Закатное солнце залило винно-красным светом сад, огороды, бесконечные поля и завалилось за чёрную стену леса. В доме сразу стало темно.
Матушка велела горничной зажечь свечи. Их изготавливала артель, назначенная дедом ей в приданое, и это позволяло экономить на масляных светильниках. Сегодня был пустой, без гостей, вечер, и матушка, бережливая до скопидомства, присела с тётушкой Серафимой к столу разбирать бисер для вышивки. Смешанный продавался на вес и стоил по рублю за фунт, то есть обходился вчетверо дешевле, чем уложенный в разноцветные мешочки.
Гувернантка затеяла было игры в фанты с детьми, но скажите, кто будет играть с ней, когда интереснее, прикрываясь книжками, прислушиваться к разговору матери и тётки?
- И вот, представляешь, Каташа, перед грозой на небе вдруг возникла картина: исполинские кони тянут орудия и подводы с ранеными, пехота идёт, конные скачут. Каждый из людей ростом с огромное-преогромное дерево, - рассказывала Серафима, которая была старше маменьки на пятнадцать лет и могла называть её детским именем - Каташа.
- Извини, Сима, не могу представить, - улыбалась маменька. - Ведь это ж всё небо должно быть занято этой картиной. А как же облака, птицы?
- Помилуй, Каташа, так и было! - горячилась тётушка. - Ни одного облачка не случилось. Ни одна птица не пролетела. Зато как только картина побледнела и растаяла, такое началось! Ветрище страшный деревья поломал, павильон в саду снёс, папенька наш ещё потом судился с архитектором, стёкла в окнах посыпались. Много бед случилось. И вообще в этот год и наводнения были, и недород, и голод. А потом...
- Серафима! - вскрикнула маменька и указала глазами на детей. - Потом всё было хорошо. Так ведь?
- Да, дорогая... - откликнулась тётушка, опустив глаза.
Но её лоб прорезала упрямая морщина, а возле рта в свете свечей отчётливо обрисовались горькие складки.
- А потом случилось так, что мой жених, мой Андрюша, уехал в то место, что и назвать нельзя, и не вернулся. Оттого живу при младшей сестрице без супруга и детушек. Но раз сказать про это нельзя, значит промолчу, - со слезой в голосе произнесла тётушка. - Пусть в Мире будет хорошо.
- Пусть в Мире будет хорошо! - твёрдо и громко произнесла матушка.
- Пусть в Мире будет хорошо! - откликнулись дети: ломавшимся голосом старший Ваня, певучим - средняя Лиза, недовольным - младший Лёня. Он как раз прилаживал деревянные колёса к повозке.
Все знали, что, заслышав эти слова, всякий в усадьбе: и крестьяне, кузнецы, дворовый люд, - обязательно эхом скажут:
- Пусть в Мире будет хорошо!
- А ещё такие случаи были, когда на небе отражалось прошлое? - спросил Ваня, который осенью должен был ехать в город в гимназию. На вторую ступень! Он этим гордился, а как уж гордилась вся семья, даже описать нельзя.
Маменька недовольно отложила мешочек с бисером и строго посмотрела на сестру.
- Были, Ванечка, - ответила Серафима, невзирая на мимику маменьки. - Были, родной, но нечасто. Мне нянька рассказывала, что она в детстве побоище видела, славянские воины с басурманами бились. А ещё раньше, говорят, на небе выросли стены огромной башни и обрушились. Всякий раз людям приходилось трудно, но потом снова всё было хорошо.
Маменька вздохнула и снова стала разбирать стеклянные бусинки.
- Я хочу спросить объяснения у учителя естествознания, насколько такое возможно, - сказал Ваня.
Матушка и Серафима умилённо заулыбались, Лиза надменно склонилась к книге, будто и не слышала, а Лёня рассердился на брата. А вдруг ещё сказка исчезнет от этих объяснений, как исчезла сказка про Бабу-Ягу Костяную Ногу после разговора с батюшкой.
- А вообще я считаю, что Мир посылает людям предостережение, чтобы они не плошали и были готовы к трудностям, - сказала маменька. - Это ещё одна его милость, и мы должны быть благодарны за неё.
- Какая же ты у нас умница, Екатерина, - восхищённо сказала тётушка. По-видимому, её плохое настроение бесследно прошло.
- А если Мир не пошлёт предостережений, то трудностей не будет? - вдруг подала голос Лиза.
- Будут, - отрезала маменька, которая не желала продолжения разговора. - Только люди к ним не подготовятся.
- Но ведь всё окончится хорошо? - продолжила настырничать Лиза. - Не вижу в предостережениях смысла.
Маменька с тётушкой озабоченно переглянулись. Дружные сёстры одновременно подумали о том, что хорошо бы пригласить проповедника Мироустройства.
Батюшка был в отъезде, поэтому ужин ожидался не в громадной столовой, а здесь же, в маменькином будуаре.
После детям было велено расходиться по своим комнатам.
Ваня попросил разрешения взять в библиотеке книгу, но маменька велела дождаться отца. Лёню увела гувернантка. А Лизе предстояло идти одной через гостиную и столовую. В дни без приёмов и в отсутствие хозяина в них не топили по приказу хозяйки.
Матушка поцеловала детей на ночь, шепнула им наставления и отпустила томным, светским жестом. Лиза в который раз отметила, как легкий взмах не гармонировал с исколотыми иглой пальцами. Её матушка точно швея. Да что там, она и бельё мыть умеет! Лиза дёрнула брата за рукав рубашки.
- Чего надобно? - сурово спросил он.
Ваня злился на то, что сестрица не восхищается им, делает постную мину, когда его хвалят, да ещё и не здоровается первой, как со старшим, отворачивается при встречах в классной комнате или музыкальной гостиной.
- Ваня... давай пройдём ко мне в комнату. Я тебе секрет покажу, - шёпотом, не глядя в глаза брату, сказала Лиза.
И хорошо, что не глядя, потому что взгляд братца стал насмешливым. Однако его голос не потерял суровости:
- Ты думаешь, мне нужны твои секреты? Если боишься идти через тёмные залы, попроси тётушку сопроводить тебя.
Лиза вздёрнула вверх подбородок, но потом поняла, что гордиться не стоит.
- Я не боюсь, - соврала она. - Просто не понимаю, что там творится. А после тётушкиных рассказов вообще муторно становится, везде чудится небывалое.
- Да ты, наверное, баллад господина Бабочкина лишку перечитала, - не сумел сдержать ехидства Ваня. - Я же видел, как ты взяла книгу с полки чтения для дам и в комнату к себе отнесла. А что вернула, не видел.
- Как же ты мог видеть? - изумилась Лиза и нахмурила лоб: уж не издевается ли над ней брат.
- Открою тайну: я тоже крадучись книги брал. У матушки-то разрешения не дождёшься, а батюшка во всём на неё полагается. За шкафом стоял и всё видел, - ответил старший брат и нехорошо так улыбнулся, будто он Лизу в чём-то обошёл.
- А не боишься, что донесу? - спросила сестра.
- Ты ж не донесёшь, так ведь? - победно рассмеялся Ваня.
Он был добр, великодушен, никогда не глумился над слабыми. За это его любили дома и в гимназии. Брат сказал: "Идём!" - и поманил Лизу за собой.
Когда высокая дверь с резным узором отрезала от детей освещённый ласковый мир матушкиного будуара, перед ними открылась тёмная анфилада залов.
В окна, наполовину закрытые гардинами, лился умирающий свет заката. Под высокими потолками и в углах уже таилась настоящая ночь. Каждый высокий стул, каждый шкаф приобретали значительность и казались жителями ночи, с которыми шутки плохи.
Впрочем, так думалось Лизе, Ваня неторопливо шествовал по паркету, издававшему еле слышный скрип и неповторимый, какой-то "покойничий" запах. В восковой струе явно ощущался ладан.
- Ну что? Дальше сама или всё же проводить тебя? - спросил брат, полуобернувшись к Лизе.
Она словно только сейчас увидела, какой он высокий. Сумерки "слизали" родные черты лица, а тени состарили брата. Глаза его блеснули.
Лиза отшатнулась с бьющимся сердцем.
И тут раздался этот звук...
Лиза всегда, когда его слышала, пугалась до того, что чувствовала свои ноги, которые неслись прочь, словно отдельно от тела. Деревянно-непослушные, они цеплялись башмаками за ковры. А сердце раздувалось и становилось огромным, билось так, что чуть ли не выскакивало из груди.
Огромная дверь шкафа со скатертями и обеденными принадлежностями скрипнула, равно как охнула, и открылась. Напротив, в другом конце столовой, тускло засветилось такое же громадное зеркало. Его поверхность пошла волнами.
- Что за ерунда? - удивился Ваня. - Сколько раз здесь ходил даже ночью, без свечей и ламп, но ничего такого не случалось...
Лиза не ответила. Она тяжело и быстро дышала, точно бежала куда-то.
Ваня направился к открывавшейся всё шире и шире дверце.
- Ваня... не надо... побежали... - только и смогла прошептать Лиза.
- Вот ещё, - небрежно откликнулся брат.
В его спокойном голосе не было и тени того ужаса, что испытывала Лиза.
Скрип дверцы превратился в стон - хриплый и протяжный. Лиза покрылась потом: она когда-то уже слышала такой же с сундука в детской, на котором любила прикорнуть её старая нянька. Однажды Лиза пыталась разбудить её, но не смогла. Лизу увели к матушке, а после нянька не появлялась.
Резкий хрустальный звон донёсся со стороны зеркала. Его гладь больше не сияла. Внутри дубовой рамы соседствовало две стихии: сияние и чернота.
"Зеркало отражает шкаф напротив", - догадалась Лиза.
А Ваня уже стоял перед ним и вглядывался в кромешную темень, открытую перед ним наполовину.
- Вот так оказия! - воскликнул он. - А где ж полки со скатертями и самовары?
- Ваня, отойди, пожалуйста! - взмолилась Лиза. - Пойдём отсюда!
Брат вдруг поднял руку вверх - замолчи, мол.
В зале не было полной тишины, словно бы массивные гарнитуры получили возможность кряхтеть, вздыхать и переминаться на паркете. Но это были тихие, "домашние" звуки.
На их фоне слышалось хриплое, со свистом дыхание.
- Да не бойся ты так, Лизка, - сказал Ваня. - Дышишь, как паровая машина, что нам на занятиях показывали. Сейчас посмотрим, что тут за явление, посмотрим и подумаем, как его можно объяснить с точки зрения естествознания.
Лиза зажала рот ладонью. Да, было страшно, но это не она так надрывно дышала!
Ваня твёрдо подошёл к шкафу и рванул вторую створку двери.
Лиза против воли громко ойкнула. Брат снова сделал упреждающий жест.
Из шкафа лился больной, слабый, но ровный синеватый свет.
Задней стенки, как и полок с обеденным скарбом, не было.
Пахнуло спёртой вонью, сапогами, горьким и въедливым табаком. Из мути вони и света проявилась кровать со сбитой постелью. Бельё было заношенным, плохо стиранным и, похоже, никогда не чиненным. Как у несемейных подёнщиков в их халупах. Лиза с матушкой дарила им новое на День Создания Мира.
Она обняла брата и стала выглядывать из-за его плеча.