- Что за ерунда? - произнёс Ваня.
Перед ними распростёрся тяжело раненный мужчина. Отросшие волосы свалялись и топорщились, щеки, подбородок и горло до острого кадыка покрывала негустая светлая щетина. Губы под взлохмаченными усами были искусаны, даже изорваны.
Лиза тихонько захныкала от жалости. Ей, юной обитательнице Мира, где все только и делали, что желали ему всяких благ, никогда и ничто не угрожало, поэтому добрые чувства не встречали препятствия в виде боязни лично за себя и изливались без всякого удержу.
Ваня тихо и строго сказал:
- Елизавета, помолчи, пожалуйста. Наверное, перед нами такое же явление, что и в рассказах тётушки. Я должен ознакомиться с ним, ничего не упустить.
- Ванечка, давай уйдём, - прошептала Лиза, забыв о принципах.
Конечно, всякому нуждающемуся нужно подать руку помощи, однако этот нуждающийся должен быть человеком обыкновенным, а не из шкафа! А всё Ваня со своими изысками. Может, это происки Наваждений, опасных и тлетворных. Да-да, это именно Наважденье!
Раненый захрипел, дёрнулся. Покрывало из крашенины сползло на пол.
Ваня и Лиза с ужасом увидели культю, закрытую бурой тряпкой. Это от неё разило тем необычным запахом, что ударил в ноздри, как только Наважденье проявилось.
Из молочно-голубоватой мути появился высокий мужчина в белой поварской одежде и колпаке, только не таком пышном, как у их Силантия.
- Терентий, проверь вентили у рожков! - крикнул он в муть кому-то. - И так дышать нечем, так ещё это газовое освещение...
Ваня сжал руку сестры и прошептал:
- Знаю из истории! До Сотворения им даже улицы освещали!
- Ты о чём? - заикаясь спросила Лиза.
- Потом расскажу, - быстро и сквозь зубы ответил он.
Меж тем мужчина в белом, надо полагать лекарь, раз был при раненом, отлепил от культи материю, снял кусок пропитанной сукровицей корпии и принялся осматривать рану.
- Так... трудитесь, ребята, работайте веселей, - сказал он себе под нос.
- Петр Игнатьевич, неужели работают? - Рядом появился одётый в белое юнец и встал поодаль, вытянув, как гусь, длинную шею. Он был почти одного возраста с Ваней. И таким же жгучим любопытством горели его серые глаза.
- Да, Терентий, работают. А как же? Законов природы никто не отменял. Иногда они нам на пользу. Конечно, Иван Иванович порвёт нас на корпию, если увидит. Но опарыши - лучшее средство для очищения гнойных ран. С древности личинки мух трудились на исцеление раненых. Да вот неказисты и отвратны для глаза. А так у нас ведь бельё пропаривается, раствором всё опрыскивается и инструменты кипятятся? Иван Иванович будет доволен, - раздумчиво говорил лекарь, ощупывая культю выше раны. - И повторной ампутацией у поручика Луткова будет доволен. Снова он прав. Плохи дела: отёк и воспаление ползут вверх. Прикончат они поручика. Когда последний раз морфий впрыскивали?
- Три часа назад, - ответил Терентий.
- Плохо, - тихо, нахмурив лоб, заметил лекарь.
- Отчего же? - удивился Терентий. - Раньше они и полутора часов проспать не могли, кричали.
- Отсутствие боли и непреходящий сон означают приближение рубежа, друг мой.
Терентий, видимо, чтобы не показаться невеждой, смолчал и не спросил, какого рубежа.
Раненый издал тихий крик и проснулся.
- Избави нас, Мир, от всяких Наваждений... - вдруг забормотала Лиза. Её шёпот постепенно нисходил до полувнятных звуков и шумного дыхания.
Ваня нетерпеливо повёл плечом, подтолкнул сестру к двери - иди, мол, коли страшно. Но Лизе не было страшно, она не дрожала, как прежде.
А раненый взмолился к лекарю:
- Ухожу я, Пётр... ухожу. Напиши... за меня письмо... - еле выговорил он.
- Что ж торопишься-то, друг? Преодолей, прошу... Фантомная боль сильна, но не смертельна. От гноя мы избавились, - вытирая глаза, но не дрогнув голосом, сказал лекарь.
- Моя фантомная боль не в ноге... Болит дом... которого у меня... не будет... Болит... сильно болит алтарь... у которого мне не стоять... Болят колыбели... детей... моих и Симиных... нерождённых детей... - стал бредить раненый, приподнялся на локтях и дико завращал глазами. - Всё это здесь и ждёт меня!
Потом он рухнул на подушку и впал в забытьё.
Тут Лизу, к вящему негодованию брата, какая-то сила толкнула вперёд. Она бросилась к раненому. Её тут же вытолкнуло назад, и освещённое пространство взорвалось слепившей глаза вспышкой, а потом сменилось тьмой.
Ваня возмущённо засопел - как он расскажет учителю о том, что не успел рассмотреть и осмыслить?
Но сестра сидела на полу и горько плакала. Зашиблась, наверное. И Ваня должен позаботиться о младшей, а не о впечатлении, которое он произведёт на учителя.
- Поднимайся, Лиза, - сказал старший. - Ушиблась? Позволь...
- Я не ушиблась, - ответила сестра и поднялась. - Плачу не от своей боли.
- Ты точно здорова? - Ваня стал испытывать раздражение. - Болтаешь чепуху...
- Я дальше сама пойду, - совершенно спокойно, как ранее брат, ответила Лиза. - Теперь я точно не побоюсь. Нам нечего бояться. Там - тоненький палец сестры указал на темноту - ждут помощи. Вовсе не хотят забрать наши жизни, как я раньше думала.
И твёрдо зашагала к другому концу громадной залы.
Ваня проследил взглядом за тем, как маленькая светлая фигурка исчезла в чёрной пасти дверного проёма, и ощутил странную боль. А ещё любовь к взбалмошной сестре.
Утром семья встретилась за накрытым в столовой зале завтраком: приехал батюшка, требовалось соблюдать порядок.
Батюшка приласкал детей, потрепал за толстую щёку Лёню, который дулся, как мышь на крупу из-за требований гувернантки сменить одежду, надеть рубашку с ненавистным жабо, топорщившимся на груди, и воланами на рукавах, которые лезли то в блюда, то в краски, то цеплялись за углы.
Ваня попытался поймать взгляд сестры, чтобы дать знак остаться в столовой, но она держалась, как всегда, надменно-отстранённо и упорно глядела только в свою тарелку.
Когда взрослые остались для кофею, а детей повели заниматься, Лиза сама шепнула брату:
- Ближе к обеду встретимся здесь!
Ваня хотел возмутиться: вот раскомандовалась! Но сестра что-то явно знала, поэтому он только скрипнул зубами.
Родители куда-то уехали на коляске, и Ваня нашёл способ сократить занятия с учителями математики и французского, которые учили детей в пяти-шести помещичьих семьях в округе.
Когда он спустился в столовую, сестра стояла возле шкафа, нетерпеливо постукивая в паркет башмаком из светлой козловой кожи.
- Вот где ты ходишь, а? - набросилась она на Ваню, словно сама была старшей. Поэтому брат сказал грубовато:
- Зачем звала?
Глаза Лизы приняли странное выражение, словно она хотела и удивить, и испугать, и наградить разом.
Сестра вытащила из кармана какую-то дамскую штучку с золочёными застёжками.
Губа Вани непроизвольно оттопырилась в полном презрении к таким вещам.
- Погоди кривиться. Лучше смотри! - воскликнула она, открыла застёжки и поднесла распахнутый блокнотик к лицу брата.
Но это был не блокнот. Это была парная миниатюра. На одном портретике - молоденькая красавица-тётушка, которая и в старости была чудо как хороша, а на другом...
- Андрей Николаевич Лутков! Тётушкин жених!.. - торжественно воскликнула Лиза.
- Не похож... - неуверенно сказал Ваня.
- Похож! - заупрямилась Лиза. - Человек был при смерти, откуда сходство с портретом!
- Зачем звала-то? - как можно равнодушнее спросил Ваня.
Ему было досадно, что он не догадался хотя бы вглядеться в тётушкины вещи, которые она никогда не прятала. Ну, лежали и лежали на комоде в её комнате какие-то безделушки. Он не девчонка их разглядывать.
- Нужно найти письмо! - заявила Лиза.
Ваню снова прошила досада от пяток до макушки - ну почему он первым не догадался о письме? Всё логично: они стали свидетелями неизвестного явления. Важно найти возможное письмо от поручика Луткова. Найти и передать тётушке. Чтобы она не пеняла на справедливость и благостность Мира, оставшись без своих детей. И тогда Ваня сможет написать работу, которая, возможно, будет награждена золотой медалью. А батюшка будет хранить её в витрине рядом с дедовскими реликвиями.
- Даже не думай про свою работу! - вдруг заявила сестра. - Это семейная тайна!
- Ну так ищи сама свою тайну! - заявил Ваня. - А меня оставь в покое.
И пошёл в свою комнату. Он улыбался, покусывал верхнюю губу с пушком, обозначавшим место будущих усов. Хотелось рассмеяться. Ваня знал, где искать.
И за обедом, и за ужином у сестры был крайне расстроенный вид. А ещё она получила выговор, потому что горничная нашла её в шкафу, где хранилось столовое бельё и ненужная утварь, которую матушка не давала выбросить.
Перед приездом гостей Ваня зашёл к тётушке и о чём-то с ней поговорил. Потом они оба отправились к толпе знакомых и родственников.
А Лиза, вздрагивая от каждого звука, доносившегося из гостиной, направилась к заветному шкафу.
Увы, он был по-прежнему полон обычных вещей. И зеркало было обычным. И всё было обычным и нестрашным. Как она только могла бояться-то своего дома!.. Недаром Ваня её считает глупой.
По Лизиным щекам потекли слёзы. Она твёрдо и зло вытерла ладонью глаза. Отныне никаких глупых платков с кружевом и вышивкой.
О Святой Мир, её взгляд сразу же упёрся в холодное голубоватое свечение!
Только оно осталось от Наваждения... Или чужой истории. Не видно ничего, наверное, из-за того, что поручика Луткова больше нет. Значит, чудеса... ладно, Наваждение связано только с ним. Почему? Ванька бы нашёл объяснение, но братик изволили капризничать. Ну и ла...
- Да, Терентий, умер храбрый Андрей. А мне осталось письмо. Вернее, письмо предназначалось некоей Серафиме, но адреса я в его вещах не нашёл. Только парную миниатюру. Глянь, какая красотка... - раздался голос лекаря Петра Игнатьевича.
- А что он ей написал? - полюбопытствовал Терентий.
- Ты не догадываешься, что пишут красивым девушкам с войны? - усмехнулся Пётр Игнатьевич. - Да не красней, письмо было не о том. Андрей надиктовал мне рассуждения о фантомах своей души, памяти и чувств. Как ампутированная конечность "живёт" для оперированного, так продолжают реальное существование его представления о мире. Я прямо увидел эту большую семью, постаревшую от горя Серафиму, которая осталась одинокой...
Лекарь замолчал.