Слишком стар. Будь он из молодых демонов или окажись заклинатель более прозорлив, все ее попытки были бы тщетны. Но Туреал был призван много лет назад, связывавшие его ритуалы Гоэтии порядком устарели, а сигилы стерлись. Старики всегда уязвимее, чем молодые демоны. В них нет гибкости, хитрости, первородной злости, одна лишь слепая исполнительность. И еще нечеловеческая злость, пульсацию которой она ощущала отчетливо, как толчки землетрясения.
— Að hlýna!
Собственный голос стал незнакомым, хриплым. Каждое слово, которое выкрикивала Холера, медленно сжигало ее язык, она захлебывалась булькающей в горле сукровицей. Если так продлится еще минуту, у нее во рту родится всепожирающее пламя, которое быстро превратит череп в выгоревшую изнутри костяную бочку. Но и демон уже на последнем издыхании. Это значит…
Холера хлебнула обожжённым клокочущим горлом воздуха, чтобы выкрикнуть следующее заклинание, но выдохнуть его не успела, потому что чудовищный толчок тряхнул пещеру так, что она едва не рухнула, несмотря на сильные объятья Ланцетты.
Камень не просто трещал, он скрежетал на тысячу грозных голосов, разукрашивая своды грозной сетью трещин. Вниз безостановочно стекали потоки земли, затягивая улей густой пыльной завесой, обломки ржавых труб извергали из себя языки раскаленного пара. Если бы Люцифер вздумал обустроить свои чертоги в человеческом мире, его дворец должен был выглядеть именно так.
— Всё! — Ланцетта затрясла ее за плечи, — Всё! Хватит!
Она и сама выглядела паршиво. Может, ей не пришлось читать раздирающих горло заклинаний, однако все это время она охраняла Холеру от прорывающихся сполохов энергии в трещинах защитных чар, сполохов, которые легко могли превратить ее в щепотку жирного серого пепла на каменном полу.
Лицо белое, в багровых пятнах, на губах свежие ожоги, один из глаз едва не лопнул в глазнице, густо украсившись сеткой порванных капилляров…
Да уж, подумала Холера, едва ли ей выиграть приз как самой красивой ведьме Брокка.
Но сказать об этом она не успела.
Потому что в следующий миг Туреал разорвал свои цепи.
— Во имя бритых яиц Вельзевула… — Ланцетта уставилась в сторону улья, прикрыв лицо ладонью от падающих комьев земли, — Ну и растрясла же ты этот тараканий угол…
Холера широко ухмыльнулась. Она ощущала себя так, словно преодолела Альпы, сидя в телеге без рессор, запряженной четверкой ослов. Или скатилась с вершины Броккена в бочке, набитой гвоздями. Или…
Черт, как бы то ни было, ей пришлось лучше, чем сфексам.
Впавшие в беспокойство еще при первых признаках пробуждения, подземные жители напоминали пчел, разбуженных среди января. Их упорядоченный молчаливый танец утратил ритм и узор, превратился в беспорядочную толчею вроде той, что окутывала прилавки Руммельтауна. Сфексы сшибались друг с другом, неслись против течения, а то и вовсе слепо бились о стену. Если у этой общины паразитов и имелось руководство, в эту минуту оно, должно быть, полностью утратило контроль над происходящим. Потому что никакого порядка в их действиях уже не наблюдалось, улей выглядел так, как полагается выглядеть осажденному городу, чьи стены уже проломлены и на улицах которого в панике мечутся горожане, торопливо сдирая с себя богатые шмотки и чуя, как горит земля от поступи штурмовых отрядов ландскнехтов.
Некоторые пытались вынести пожитки из подземных сокровищниц. Холера видела по меньшей мере дюжину сухих тел, тащивших в руках и зубах всю ту никчемную рухлядь, которую они с таким трудом добывали на поверхности — кровельное железо, сено, тряпье, обручи от бочек, стеклянные осколки, доски… Благородный порыв для паразитов, вот только судьба ему не благоволила. Отколовшийся от стены улья с оглушительным щелчком валун сполз прямо на крошечный отряд, перемешав его в единое целое с награбленным добром.
Сразу в нескольких местах вспыхнули драки, беззвучные и оттого еще более жуткие. Сфексы не бились так, как бьются на поверхности, им была чужда тактика и повадки теплокровных существ. Это не было похоже ни на рыцарский поединок, ни на дуэль с ее формальными и строгими правилами, ни даже на уличную драку. Сфексы кромсали друг друга зубами, стиснув стальной хваткой сухих конечностей, с хрустом отрывая куски плоти, и оттого напоминали катающихся по земле пауков. Интересно, за что они дрались сейчас, когда их дом ходил ходуном, медленно превращаясь в доменную печь и шипя паром изо всех щелей? За право первыми покинуть улей? А может, надвигающаяся катастрофа обострила их давно сдерживаемые разногласия, потаенные страхи и религиозные распри?
Один из сфексов попытался было восстановить порядок, преградив путь паникерам, но тотчас за это поплатился. Сразу несколько сородичей набросились на него со всех сторон и почти мгновенно разорвали на части, с хрустом оторвав конечности и отшвырнув выпотрошенную оболочку.
Может, не так уж сильно они и отличаются от нас, подумала Холера, наблюдая за этим. А может, они перенимают наши привычки, как уже переняли тела. Становятся все более и более человечными. Бедные блядские букашки. Они даже не представляют, каких омерзительных привычек им еще предстоит нахвататься, чтобы стать ближе к людям…
В каменном ложе улья открывалось все больше трещин. Некоторые из них изрыгали лишь пар и облака пыли, другие взрывались гейзерами кипящей воды. Должно быть, в трубах бывшей котельной скопилось порядочно влаги, которую не успели слить, и теперь она извергалась наружу кипящим дождем, обваривая мечущиеся тощие тела и заставляя пергаментную кожу лопаться и расползаться кровавыми пузырями.
Тем, кого застигли обломки, едва ли приходилось легче. Беснующийся демон обрушил на улей всю артиллерию Ада. Мелкая щебенка играла роль картечи, выкашивая сфексов целыми группами или превращая в трепещущие на земле сухие свертки. Валуны и булыжники походили на снаряды осадных орудий, вминая в землю тех, кто не был достаточно поспешен. Неровные куски каменной кладки падали с небес, размеренно бомбардируя улей и превращая ажурный узор его ходов в бесформенное пузырящееся месиво, окутанное раскаленными вуалями пара и земляной пыли.
Так могла выглядеть битва при Лютцене в славном семнадцатом веке, подумала Холера, возбужденная настолько, что едва не прокусила губу. Когда верховный имперский чернокнижник фон Валленштайн, прозванный после взятия Нюрнберга Альбрехтом-Свежевателем, обрушил на полчища шведских пикинёров силы восьми союзных ему адских баронов вместе с их легионами. Согласно имперским реляциям битва длилась два дня и ночь, но это было не совсем так. Битва при Лютцене длилась всего час. Все остальное время демоническое воинство фон Валленштайна пировало на поле боя, собирая причитающуюся ему по договору плату. Из агонизирующих тел своих врагов демоны сооружали огромные изуверские скульптуры во славу адских властителей, плескались в фонтанах из крови и желчи, шили себе парадные облачения из кожи еще живых, а сдавшихся по доброй воле превращая в чудовищных монструозных круппелей.
Говорят, пиршественный стол, оставленный ими, был столь обилен, что через три дня на сладкий запах некроза туда стянулись все фунги из Лейпцига и его окрестностей. Они пировали на поле боя еще несколько месяцев, подъедая богатые подношения, и в скором времени разжирели настолько, что не могли даже сдвинуть с места свои распухшие, пронизанные прожилками мицелия[11], тела. Окрестным земледельцам даже пришлось просить помощи у оберов, чтоб те прислали солдат с ртутными газами…
Единственными существами, сохранившими спокойствие в час апокалипсиса, оказались люди-бурдюки. Они безмятежно глядели на рушащиеся сверху пласты камня, так, точно те были щепками, что дети озорства ради кидают с верхних этажей. На их лицах не было ни страха, ни осознания своей участи. На них, кажется, не было вовсе ничего кроме легкой сытой задумчивости. Уж эти точно не устремятся прочь, даже если бы были в силах подняться на давно атрофировавшиеся ноги, превратившиеся в рудиментарные усики на слизких, бугрящихся жиром, телах. Они давно воспринимали себя частью улья и были готовы разделить его судьбу.
На глазах у Холеры сразу трое или четверо сфексов бросились к ближайшему бурдюку и принялись растирать его своими сухими лапками, пытаясь своротить с места. Тот даже не пытался облегчить им работу, лишь задумчиво наблюдал за потугами, его чудовищно растянутый рот, похожий на жаберную щель огромной рыбы, напоминал огромную улыбку.
Участь этих живых пузырей была печальна. Вывороченная из потолка гранитная плита обрушила прямо на кормильную камеру каскад острого каменного крошева, слизавший, точно лавиной, все живое. В жутком грохоте демонического гнева их кончина была беззвучна и почти незаметна. Они попросту полопались, как переспевшие виноградины, выплеснув из сморщившихся кожных покровов сгустки белесо-желтого рыхлого жира, в котором невозможно было даже рассмотреть костей.
Ну и дрянь…
Не удержавшись, Холера отвела на мгновенье глаза.
— Ох, дьявол меня разъеби! — Ланцетта была возбуждена открывшимся им зрелищем настолько, что горели глаза, — Ну и разожгла ты пламя, сестрица! Это похоже на пожар в борделе, только мандавохи бегут впереди всех!
Холера покачала головой, с удовольствием ощутив, что та, как будто, уже не собирается развалиться на части.
— Нет, пожар в борделе выглядит совсем иначе. Можешь мне поверить, я пережила три.
Удивительнее всего было то, что они не свернули себе шеи во время спуска. Земля колыхалась под ногами так, что трудно было устоять даже на ровном полу, а каждый шаг мог вывихнуть колени. Холера замерла было на краю, зачарованно глядя на улей, медленно превращающийся в таз пузырящейся жижи, но Ланцетта стиснула ее плечо и потащила за собой. Вниз, туда где метались обожжённые и израненные сфексы и гудели фонтаны пара.
Где-то на середине пути позади ухнул здоровенный валун, превратив склон улья, по которому они спускались, в гудящую под ногами осыпь. Они покатились кубарем, подхваченные неудержимым течением и, конечно, разбились бы вдребезги о каменные выступы, если бы перемешанная с клочьями паутины земля не смягчила их приземление.
Поднимаясь, Ланцетта клацнула зубами от боли.
— Рука…
Ободранное и грязное запястье было вывернуто под неестественным углом и торчало, точно корень. Холера не стала тратить много времени на осмотр. Даже если бы она умела оказывать первую помощь, время для нее было явно неподходящим.
— Наверно, вывих. Плевать. Забудь про нее.
— Забыть про руку? — проскрежетала Ланцетта, с трудом поднимаясь на ноги.
— А что, у тебя на этот вечер были романтические планы с ее участием? — Холера адресовала ей особенно похабную ухмылку, не забывая в то же время отплевываться от скрипящей на зубах земли, — Напомни, я одолжу тебе хороший медный пестик для варенья. Он ничуть не хуже, только понадобится таз с теплой водой, немного топленого гусиного жира, каплю лавандового масла…
Ланцетта, стянув с себя ремень, со стоном привязала вывихнутую руку к груди.
— Пестик? Сука, до чего больно… Тебе не жалко будет с ним расстаться? Небось, он был твоим первым кавалером в Брокке. И единственным, не наградившим тебя букетом воспоминаний!
Холера смиренно опустила глаза.
— Да, но не переживай из-за этого. Мы с ним разорвали отношения, когда я увидела, в каких местах им ковыряется Гаста…
Под градом из камней и комьев земли они добрались до противоположной стены улья. Сфексов здесь почти не было, те, что пережили бомбардировку, спешили укрыться среди глубоких ходов и камер в глубине улья. Тот лаз, к которому двигались, поддерживая друг друга Холера и Ланцетта, они, должно быть, не воспринимали как путь к спасению. Для них, полулюдей полу насекомых, Броккенбург не служил убежищем, лишь территорией для охоты.
Никто не пытался преградить им путь, никто не таился в темноте. Единственный сфекс, которого они встретили по пути, был раздавлен каменной глыбой размером с тыкву и растерянно сучил сухими лапками по земле, пытаясь запихнуть внутрь лопнувшей грудной клетки хлюпающие пузыри собственных легких. Интересно, насекомые способны чувствовать боль? Или, может, они только учатся этому?..
Проходя мимо раздавленного сфекса, Холера безотчетно сдержала шаг. Его облепленные желтой кожей кости скрипели, как крылышки кузнечика, но не могли оторвать изувеченное тело от земли. Но даже умирая он не выглядел отчаявшимся или страдающим. Полупрозрачные глаза равнодушно взирали на мир, который ему суждено было покинуть, не выказывая тревог.
Забавно, подумала Холера, прищурившись. В мире существует до черта тварей, кроме человека. Гарпии, вьющие свои гнезда в заброшенных домах и норовящие нагадить тебе на голову. Слизняки-фунги, обитающие в сточных каналах и погребах, для которых запах разложения слаще розового варенья. Круппели, монструозные чудовища, скрывающиеся от света, способные свести с ума одним только своим видом. И другие, много других. Гигантские змеи из Любека, кровожадные цверги из нюрнбергских катакомб, а еще блемии, сциоподы, агростины, ахероны, бакхауфы, кобольды, нахцереры, турсы…
Однако ни с кем из них князья Ада не заключают договоров. Никому не предлагают толику своего могущества. Возможно, не потому, что те не достигли достаточно уровня развития, чтобы понимать смысл сделки, как принято считать. Возможно… Холера хмыкнула. Возможно, они просто не умеют чувствовать боль и обреченность так, как чувствует их человек. И потому не представляют для демона интереса. У них просто-напросто нет той валюты, которую они привыкли взимать.
— Что вылупился? — спросила она раздавленного сфекса, наслаждаясь его беспомощностью, — Пропал аппетит? Хочешь, дам напоследок облизать свою задницу?
Сфекс со скрежетом разомкнул треснувшие челюсти.
— Ежели это будет возможным, смиренно прошу явить почтенному обществу взаимосвязывающую причину всех наших дальнейших упований. В противном случае непредставимым видится тот, кто волею случая…
Его вырванные из тела легкие хрипели и булькали, надуваясь и обмякая, но он, кажется, даже не замечал этого. Спешил что-то сказать, будто надеясь, что на неизвестном ему человеческом языке, который он умел лишь имитировать, ему удастся произнести просьбу о помощи.
— О чем скрипит эта блоха? — осведомилась Ланцетта, пристально глядя на корчащегося сфекса.
— Ты его не узнала? Это тот старик с поверхности.
— Да? — Ланцетта ухмыльнулась где-то за ее спиной, — Что ж, в таком виде он нравится мне куда больше. Ну и что он делает?
— Пытается изображать человека. И так же паршиво, как раньше. Забавно…
— Что тебе кажется забавным?
Холера наклонила голову. Не для того, чтобы лучше расслышать бессмысленную болтовню раздавленного сфекса, а чтобы свежесформировавшаяся мысль закатилась в нужную лунку, как бильярдный шар.
— Эти сфексы… Они кажутся нам всего лишь глуповатыми пауками-подражателями, верно? Как матросские попугаи, скрипящие ругательства на языках, которых даже не знают. Но что если…
— Что? — нетерпеливо и зло спросила Ланцетта. Боль в вывихнутой руке определенно не смягчила ее нрава, но волчица даже с тремя лапами остается волчицей.
— Что, если они тоже смотрят на нас, как на примитивных тварей? Как на огромных тупых сверчков, которые соорудили себе за печкой уютный уголок. Может, потому они и пытаются копировать нашу речь, что считают ее бессмысленным сверчковым треском, не имеющим никакого смысла. Треском, который можно легко подделать, если угадать нужный тон. Я только сейчас подумала о том, как паскудно им, должно быть, перенимать наши манеры. Для них это что-то вроде деградации или…
— Чертовски глубокомысленное суждение. Кажется, у меня есть, чем его дополнить.
Вытащив здоровой рукой нож, Ланцетта коротким плавным движением чиркнула сфекса по шее. Пергаментно-желтая кожа беззвучно разошлась, обнажив ссохшуюся полупрозрачную трубку пищевода и острые кольца трахеи. Крови в его жилах было так мало, что она не плеснула на грудь, как это бывает, когда кому-то вскрываешь глотку, а стала сочиться двумя небольшими ручейками.