Игра, подумала Холера. Для Марбаса, как и для прочих демонов его круга, это лишь игра. По неведомым правилам и на доске, которую ей никогда не суждено увидеть. Единственное, в чем она была уверена, по клеткам этой доски ползут куда более жуткие фигуры, чем отрезанные человеческие уши.
Ах, сука. С другой стороны… С другой стороны, это ничего не меняет, ведь так?
— Чего скалишься? — осведомилась Ланцетта, покосившись на нее, — Мне почему-то вновь захотелось съездить тебе по зубам.
Она выглядела как волчица, побывавшая в капкане и три дня уходившая от облавы, но даже крайняя степень измождения не избавила ее прищур от хищной колючей искры. Оказавшись в безопасности, празднуя победу, Ланцетта выглядела так, будто все связочки ее тела под истрепанным дублетом все еще напряжены до предела. Для нее это был не конец погони, всего лишь мимолетная остановка.
— Просто вспомнила, что мы с твоим папашей вытворяли третьего дня в амбаре. Не знаю, как сказать, но… На всякий случай попроси его вымыть рот перед тем, как он поцелует тебя на ночь.
Ланцетта не стала доставать нож, хоть ее рука и дернулась к рукаву. Вместо этого она смерила Холеру внимательным и совсем не волчьим взглядом.
— Я заметила, что у тебя почти все шуточки про папашу. Что, больное место?
Это не было похоже на приглашение к потасовке, напротив, голос ведьмы из «Вольфсангеля» звучал вполне миролюбиво, но Холера оскалилась в ответ:
— Не больнее, чем твоя разношенная задница!
Ланцетта равнодушно клацнула зубами, точно собака, поймавшая муху.
— Это твоя проблема, милочка, не моя. Помнишь, что говорил мейстер Касселер, наш лектор по Гоэтии? «Распутывая узор чар, мы ищем слабое место у демона, однако не стоит забывать, что он в этот момент занят тем же самым. И если у вас это слабое место есть, он не замедлит вонзить в него свое жало. И тогда, вероятно, с вами произойдет нечто очень, очень недоброе, а скорее даже нечто крайне паршивое». Рано или поздно ты найдешь такого демона, Хламидия. И, надеюсь, он навертит из тебя ремней.
— У тебя отличная память! — Холера изобразила искреннее восхищение, — Отличное подспорье для ведьмы! Не удивлюсь, если ты помнишь имена всех овец, которых твой папаша…
Ланцетта насмешливо цыкнула зубом.
— Ну вот опять. Что там такое с твоим папашей? Может, ты и не знала его вовсе?
Холере показалось, что в уголках ее сознания загорелись крохотные предупреждающие огоньки, похожие на горящие в углах пентаграммы свечи.
Я знала своего отца, ты, блохастая сука, подумала она. И действительно вспомнила его, хоть всего на миг.
Сладкое, как мёд, карамельное яблочко, которое отец купил ей на ярмарке в Гросенхайме.
Неисправный медный котёл с испорченным демоном, который отец тщился починить.
Прикосновение его руки, тяжелой и мягкой, тёплой каким-то особым внутренним теплом.
Его колючие волосы, приятно пахнущие горелыми листьями и свежей землей.
Его…
Хватит. Огоньки тут же погасли, погрузив воспоминания в темноту. Темноту, в которой лицо отца растаяло, мгновенно испарившись из памяти. Только на языке остался на мгновенье сладкий привкус.
— Я знала своего отца, — тихо произнесла Холера, не глядя в сторону Ланцетты.
— Да ну? И кем он был?
— Да уж не херовым флогистологом!
— Небось, герцогом, не меньше?
— Для тебя и жаба герцог.
Ланцетта покачала головой, мгновенно теряя интерес к разговору.
— Блудливая ослица.
— Фригидная шавка.
Славно поговорили. Холера мысленно усмехнулась. Глупо вымещать на Ланцетте изъедающую ей нутро злость. И уж конечно бессмысленно винить во всем мессира Марбаса.
Глупо упрекать демона за то, что он играет в свои игры. Ведь не петанг же, в самом деле, ему играть? Это так же глупо, как попрекать сфексов тем, что они живут по паучьим законам.
Если где-то в мире и есть самая большая сука, искать ее надо не в адских чертогах и не за пиршественным столом Вельзевула. Эту суку зовут жизнь. Это она стравливает хороших девочек друг с другом, заставляя их впиваться друг другу в горло, это она грызет тебя, как каленый орех, пытаясь разгрызть, это она неустанно придумывает новые пытки, чтобы проверить предел твоей прочности. Древняя, как звезды, безжалостная, как голодная гиена, циничная, как старый палач сука-жизнь. Когда-нибудь она сожрет крошку Холеру так же, как сожрала всех ее предков. Как сожрет потомков, если она будет недостаточно осторожна или подведут вытатуированные внутри матки сигилы. Как рано или поздно сожрет все сущее.
Законы жизни иной раз были сложнее и запутаннее законов Ада, но в одном Холера была уверена твердо. Старой суке придется хорошенько потрудиться, чтоб разжевать ее.
— На что уставилась?
Ох уж это волчье чутье… Холере на мгновенье даже стало ее жаль.
— Да уж не на тебя! Тот сфекс… Тебе не кажется, будто он на кого-то похож?
— Который? — Ланцетта склонилась над провалом.
— Справа. Нет, не этот. Другой. У стены. Смотри, куда показываю.
Ланцетта нахмурилась, пытаясь уследить за ее пальцем.
— Я не…
В короткий, без замаха, удар, тяжело вложить большую силу, если природа не наградила тебя руками лесоруба. Но Холера неплохо управлялась с короткими уличными дубинками, а канделябр походил на них как нельзя лучше, а по весу так еще и выигрывал.
Ланцетта успела дернуться, ее проклятое чутье предупредило ее и здесь, но если чутье было волчьим, то тело все еще оставалось человеческим. Ему потребовалось мгновенье времени, чтоб осознать происходящее, прежде чем попытаться отвести голову или прикрыться. И этого мгновенья Холера ей дарить не собиралась.
Удар получился сильным, но почти беззвучным. Похожее на шестопер основание канделябра врезалось ведьме в затылок, заставив голову мягко качнуться вперед, точно большой плод на гибкой ветке. Глаза Ланцетты расширились, так и не успев запечатлеть ни удивления, ни злости, напряженное тело как-то неестественно обмякло на самом краю лаза.
Холера уперла ботинок ей в бок и, упершись руками в землю, толкнула изо всех сил. Оказалось даже легче, чем она думала. Все равно, что опрокинуть набитый слежавшимся тряпьем мешок.
Ланцетта стала заваливаться на бок, даже не пытаясь удержаться на краю. Застыла на мгновенье, а потом исчезла, будто никогда и не существовала в ее жизни.
Ах, сука, если бы от всех проблем можно было избавляться так просто и аккуратно!
Поднявшись на ноги, Холера осторожно заглянула в яму, из которой доносилось хриплое дыхание и какая-то возня, не выпуская тяжелого канделябра из руки. Но ее опасения были напрасны. Получившие дармовую закуску сфексы не спешили броситься наверх. У них была другая забота.
— Ну ты и живучая сволочь, подруга…
Удар не сломал Ланцетте позвонки, как она надеялась. И даже не проломил затылок. Правду говорят про этих сучек из «Вольфсангеля», двужильные твари… Ланцетта нашла в себе силы подняться на ноги. И теперь прижималась спиной к стене, выставив перед собой нож. Получив страшный удар, упав с четырехметровой высоты, беспомощно прижимая сломанную руку к груди, эта никчемная сука собиралась драться!
Шестеро сфексов зачарованно наблюдали за ней, не пытаясь подступиться. Они не рычали, не скалились, не демонстрировали своих намерений. Они тоже были хищниками, но воспитанными другими традициями, хоть и очень прилежными. Влажные глаза на безжизненно сухих лицах, похожие на крошечные полусгнившие ягоды, с интересом разглядывали ее. Интересно, пауком свойственно любопытство? Или они позаимствовали его у людей, как многое другое?..
Ох, блядь. Жутко интересная сцена, но Холера не собиралась любоваться ею вечно. Подняв с пола обломок половицы, она швырнула его вниз и тот угодил в плечо одному из сфексов. Удар вышел слабенький, безвредный, но этого было достаточно, чтобы фигурки внизу мгновенно пришли в движение. Точно сработал механизм капкана, пружину которого спустили.
Наверно, Ланцетта была не последним бойцом в своем ковене. Первого же сфекса, метнувшегося к ней сбоку, она разделала одним быстрым движением, вскрыв шею короткой поперечной чертой. Второй врезался ей в плечо и заставил пошатнуться, но тут же отшатнулся сам, разматывая по полу сухую связку высыпающихся из живота внутренностей. Третьего она ждать не стала, сама перешла в контратаку, ловкой фендентой[1] едва не отрубив тянущиеся к ней пальцы…
Холера покачала головой, наблюдая сверху за этой никчемной возней. Нет, из такой, как Ланцетта, никогда не получится настоящая ведьма, истинная мейстерин хекса. Слишком прямолинейна, слишком агрессивна, слишком…
Слишком человек, подумала она, хоть и рядится в волчью шкуру. Где-то эти качества, быть может, способны спасти жизнь, но только не в Брокке. Этот город пережевывал куда более злых, куда более сильных. Чтобы выжить в хитросплетениях адских чар, надо быть хищником другой породы. Более ловким, предусмотрительным и осторожным. А Ланцетта…
Возможно, сфексы учились даже быстрее, чем предполагала ведьма из «Вольфсангеля». Значительно быстрее. Третий выпад оказался ложным, не удар, лишь имитация удара. Сфекс ловко поднырнул под нож и, прежде чем Ланцетта успела отскочить, впился желтыми зубами в ее сломанную руку, заставив волчицу закричать от боли. Нож на мгновенье замер в воздухе, и этого хватило, чтобы еще один вцепился голодным слепнем в ее волосы.
Чего не отнять у волков, так это их волчьего упорства. Ланцетта билась даже тогда, когда должна была понять, что бой кончен не в ее пользу и дальнейшее сопротивление принесет ей лишь дополнительные мучения, но никак не шанс в схватке. Но иначе, наверно, не умела. Ослепленная льющейся по лицу кровью, она яростно размахивала ножом, не замечая, как прочие сфексы ловко обходят ее со всех сторон.
Даже загнанные, волки бьются насмерть. С точки зрения Холеры, это не было достоинством, лишь свидетельством их скудного ума. Только никчемное животное может видеть доблесть в бессмысленном сопротивлении.
Но она не думала, что эта сцена надолго затянется.
Сфекс с распоротым животом не собирался подыхать. Не обращая внимания на выпавшие внутренности, он одним коротким прыжком оказался возле Ланцетты и впился зубами ей под колено. Должно быть, он перекусил сухожилие, потому что Ланцетта, испуганно вскрикнув, потеряла равновесие и вынуждена была прижаться спиной к стене, чтоб обрести опору. Она отчаянно пыталась удержаться на ногах, понимая, что стоит сфексам повалить ее, их преимущество мгновенно станет роковым.
С багровой маской вместо лица, с грязной окровавленной тряпкой, свисающей на плечо, которая прежде была ее скальпом, она дралась, привалившись к стене и пряча за спину сломанную руку.
Нет, подумала Холера, из такой никогда не получилась бы ведьма, даже изучи она все дьявольские науки на отлично. Настоящая хекса проницательна и хитра, она нипочем не оказалась бы в такой ситуации. Ведь в том и заключен талант ведьмы, в умении дьявольски петлять между смертельно опасных хищников, пользуясь в то же время их расположением и силами. Если этого не дано, ни острый нож, ни звериная ярость уже не спасут тебя.
Один из сфексов с иссеченной порезами грудью оттолкнулся от земли и врезался ей в бедро подобно каменному ядру, выпущенному из катапульты. Кажется, Ланцетта успела достать его ножом, но в этом Холера уже не была уверена, потому что все происходящее внизу мгновенно превратилось в клокочущий и вертящийся клубок.
Она слышала треск, но этот треск не был треском костей сфексов, это ломались пальцы Ланцетты, так и не выпустившие нож. Она слышала короткий жуткий вопль, когда кто-то выдавил ей глаз. Она слышала другие, не менее жуткие, звуки. Влажный хруст ее порванных щек, неразборчивые проклятья, которые она выкрикивала, пока сфексы перегрызали ее жилы, пронзительный визг, который превратился в нечленораздельный вопль, когда кто-то из сфексов откусил ее язык прямо из разорванного рта.
И другие звуки. Много других звуков, которые Холера отчетливо слышала, но надеялась забыть как можно скорее. Последним из них был шорох — сфексы, подволакивая переломанные в драке ноги, деловито утаскивали в темноту изломанное тело, которое все еще вяло пыталось сопротивляться, хотя уже никому не могло помешать.
— Знаешь, — сказала ей Холера задумчиво, хоть и не знала, может ли Ланцетта ее слышать, — Мне кажется, мы все равно никогда бы не стали подругами. Слишком разные, если ты понимаешь. Наверно, нам лучше расстаться именно так, не считаешь? Каждая из нас пойдет своей дорогой. Я вернусь в Брокк, а ты… Ну, ты тоже отыщешь свое новое место в жизни. Постарайся не скучать там и вспоминай меня почаще, идет?
Ответить ей было уже некому, но это ее не смутило. Только дураки пытаются получить ответы от жизни, дураки, чьими костями вымощены улицы Брокка.
Туман Броккенбурга не разбудил в ее душе никаких добрых чувств или воспоминаний. Даже после безжизненной сухости подземного улья он казался отвратительно промозглым, сырым и зловонным. Этакая голодная слизкая тварь, которая норовит забраться сквозь прорехи в колете, чтобы жадно прижаться к телу и облизать саднящие отметины сегодняшних приключений.
Холера поморщилась. От тумана несло едкой скверной алхимических реакций и чем-то рыбным, как всегда в Брокке по весне. Перебить этот тяжелый въедливый запах не способны никакие благовония, за столько веков чары въелись в саму гору, пропитав Броккен на многие сотни метров вглубь.
Может, этот ядовитый смог и не обладал целительными свойствами, однако один его глоток мгновенно унял боль, поселившуюся в правой стороне ее головы, которая не давала ей спокойствия все это время. Раскаленная смоляная капля за правым ухом будто бы остыла, перестала ёрзать, подарив ей минуту блаженного спокойствия. Пожалуй, пару дней ей стоит воздержаться от вина…
Дом за ее спиной остался молчаливым и недвижимым. Наглухо заколоченный, в коросте осыпающейся краски, он сам походил на мумифицированного покойника, на лице которого стараниями бальзамировщика осталась чопорная и строгая гримаса. Ничего, подумала Холера, ежась от сырости, уж ему-то не суждено сгнить, превратившись в труху, как многим прочим домам. Для него она приготовила более интересную участь.
Ничего сложного, всего лишь большая лужа слитого из ламп масла и водруженная в ее центре горящая свеча. Через полчаса старая развалина полыхнет так, будто в ее недрах освободился рассерженный демон, и сгорит в считаные часы, как соломенная скирда. К следующему утру этот дом превратится в спекшийся кусок угля, намертво замуровавший вход в подземное логово на вечные времена.
Выпрямившись, Холера торопливо застегнула колет на уцелевшие пуговицы. Боль у правого уха улетучилась, осталось лишь легкое зудящее ощущение, на которое вполне можно было не обращать внимания.
— Извини, старый домишка, — пробормотала она, не оборачиваясь, — К тебе у меня претензий нет, но поверь, так будет лучше для нас обоих.
Это не было актом бессмысленного разрушения. В прошлом ей не раз приходилось скармливать огню свидетельства своих проказ, но не из удовольствия, а лишь по насущной необходимости.
Обваренную ведьму «Вольфсангель» может ей и простит, едва ли эта самоуверенная выскочка, еще вчера бывшая прислугой для сестер, много значит для своего ковена. Но вот Ланцетта… Ах, блядство. Ланцетту волчицы ей не простят. Если кто-то в Брокке прознает о случившемся, крошку Холли ждет даже не дуэль, оставляющая хоть призрачный шанс на спасение, но хладнокровная казнь где-нибудь в подворотне Брокка.
Глупо думать, что «Сучья Баталия» придет ей на помощь. Магистр Вариолла, может, и чтит правила чести, но, что бы ни говорили недруги, мозгов в голове у нее куда больше, чем в пустом хундсхугеле[2] парадного доспеха фон Друденхаусов. Холера знала ее достаточно хорошо, чтобы понимать, за холодным мраморным фасадом истовой пуританки и почтенного обера скрывается хладнокровие крокодила и расчетливая безжалостность профессионального бретёра.
Ввязываться в войну с «Вольфсангелем» ради никчемной шкуры, на которой и так живого места нет от хлыста Гасты? Холера фыркнула. Уж скорее сестры-ведьмы преподнесут ее волчицам на блюде, избитую до полусмерти, перевязанную ленточкой и с яблоком во рту. Может, еще и трахнут ручкой от метлы напоследок.
Она улыбнулась, хоть почти не ощущала улыбку на покрытом ссадинами лице. Скорее, чтоб проверить, целы ли зубы.