- Да нет... - начал было Миша, а потом замолчал и пожал плечами. И добавил: - Он как живой.
- Это да, у бабушки человечки как живые.
- Нет, - уклончиво ответил Миша, - я не про то.
- А про что? - вскинул брови Никитин.
- Приходишь, а они все на других местах. А сейчас... У них будто что-то случилось...
- В смысле?! - спросила с усталой улыбкой Даша.
- Ну тот, зелёный, самый длинный, он всегда улыбался. А теперь не улыбается.
Никитин откинулся на стуле.
- Смяли вы его наверное... Поправьте! Это ведь пластилин.
- Он не поправляется! - воскликнула Ника. - Я его поправила, а он опять.
- Ну-у, не знаю, надо посмотреть, как это он не поправляется, - рассмеялся Никитин, - давайте доедайте и на речку пойдём...
Вспомнилось про этот разговор только на следующий день, когда зачем-то зашёл в мамину комнату. Там всё было как при ней, тихо, уютно и грустно. Лишь стол, её любимое кресло и лампа были наверху, как и при ней в последнее время.
Никитин тут же решил заглянуть в мансарду и через минуту уже стоял посреди города, который собрали дети.
Три улицы - Ёлочная, Каменщиков и Философов - обозначены были на плане. Ещё две пока не собраны. Дома были размером с кошку, и в окна, в раскрытые кое-где шторы и портьеры, виднелась мебель и даже люстры висели на потолке.
"Надо же, даже люстры", - подумал Никитин, присев на корточки.
И вздрогнул. В доме рядом с ногой прикрылось окно. Наклонив голову, стал ждать. "Кто там? Мыши? Или кто ещё? Даже не придумаешь сразу, кто это может быть..."
- Ну раздавил фонарь ведь, сударь, как можно?! - раздался тихий голос за спиной. - Мы вас так ждали.
Никитин вскочил. А ему крикнули укоризненно:
- Стойте! Ради всего святого, стойте, Алексей Степанович!
Зелёный человечек стоял и махал руками.
- Чёрт... живой, что ли, - пробормотал Никитин. Наклонился и взял на руки.
Человечек, долговязый, зелёный и неуклюжий, встал и сложил руки на груди.
- Живой, - повторил Никитин.
- Так точно, - улыбнулся человечек и представился: - Дядя Степа.
- Никитин. Но как?! Мама знала, что вы...?!
- Знала!
- Знала, значит. И ничего не говорила.
- Думаю, она считала, что её примут за сумасшедшую, - рассмеялся Степан.
Никитин отметил искоса, что жители полезли из всех домов, закутков. Как тараканы.
- Как вас много, - растерянно оглянулся он вокруг.
Жители столпились и за спиной.
Зазвонил телефон в кармане. Никитин на цыпочках выбрался из толпы. Толпа торопливо разбегалась в разные стороны.
Пришлось ехать на работу, вызвал шеф.
Наверх удалось вернуться уже почти ночью. И то только потому, что не давали покоя слова сына: "У них будто что-то случилось".
В этот раз его никто не испугался. Лишь осторожно остановились, где кто был. Никитин предусмотрительно сел в мамино кресло - чтобы никого не раздавить. Отметил странного вида сборище на подоконнике. Один человечек, сидевший на краю поддона горшка с фиалкой, приподнялся, прижал руку к груди и раскланялся.
- Архитектор Кондратьев.
Никитин растерянно раскланялся тоже и сказал:
- Здравствуйте всем. Меня звать Алексей. Как у вас дела?
Человечек, державший старый саквояж у ноги, как верного пса, и даже поглаживавший его время от времени, быстро ответил:
- Все живы, здоровы. У Матвея каменщика расплющило немного кисть, а так всё хорошо.
"Ну да, расплющило и всё хорошо... Опять же, они ведь пластилиновые, может, у этого Матвея теперь проблемы с работой, а так всё ничего, что такого, не болит ведь. Немного неудобно - рука лопатой". Алексей чуть не рассмеялся, но под серьёзным взглядом человечка с саквояжем собрался и тоже стал по возможности серьёзным.
- И что? С Матвеем каменщиком? Вернее, с его рукой? Может, как-то поправить можно? Я раньше любил лепить из пластилина, - сказал вслух Никитин.
И разозлился сам на себя - "Они ведь думают, что живые, а ты - лепил раньше".
- Так некому ведь, - грустно улыбнулся до этого молчавший парень, сидевший на ветке живого дерева, которое, как считала мама, должно быть в каждой семье.
Никитин некоторое время разглядывал их. Оглянулся назад, понял, что уже никто не обращает на него внимания. И спросил у человека с саквояжем:
- Вы доктор?
- Да! Доктор Айболит.
- Очень приятно.
Получается, мама особенно не мучилась с именами. Раз доктор - значит, будешь Айболитом. Выяснилось, что двое других - архитектор и дрессировщик слонов, что они понимают, что они пластилиновые, но почему они живые, никто не знает, и хозяйка мира не знала.
- Но вы ведь тоже не знаете, почему живые! - ввернул язвительно архитектор Кондратьев. - Только делаете вид.
Никитин нелепо рассмеялся и замолчал. А что он мог сказать? В теории Дарвина он сам не очень верил. И про бога почему-то не хотелось сейчас говорить... Ну это ведь пластилиновые игрушки! Но ответа ждали, лицо доктора Айболита было с любопытством обращено к нему, и дрессировщик Меркульев даже вон привстал. Никитин быстро сказал:
- А на каком основании вы думаете, что мы не знаем?
- Так спорите же, - пожал плечами Кондратьев. - Значит, нет ясности в вопросе.
"Ну где... где он нахватался этого всего... ясности в вопросе, делаете вид... Радио? Или что у мамы могло быть включено. Да, она никогда телевизор-то не смотрела", - растерянно смотрел на Кондратьева Никитин. А Кондратьев сидел с видом, будто понимал, что ему не ответят. Стало неловко.
- Каждый отвечает на этот вопрос сам, - сказал он, злясь на себя, на нелепую ситуацию.
- Ну я и говорю, кто в лес, кто по дрова. Ну за себя хотя бы ответьте! - азартно вскочил архитектор Кондратьев.
"Кто в лес, кто по дрова... Мама всегда так говорила про Мишку с Никой", - усмехнулся Никитин и сказал:
- Я не верю, что мы произошли от обезьян.
- Хорошо! А почему? Самомнение? Не нравится глуповатый предок? Или всё-таки есть некоторые соображения?
- Самые простые, - вздохнул Никитин, - ещё ни одна обезьяна на нашем человеческом веку не стала человеком, если я ничего не путаю.
- И не должна, - подхватил архитектор, - вымерший вид, всего и делов!
"Фу-у, это я уже где-то слышал... - подумал Никитин, встав, - сам хорош, ведь знал, что на это отвечают!"
- Ну вы сейчас опять на своего конька сядете, Кондратьев, - поморщился Меркульев, - что нас слепили из пластилина.
- Да!
- А я вам скажу, - запальчиво возвысил голос дрессировщик слонов, - что до этого лепили, лепили из пластилина, и что-то ни одна тварь пластилиновая не ожила!
- Объявите же свою теорию! - язвительно крикнул Кондратьев. - Мы все в нетерпении!
- Я не знаю, - устало махнул рукой Меркульев, - не знаю, но что-то есть. То, чего нам не понять...
- О-о, эта мне многозначительность невежества, - воскликнул Кондратьев, и по его запалу чувствовалось, что он только входил в раж.
Никитин решительно сказал:
- Ну мне пора, к сожалению, завтра на работу. Спасибо, рад был познакомиться. А каменщика этого, Матвея, завтра попробую поправить, если вы будете не против?
Все замолчали. Никитин смотрел на доктора. Тот закивал радостно:
- Вот спасибо! У меня ведь просто силы не хватит и тепла, там, где Варвара Ильинична только пальчиком, ноготком, только дыханием одним, я вынужден чуть ли не кувалдой и паяльной лампой работать. Да-с, инструментарий хирурга порой сродни инструменту столяра, пилы, знаете ли! - рассмеялся Пётр Иваныч.
Никитин осторожно, с улыбкой, подержал двумя пальцами протянутые руки доктора, Кондратьева и Меркульева. И пошёл, как цапля, высоко поднимая ноги и стоя так, пока не становилось совершенно ясно, что никого внизу нет. Вдруг свет погас. Никитин обернулся у двери и покачал головой - лампа потушена. "Кондратьев выключил? Или доктор?"
На следующий день Никитин так и не попал в мансарду. Закрутился. И на следующий день тоже - обещал детям на дальнее озеро пойти, вернулись поздно, устали. Упали спать. Утром забежал наверх - взглянуть. Тихо, улицы пустынны. Достроена четвёртая улица, а дети не поднимались в эти дни в мансарду. Выходит, пластилиновый народ сам из коробок потихоньку дома разбирает. В углу, в тени, стояло странное сооружение. Озадаченно прикрыв за собой дверь, Никитин ушёл. Сооружение напомнило виселицу...
Вечером он опять пришёл в мансарду, глазами поискал сооружение, которое видел утром, или что-то похожее на него. Не нашёл. Было почему-то очень шумно и людно. Никитин не мог сделать и шагу, потому что бегали и суетились люди. Кричали, даже не кричали, они вопили. Стоял какой-то гвалт.
"Дерутся, что ли?" - подумал Никитин.
Пять или шесть человек сцепились плотным клубком. Мутузили друг друга и как-то очень жёстко. Мелькали белые пластмассовые ножи, которыми обычно режут пластилин. Тот, кого били, уже не сопротивлялся, закрывшись локтями и упав под ноги. Вокруг дерущихся образовалось пространство. Никитин в него шагнул. Схватил одного, перенёс подальше. Ещё одного - в другую сторону. Понял, что в руках осталась часть куртки. Никитин буркнул "извините" и ухватил третьего, который молотил кулаками особенно жестоко. Но тот вырвался и, подняв с пола пластмассовый нож, махнул им. Как шашкой. И голова лежавшего отскочила.
- Да что ж ты делаешь, гад?! - закричал Никитин. - Ты ведь убил его!
Народ вокруг кто зажал уши, кто упал на колени. Крик был для них слишком силён.
Парень без головы продолжал закрываться руками, потом принялся вставать. Сел, стал нащупывать голову. Не нашёл. Стал шарить вокруг. Схватил, ощупывая её. "Господи... будто сомневается, что его... будто здесь есть другая". Алексей попытался взять в ладони пострадавшего человечка. Но тот побежал. Петлял, кружил на одном месте, народ расступался перед ним. Раздался смех.
- Замолчите... вы... все! - крикнул Никитин.