— Не понадобится, — сказал Дауров.
— На «восьмерочке» кофеин не понадобится? — удивилась Камилла.
— Именно. Но ради вашего спокойствия всегда, пожалуйста. Леша, выложи ампулу, чтобы госпожа де Вилетт не волновалась.
Алексей пожал плечами и выложил инъектор на столик возле моего кресла.
— Теперь все в порядке? — спросил Дауров.
— Теперь, да, — кивнула Камилла. — А то недавно к моему клиенту во время допроса скорую пришлось вызывать.
— У нас? — поинтересовался Дауров.
— Нет. У Нагорного.
— Тогда понятно. У Александра Анатольевича, к сожалению, энтузиазм зачастую превалирует над тщательностью.
— Вы несправедливы, Георгий Петрович, — сказала Камилла. — Не он вел допрос, его даже близко не было. Когда он рядом, я за своих клиентов спокойна процентов на двести. Он на пяти-шести допрашивает в присутствии врача. Это не безответственность, в которой вы его обвиняете, это даже не ответственность, это гиперответственность.
— Техника паршивая, — сказал Дауров. — Поэтому и врач нужен. Я понимаю трепетное отношение Александра Анатольевича к целостности госбюджета, но на некоторые вещи стоит потратиться. На врачей больше уйдет.
— Начинать? — спросил Алексей.
— Да. Мсье Вальдо, снимайте кольцо.
Я отдал кольцо «Леше».
— Жаль, — сказал Ройтман. — Я больше не вижу его гормональный фон. Было бы полезно…
— Не проблема, Евгений Львович, — успокоил Дауров. — Скиньте мне код, и вы все увидите через БП. Игла же вместо кольца работает. Мне самому интересно.
Ройтман с минуту колебался, потом, видимо, согласился. Я это понял по тому, что Дауров удовлетворенно кивнул. Значит, теперь и он будет отслеживать мои адреналиновые пики.
И меня начало клонить в сон, точнее я почувствовал себя, как после пары бокалов портвейна. Точнее водки. Голоса зазвучали, словно сквозь толщу воды, откуда-то издалека. При этом не было никаких признаков головокружения. Новая техника работала как-то иначе, чем привычный для меня биопрограммер, под которым голова начинала кружиться в первую очередь.
— Анри, вы не боритесь с собой, ложитесь, — зазвучал прямо у меня в голове голос Даурова. — Успокойтесь. Все будет хорошо.
Сопротивляться было невозможно, да и бессмысленно.
Я откинулся на спинку кресла, и она медленно-медленно поплыла вниз.
Я слушал удары своего сердца. С каждым ударом оно билось все медленнее. Холодели руки. Начиная с кончиков пальцев, потом кисть, предплечье, плечо. Я вспомнил о казни Сократа и похожем действии цикуты, но не испугался, а отстраненно подумал, что цикуты не пил. Я стал совершенно равнодушен к происходящему, оно перестало меня волновать. Я реагировал, как кольцо на сигнал: автоматически. В режиме: сигнал-ответ. Критичность — ноль!
Кажется, Дауров просил рассказать все по порядку, ничего не упустив.
И я очень старался ничего не упустить.
Он задавал какие-то наводящие вопросы.
И я был ему безумно благодарен за помощь, потому что мне было очень важно ничего не упустить.
Я вспоминал мелкие детали.
И тут же их выкладывал, боясь забыть.
— Молодец, Анри, молодец, — звучал в моей голове его голос.
И он просил меня вспомнить еще какую-нибудь деталь.
Иногда я отключался совсем и уже не мог вспомнить ни его вопросов, ни своих ответов.
Потом снова приходил в себя, и голова становилась почти светлой. Но желание отвечать максимально честно и подробно никуда не пропадало и в эти минуты.
Наконец, ощущение опьянения исчезло совсем, и я почувствовал, как учащается пульс и теплеют руки.
— Все, возвращайтесь, Анри, возвращайтесь, мы закончили, — сказал Дауров. — Не зря потратили электроэнергию. Ну, совсем не зря! Как вы себя чувствуете?
— Почти хорошо, — сказал я, садясь. — Даже голова не кружится.
— Вот! А вы говорите кофеин. Максимум чашечка кофе.
— Не откажусь, — сказал я.
— Вот и хорошо. За кофе и обсудим результаты нашей беседы.
— Я половину не помню, — признался я.
— Это нормально, — сказал Дауров. — Ничего, БП все записал.
— Георгий Петрович, можно нам с Анри еще обменяться парой слов наедине? — попросила Камилла.
— Нет, госпожа де Вилетт, — жестко сказал Дауров. — Вы уже поговорили.
Когда мы вышли в кабинет, кофе нас уже ждал. За окном было совсем темно, только сиял огнями деловой центр города.
Я понял, что не знаю, сколько времени: кольцо осталось у Леши. За два с лишним года относительной свободы, я отвык спрашивать «который час».
— Камилла, сколько сейчас времени? — тихо спросил я.
— Два часа десять минут, — сказала она.
— Леша, верните Анри кольцо, — вмешался Дауров.
Это был хороший признак, просто очень хороший.
Я надел кольцо и тут же сообразил, что, возможно, зря радуюсь, просто во время обсуждения «беседы» Дауров хочет наблюдать мои адреналиновые всплески.
— Анри, садитесь, — сказал он.
И сел рядом.
Глава 4
— В принципе, я доволен, — начал Дауров. — Неплохая исповедь. Я ожидал худшего.
— И никакого пособничества! — сказал Ройтман.
— Ну, пособничества, пожалуй, не получится, — нехотя согласился Дауров. — Но это не единственная подходящая нам статья.
— И укрывательства не получится, — заметила Камилла, — если вы это имеете в виду. Укрывательство бывает после преступления, а не до.
— Да, госпожа де Вилетт, — кивнул Дауров. — И укрывательство у нас никак не вытанцовывается.
— Тогда, с вашего позволения, Георгий Петрович, пока вы подбираете для меня статью, я займусь кофе, — сказал я.
— Пожалуйста, пожалуйста, мсье Вальдо, только не обожгитесь. Потому что есть статья, которая подходит к вашему случаю просто идеально.
И он выдержал паузу, видимо, наблюдая мой адреналиновый пик.
— Недонесение о готовящемся террористическом акте.
— Е-ноль, — сказал Ройтман.
— Статья легкая, — уточнила Камилла, — по ней даже арестовать нельзя.
— Господи! Как я низко пал! — улыбнулся я. — С F-пять до Е-ноль.
Дауров посмотрел на меня осуждающе.
— Это он так шутит, — угрюмо пояснил Ройтман.
— В общем случае арестовать нельзя, — продолжил Дауров. — А Анри Вальдо арестовать можно: рецидив.
Я вопросительно посмотрел на Камиллу.
— Теоретически, да, — кивнула она.
— И практически да, — сказал Дауров. — И для вас, Анри, это будет не Е-ноль, а Е-один, потому что в случае рецидива у нас никакого Открытого Центра быть не может. По закону. Только закрытый.
Я взглянул на Ройтмана.
— Правда, — вздохнул он.
— Георгий Петрович, недонесения тоже нет, — сказала Камилла. — Ни о каких террористических актах вообще речь не шла. Откуда он мог сделать вывод, что вообще что-то готовится?
— Анри Вальдо не знает, что такое «РАТ»? — поинтересовался Дауров.
— Георгий Петрович, если бы я знал, что в такой-то день в таком-то месте готовится то-то и то-то, я бы сказал, — вздохнул я. — но не было речи вообще. И я не был ни в чем уверен.
— Мне запись поднять, мсье Вальдо? — спросил Дауров. — Полчаса назад я у вас спрашивал: «Мсье Вальдо, вы были уверены, что имеете дело с террористической организацией?» «Да, — ответил мсье Вальдо, — как только я услышал об ампуле с ядом, я был уверен». «Мсье Вальдо, — спросил я, — вы считали, что у них серьезные намерения?» «Более чем», — ответил Анри Вальдо. «Вы считали, что они готовят теракт?» «И не один…» — ответил мсье Вальдо.
Я не помнил ничего подобного.
— Камилла, я это говорил? — спросил я.
Она кивнула.
— Да, Анри. Но это же только твое мнение! Реальных сведений нет.
— Мнения Анри Вальдо по этому поводу вполне достаточно, — сказал Дауров. — У него слишком высокий экспертный коэффициент по этому вопросу. И с этой записью мы пойдем к кому угодно — к любому судье. Хоть к Эриху Павловичу! И он даст нам санкцию на арест. Любой!
— Не факт… — сказала Камилла.
— Свои аргументы вы выскажете в суде, — остановил Дауров. — Конечно, процесс закроют, но тот факт, что за что-то судят Анри Вальдо, неизбежно просочится в Сеть. И по тому, что процесс закрытый, все поймут, в чем дело. Без конкретики, но поймут. А значит, если Леонид Аркадьевич решит смягчить вашу участь, Анри, этого не поймет Народное Собрание. Вы ведь хотите прощения, мсье Вальдо?
— Да.
— Отлично! Наконец-то ваш ответ совпал с тем, что вы говорили под БП!
— Я уже не надеюсь.
— Зря. Леонид Аркадьевич был очень хорошо настроен.
— Был. Ему же все равно упадет запись моего допроса.
— Конечно. Но если она упадет императору — это полбеды. Леонид Аркадьевич — человек великодушный, понимающий и, наконец, он тессианец. А вот если это упадет на портал Народного Собрания…
— Этого можно избежать? Вы ведь к этому клоните?
— Можно. У вас еще два варианта на выбор, мсье Вальдо. Во-первых, вы можете сейчас подписать признание вины и согласие на психокоррекцию и уехать с Евгением Львовичем на Е-один.
— Если Евгений Львович найдет, что корректировать, я ничего не имею против, — сказал я.
— Найду, — сказал Ройтман.
— Только вины я не признаю, — заметил я.
— Ну, вы меня просто поражаете! — пожал плечами Дауров. — Сорок минут назад я у вас спрашивал: «Мсье Вальдо, вы специально тянули время или это случайно так получилось?» «Да, тянул», — ответили вы. «Почему?» — спросил я. «Я хотел, чтобы он ушел», — ответили вы, — Дауров развел руками. — Ну, просто, как по учебнику: умысел плюс волевые усилия для реализации.
Эту часть беседы я даже смутно помнил. Было такое.
— Для согласия на психокоррекцию не нужно признания вины, — вмешалась Камилла.
— Все-таки от адвокатов есть определенный вред, — заметил Дауров. — Для согласия на психокоррекцию не нужно, а для досудебного соглашения — нужно. Вы можете подписать согласие и уехать к Евгению Львовичу, но суд все равно состоится. Для любого судьи тот факт, что подсудимый проходит курс психокоррекции, конечно, хороший аргумент в вашу пользу, но вы же, кажется, огласки не хотели?
— Какие еще варианты? — спросил я.
— Еще один, — сказал он. — Анри, вы искренне хотите спалить сеть?
— Давайте я вам как под БП буду отвечать. Совпадет, надеюсь. Вы же уже спрашивали, да?
— Да. Но этот вопрос требует ответа в здравом уме и твердой памяти.
— Я хочу, чтобы эти ребята остались живы, — сказал я. — И не убили никого.
— И мы того же хотим, — сказал Дауров. — Я предлагаю вам действовать вместе.
— Нет, — сказал я.
— Господи! Да, почему? — воскликнул Дауров. — Вы мне под БП гораздо больше нравитесь, ей-богу! Вы подписываете с нами соглашение о сотрудничестве — и все, никакого суда. Никаких санкций! Максимум съездите к Евгению Львовичу, на сколько он скажет, и если он сочтет нужным. И никакой огласки. А если не хотите ничего подписывать — ради бога! Я поверю вашему слову.
— Нет, — повторил я.
Дауров покачал головой.
— Все их будущие жертвы на вашей совести. И они сами тоже.
Я проигнорировал и обратился к Ройтману.
— Евгений Львович, что там надо подписать?
Мне упал документ, составленный от моего имени, где я соглашался на психокоррекцию в блоке «Е» и обязался пройти курс, который назначит мне психолог, но продолжительностью не более полугода.
Скинул на документ свою электронную подпись и отослал его обратно Евгению Львовичу.
— А суд пусть будет, — сказал я. — Это честнее, чем заключать с вами сепаратные сделки, чтобы скрыть истину.
— Да не пойдет он с этим в суд! — сказала Камилла, когда мы летели в миниплане над сияющим огнями ночным Кириополем.
— Конечно, не пойдет, — кивнул Ройтман, — состава нет.
— Господи! Да что же вы молчали оба! — воскликнул я.
— Анри, честно говоря, я молчала потому, что хотела, чтобы ты согласился, потому что мне не улыбается погибнуть в каком-нибудь теракте, организованным твоими бывшими друзьями. Если хочешь, можешь меня уволить.
— Я к тебе привык, — сказал я.
— А я молчал потому, что за некоторые вещи, которые не подпадают под уголовный кодекс, тем не менее, хочется выпороть, — сказал Ройтман.
— Так вы меня пороть на Е-один собираетесь?
— Порка — это старинный метод психокоррекции, — заметил Евгений Львович. — Хотя я не вполне уверен, что найду, что корректировать. Цель-то была благая — человека спасти. А сотрудничать или не сотрудничать с СБК — это личный выбор и дело совести каждого. Есть один момент. У тебя видимо, проблемы с различением «свой»-«чужой»: бойцы «РАТ» до сих пор более свои, чем остальные граждане. И спасать бойцов «РАТ» поэтому надо в первую очередь. Хотя странно. Мы это корректировали, не должно было сбиться.
— Просто смерть Филиппа была более вероятной, чем смерть неизвестных мне граждан в неизвестном мне теракте, который только предполагается, — пояснил я.
— А, ну, может быть, — сказал Ройтман. — Завтра ПЗ составим, будет видно. Если корректировать нечего — значит, не будем ничего корректировать. Ну, выспишься у нас. Куда ты в Чистое полетишь в три часа ночи! И еще неизвестно, как встретят. Тебе же в Кириополе нельзя оставаться, а у нас будешь на законном основании.
— Спасибо за гостеприимство, — хмыкнул я.
— Пожалуйста, — невозмутимо проговорил Ройтман. — Все-таки я был о Даурове более высокого мнения. Он ничего в тебе не понял. Ему хочется прочитать пару лекций по вальдологии.
— Не надо, — попросил я.
— Совершенно необходимо, — сказал Евгений Львович. — Он попадал в точку иногда. Руку тебе пожал, на весьма откровенный разговор без БП раскрутил. Между прочим, восемьдесят процентов допроса под БП было посвящено тому, чтобы ты рассказал, как тебя правильно завербовать.
— Это точно! — заметила Камилла.
— Он многое выяснил, но не смог применить, — продолжил Ройтман. — Как только он начал тебя, скажем так, вводить в заблуждение относительно твоей вины в недонесении о теракте, запугивать, а потом подкупать, я понял, как умру. Меня взорвут бойцы «РАТ» в каком-нибудь пассажирском лайнере или космопорте, потому что Анри Вальдо отказался сотрудничать с Дауровым.
— Их так учат, — сказала Камилла. — Они считают, что угроза и подкуп — самые действенные методы, и первым делом применяют против всех.
— Против мелких воришек в корпорации Хазаровского, может быть, это и были действенные методы, — заметил Ройтман. — Но применять это против бывшего вождя повстанческой армии — извините меня! Здесь мотивации совсем другие.
Впереди внизу показался ярко освещенный периметр Психологического Центра.
Мы снижались.
— Анри, — сказал Ройтман. — Так как мы официально, и Е-один — это не посткоррекционка, а нормальный рабочий блок, будет пара неприятных моментов. Давай так, смиренно. Договорились?
— Обыщут с заглядыванием в задний проход? — спросил я.
— От этого я тебя избавлю. Но обыщут.
— Евгений Львович, я последние одиннадцать лет занимаюсь в основном тем, что упражняюсь в смирении. Мне уже надо присваивать квалификационную категорию, как вам по вальдологии.
— Значит, договорились?
— Конечно.
У входа в ПЦв свете круглых фонарей цвели форзиции.
Я помню это место десять лет назад, когда меня привезли сюда после приговора суда. Тогда все было куда депрессивнее и строже. Форзиций точно не было. И фонари имели казенный вид. Точно не эти светящиеся шары, словно в коттеджном поселке.
Потом, после освобождения, я обязан был приезжать в Центр на обследование каждые три месяца. Но в Посткоррекционное отделение, на «посткоррекционку», как говорит Ройтман. Туда даже вход с другой стороны. Там конечно вполне либерально. И форзиции, и кипарисы, и можжевельники, и кольцо не отбирают, и даже почти не обыскивают — только гоняют через арку.
Я так приезжал раза три, потом Ройтман стал гонять меня раз в полгода или, когда считал, что у меня депрессия.