон, аккуратно прикрыл дверь. Пробыл там недолго, затяжки две, и ввалился обратно в комнату, под кондиционер.
— Да, к полудню дело. Скоро спать ложиться.
— Спать? — спросил я. — Эжен говорил, что здесь принято спать по двадцать пять часов к ряду.
— Это неправильный подход, — наставительно сказал Адам. — Разумные люди спят по четыре часа до полудня и четыре часа после, потом четыре часа до полуночи и четыре после. Самое жаркое и самое холодное время. Плюс пятьдесят и минус десять по старине Цельсию. Зато утром и вечером здесь райское местечко.
— Буду знать, — кивнул я.
Адам положил трубку на стол и сел напротив меня.
— Привычка, между прочим, стоила мне места в ПЦ Версай-нуво. Застукали меня и сказали: либо психокоррекция с избавлением от зависимости, либо до свидания. А то дурно влияю на пациентов. Я решил пожалеть мозги и уйти в частную практику. Не жалею. Никогда не считал правильным делать людям психокоррекцию против их воли.
— Но, по законам Тессы, психокоррекцию делают только с согласия пациента. Или уже не так?
— С такого же примерно согласия, как в моем случае. Нарушил закон? Представляешь опасность для общества? Либо психокоррекция, либо пожизненная изоляция. И для этого не обязательно кого-то убить. На «А» такая же ситуация. Конечно, большинство соглашаются. И для большинства психокоррекция — благо, но все равно насилие, знаете ли… Я читал книгу Евгения Львовича «Жесткая психокорркция». Там есть глава замечательная «Тессианский террорист А.»
— Угу, я читал, — кивнул я.
— Так вот, думаю, что часть воспоминаний восстановить удастся. Не все. Только те, что он считал травмирующими. У него есть отдельный раздел «Избавление от травмирующих воспоминаний». Впрочем, довольно стандартная методика. Ну, пойдемте? Биопрограммер тут рядом. Сначала снимем нейронную карту. Дальше все корректировки только с вашего согласия.
— Хорошо, — кивнул я, поднимаясь, — пойдемте.
Мы шли по коридору со стеклянной стеной. Стекло двойное, очевидно, от ночного холода и тонированное — от полуденной жары. За ним — лес, исключительно хвойный, даже трава здесь хвойная — ежикообразные голубоватые шарики разного размера. Деревья спускаются вниз по склону горы в лощину, а за ней — снова горы. Я смутно помнил это место. Очень смутно. Возможно, не эту виллу. Или, что это, поместье? Но определенно эту планету.
Адам открыл передо мной дверь.
— Заходите, мсье Вальдо.
— Зачем же так официально? — сказал я. — Анри.
— Тогда Адам, — улыбнулся он. — На «ты»?
— Конечно.
Глава 13
Биопрограммер был новенький, даже модерновый и располагался над домашнего вида кроватью.
— Думаю, у меня комфортнее, чем в ПЦ Кириополя, — сказал Адам.
— Почти тоже самое, там побольничнее, — сказал я, садясь на кровать и снимая обувь.
— Угу, значит, растут. Это радует, раньше было потюремнее, как мне рассказывали.
Я лег.
— Как себя чувствуешь? — через минуту спросил Адам.
Жутко хотелось спать, веки тяжелели и глаза слипались, так что я даже не смог ответить.
— Ну и спи, — кивнул Адам, — БП будет снимать карту часов пять, лучше это делать в фазе глубокого сна, нейронная сеть стабильнее.
Последние слова уже доносились до меня откуда-то издалека, и я провалился в сон.
Когда я очнулся, окна были затемнены, очевидно, переменная тонировка.
Адам стоял рядом и довольно деликатно тряс меня за плечо.
— Возвращайся, мы все сделали.
Я встал.
— Сейчас попьем чайку и спать, — сказал Адам. — Результат будет завтра.
— Опять спать? — усмехнулся я. — Сколько ж можно! Кстати, завтра — это сегодня вечером?
— Завтра — это завтра. Завтра утром. Этот вечер искусственный, конечно. Но тонировку лучше не убирать. Температура забортного воздуха: плюс сорок пять и растет дальше. Так что не суйся туда, ради бога. Солнышко, как на тессианском экваторе.
Часы на небе древней Италии показывали 32:40, когда дверь моей комнаты открылась и принесли кофе. Вслед за кофе явился Эжен Добиньи.
Дверь еще запирали, хотя в свете того, что я согласился на беседу с Адамом и снятие нейронной карты, могли бы и отдать мне ключ.
— Добрый вечер, Анри, — сказал он, садясь. — Как тебе наш психолог?
— Адам? Отличный мужик. Я бы его взял полковым врачом.
— Психологом, он раны латать не умеет. Только душевные.
— Тоже актуально, — заметил я. — Слушай, Эжен… относительно душевных ран… расскажи мне об уничтожении нашей базы на Лие.
— Совсем ничего не помнишь?
— Ничего.
— Сейчас на улице около тридцати. Будет холоднее, так что можно погулять. Я расскажу.
Когда стало попрохладнее, мы вышли на улицу и спустились по каменистой тропе к горному ручью. Над ним возвышался горбатый мостик. Доски заскрипели под нашими ногами, и мы оказались на другой стороне. Солнце уже не жгло, но еще пекло как следует, так что Эжен одолжил мне шляпу, и я стал похож на древнего американского колониста из южных штатов. Мы пошли вдоль ручья, вниз по течению.
— Заешь, я тебе лучше покажу, — сказал Эжен. — Что рассказывать!
— Покажешь?
— Да, здесь недалеко.
— Мы на Лие?
— Конечно. Ты даже этого не понял! Мартина помнишь?
Имя вызывало какой-то смутный образ.
— Кажется, у него были светлые волосы…
— Точно, — усмехнулся Эжен, — прямые светлые волосы.
— Он их еще таким дерзким движением отбрасывал назад, и они выбивались у него из-под берета.
— Да, немного похож на тебя.
— Он был, кажется полевым командиром? Или командиром корабля?
— Полевым командиром, ты сначала правильно сказал. А еще он классно пел под гитару.
В моем сознании вспыхнула картинка: мы сидим у костра, едим из общего котла какое-то варево, а Мартин перебирает струны гитары, устроившись на поваленном дереве. Ночь, холодно, голубоватые стволы гнутся и скрипят под ветром, а я практически счастлив среди друзей. Они все здесь: и Мартин, и Эжен, и Симон, и Ги.
Картинка вспыхнула и пропала.
— Мартин Морель, — сказал я.
— Молодец, даже фамилию вспомнил.
— Где он? Он здесь? Я не помню, чтобы его арестовывали.
— Он здесь… в некотором смысле.
Мы подходили к стоянке гравипланов. Всего две машины, но современные. Думаю, скоростные. Обе цвета бледной бирюзы, как небо Лии.
Сели в гравиплан, и голубой лес начал стремительно падать вниз, а нас вжало в кресла. Поднялись невысоко, думаю меньше километра, так что тонкая рваная пеленаоблаков осталась над нами.
— А Пьера помнишь? — спросил Эжен.
Пьера я не помнил совсем. Впрочем, имя распространенное. Был, наверное, и такой полевой командир.
Эжен заметил мою реакцию, точнее ее отсутствие.
— Петр Валенски, — медленно проговорил он. — Полная противоположность Мартину. Жесткий, организованный. Немного похож на Ги, но честнее и правильнее. Такой настоящий офицер. Ему бы Кратосу служить, но он служил тебе.
— Он погиб?
— Ты оставил его командовать базой. Мы тогда наивно думали, что идем на опасное предприятие: атаковать базу Кратоса на орбите Тессы. Ты взял самых отчаянных: Ги и Симона. Меня не хотел брать, но потом мы решили, что неплохо бы по пути зайти на Махди, а просить денег у махдийцев — это моя специальность. Так что ты оставил меня на Махди, а сам полетел кусать флот Кратоса. Мы тогда вернулись с победой и деньгами. К пепелищу вернулись.
— Долго еще лететь?
— Потерпи.
Я бы не сказал, что это «недалеко». Расстояние примерно как от Кириополя до Соснового. С воздуха хорошо видно, что планета мало населена. Только дважды вдали мелькало что-то похожее на человеческое жилье. Климат экзотический, конечно. Хотя бывает и похуже.
Пепелище заметно издалека: неровное четное пятно в горной долине. Как ожог. Почти без растительности. Только, когда мы опустились ниже, стали различимы молодые тонкие деревца, прорывающиеся сквозь выжженную землю и колючую траву.
Мы спрыгнули на оплавленные камни, под ногами зашуршали полураздавленные угли.
— Раньше здесь был лес, — сказал Эжен. — Далеко от эпицентра хотя бы угли остались. Там, — он указал рукой к центру пятна, — уже ничего. Все испарялось. Даже камни.
— Их накрыли из иглы Тракля?
— Да, один выстрел с орбиты. Выследили, сволочи! Били прицельно, по координатам.
Мы шли по черной земле мимо чахлых маленьких деревьев. Я попытался представить это место без них. Никак. Оно было мне совершенно незнакомо.
— Эжен, я здесь был раньше?
— Ну, конечно, — вздохнул Эжен.
Оплавленный бетон напоминает стекло. Ну, конечно, состав близкий, тот же песок. К такой стеклянной арке мы вынырнули неожиданно из молодых зарослей в рост человека.
— Ты спрашивал, где Мартин? Сейчас увидишь.
Арка казалась даже красивой, посверкивая в лучах солнца, только кривобокой и покореженной. Мы вошли в блиндаж и начали спускаться по скользким оплавленным ступеням.
Эжен светил кольцом. И его свет отражался от стен.
— Было построено так себе, на скорую руку, а теперь по прочности, как застывшая лава, — сказал он.
Мы спускались все ниже, пока не попали в лабиринт абсолютно пустых черных комнат.
— Смотри внимательно, — сказал Эжен. — На стены. Мы называем это залы теней.
Если присмотреться, на оплавленном бетоне можно было разглядеть силуэты людей в разных позах, словно они сидели по кругу, в центре пылал костер, и вокруг падали тени.
— Они сгорели дотла, — сказал мой проводник. — Не осталось ничего. Только имена. Пойдем!
В соседней комнате все стены были исписаны углем. Колонки имен.
— Каждый записал всех, кого вспомнил, — сказал Эжен. — Здесь не все, конечно. Вот моя колонка, вот Симона, вот Ги. А это твоя стена, Анри. У тебя всегда была отменная память.
Я смотрел на стену, сверху донизу исписанную моим почерком, и вспоминал. Я не помнил событий, не помнил места, едва помнил людей. Но я помнил, как я это писал. И как кусал губы, едва сдерживая слезы, и голос Ги: «Да ты плачь, Анри, сейчас это не стыдно». Боже мой! Железный Ги, король мародеров, разбойник и убийца — неужели он это сказал!
— А теперь посмотри сюда, — сказал Эжен и повел меня к дальней стене, которая пока оставалась в тени.
Он посветил на ней, и стал заметен такой же призрачный силуэт человека и тень, по форме напоминающая гитару.
— Гитару видишь? — спросил Эжен. — Мы поэтому и решили, что Мартин умер здесь. Может, и ошиблись. Может, это и не гитара вовсе.
Прямо над гитарой моим почерком было написано: «Мартин Морель. Светлая память».
Мы вышли на воздух. Стало ощутимо холоднее, но, пожалуй, даже приятно: градусов двадцать. Подул легкий ветер, наполненный терпким запахом местной хвои, смешанным с запахом пожарища. Неужели он до сих пор сохранился? Или это мне кажется?
— Пойдем, здесь есть еще одно интересное место, — сказал Эжен.
Мы шли к эпицентру взрыва. Наконец, я увидел оплавленную воронку и на дне ее большой деревянный крест.
— Осторожно спускайся, Анри, здесь каток, — предупредил Добиньи.
И вот крест возвышается над нами.
На верхней большой перекладине багровая надпись по-тессиански: «Да простит меня Бог». На малой: «Будут отомщены!»
— Почерк узнаешь? — усмехнулся Эжен.
— Да. Это я писал.
Все же мой почерк изменился за последние двенадцать лет. Стал менее угловатым и летящим.
— Эжен, я что это кровью писал?
Он кивнул.
— Конечно.
— Бог мой, какой романтизм! Все-таки мы были дети тогда.
Добиньи поморщился.
— По крайней мере, не циники. После этого ты и захватил «Анастасию». Через месяц где-то.
— Отомстил мирным жителям за гибель своих солдат. Они-то тут причем?
— Они жрали, жарились на пляжах и хлестали пиво, когда нас убивали за них. И никто слова не сказал в нашу защиту. Они кричали: «Да здравствует империя!» Ну, мы же террористы, туда нам и дорога. Мы мешаем им жить.
— Эжен, обыватели всегда так себя ведут. Ну, они просто нормальные люди, это мы шизанутые. И, может быть, наша задача и состоит в том, чтобы обеспечить им спокойное набивание животов и жарение на пляжах? Мы для них, а не они для нас.
— Ладно, не все сразу, — вздохнул Добиньи, — полетели обратно. Сейчас будет совсем холодно.
Температура уже упала градусов до пятнадцати. В гравиплане у Эжена были припасены куртки для нас обоих, и мы их накинули. Когда мы приземлились у виллы, был виден дух изо рта, и ручей, мимо которого мы шли несколько часов назад, подернулся тонкой ледяной коркой.
Итальянский пейзаж на стене исчез и сменился белым экраном с надписью: «Анри Вальдо, муж., 38 лет».
— Начнем с самых измененных участков, — сказал Адам. — Евгений Львович микрофотографии показывал?
— Да, что-то показывал, — кивнул я.
На стене возникла трехмерная сеть: толстые канаты нервов с грушевидными окончаниями-синапсами. Впрочем, окончания имелись не всегда: некоторые нервы просто обрывались.
— Картинка называется «старое кладбище», — усмехнулся Ершинский. — Это твой центр удовольствия, Анри. Да, постарался Евгений Львович. Потерто на совесть. Знаешь, как примерно это выглядело изначально?
Картинка на стене разделилась надвое, и справа появилась похожая сеть, но с огромными разросшимися синапсами.
— Эту картинку я, по-моему, видел, — заметил я. — Кокаиновая зависимость.
— Никотиновая, — хмыкнул Адам. — Это мой центр удовольствия. Но разница невелика: и то стимулятор, и то стимулятор.
— Кокаин опаснее.
— Спорное утверждение. Мне моды уже через день докладывают, что они отловили в легких очередную раковую клетку. И предупреждают, что еще немного и могут и не отловить. «Настоятельно рекомендуем прекратить употребление никотина. Иммунная система». Действует на нервы, честно говоря.
— Угу, — усмехнулся я, — и красная надпись: «Немедленно обратитесь к вашему психологу».
— Знакомая картинка, да? Надо почистить, конечно. А то сапожник без сапог. Но обращаться мне не к кому. Сам я себе это сделать не смогу. Можно, конечно, пихнуть программу в БПшник и залечь под него, но рискованно без внешнего мониторинга. Я бы предпочел, чтобы кто-то контролировал процесс. На имперские планеты мне лучше не соваться, я там в списках СБК. А у Махдийцев лечиться — так это лучше сразу пулю в лоб, чтоб не мучиться. У них же законодательство основано на Шариате, так что психокоррекция не развита. Они сами на Тессе лечатся, кто побогаче. А кого победнее, бьют плетьми.
Есть, конечно, Центральный Союз, где все зависимости снимают за один сеанс. Но до РЦС еще долететь надо, а на кого я вас оставлю?
— Востребованы услуги психолога в повстанческой армии?
— Еще бы, Анри! Еще бы! Нервы у всех на пределе, так что тех же зависимостей у каждого второго. Тот же Эжен в свое время попросил стащить его с кокаина, которым вы с ним баловались за компанию. Стащил. Но я не оставляю после себя такой выжженной земли, как Ройтман. Зато Эжену где-то приходится и на силе воли держаться.
— Евгений Львович перестарался?
— Да нет, для ПЦ это стандарт. Они же не верят в стойкость своих подопечных, так что стирают все подчистую. Если что-то останется, контрольная комиссия не примет. Я сам так делал, когда там работал. Частные врачи всегда применяют более щадящие методики.
— Я не помню контрольной комиссии…
— А вы с ней и не общались, скорее всего. Обычно, они микрофотографии смотрят: до и после. Хотя в твоем случае, конечно, могли и лично вызвать. Может стерли или заблокировали. Я пока подробно не смотрел. Ну, что, Анри? Здесь, я думаю, мы ничего не корректируем. Гипертрафированные синапсы удалены, переработаны модами, превращены в энергию. Нейронные связи подчищены. Кладбище и кладбище, пусть покоится с миром.