<p>
ПО ТУ СТОРОНУ ЗЕРКАЛА</p>
Неслышно и незаметно, словно рысь, подкрадывающаяся к обречённой жертве, наступила осень. Небо затянуло беспросветной серостью - ни солнца, ни тепла, лишь непрекращающаяся промозглая изморось. Деревья обнажились, сбросив на землю пожелтевшую листву. Исхудавшие ветви терзал нещадный ветер, отчего стволы гнулись и жалобно скрипели, как будто постанывая от боли. Дни стали короче, а ночи удручающе длиннее. Весь мир окрасился в безжизненно-серые тона. Ни сил, ни настроения. В разбитых душах людей поселились тоска и уныние...
<p>
***</p>
Микки не любил хмурую осень и всё, что с ней связано. Не понимал этого наигранного притворства природы, считая, что смерть должна быть одна, без всяких чудесных 'воскрешений' весной. Не любил вопреки тому, что родился в конце ноября и через месяц ему стукнет одиннадцать - мальчишка даже мечтал о том, чтобы родители забыли поздравить его с днём рождения. Он терпеть не мог этот архаичный ритуал с вручением очередного бесполезного подарка, когда приходилось всеми силами изображать радость. Ненавидел выдавливать из себя 'спасибо' и напрягать лицевые мышцы, создавая подобие улыбки, больше похожее на гримасу отчаянья.
Он не испытывал благодарности к отцу и матери, и Микки не смущало, что в его словах не было ни капли искренности. Всего лишь не мог поступить по-другому: в него вдолбили на уровне подсознания, что он обязан так реагировать на старания родителей, ведь они его с любовью растят и воспитывают. Но сам мальчик воспринимал всё следующим образом: эти разнополые индивиды произвели Микки на свет. Дали пищу, одежду и крышу над головой. Посему, до поры до времени он должен соблюдать установленные ими правила.
В прошлом году ему подарили роликовые коньки, рекламу которых крутили по телевизору по пятьдесят раз на дню. И всё бы ничего, вот только мальчик понял, что спорт не для него, ещё когда ему исполнилось восемь - тогда на уроке физкультуры он получил сотрясение мозга от удара по голове волейбольным мячом. А ведь мальчик даже не играл, а тихо-мирно наблюдал, стоя в сторонке. Микки провалялся тогда дома в кровати почти две недели. Со спортом он завязал раз и навсегда. Ролики так и пылились в платяном шкафу. Новенькие, нетронутые, в упаковке.
Микки рос хлипким ребёнком, простужающимся от малейшего дуновения ветерка. К тому же ни телосложением, ни ростом не удался. Маленький и неприметный, словно привидение, мальчишка - сверстники, даже девочки, возвышались над ним как минимум на голову. Пепельно-серые волосы с ниспадающей на почти чёрные глаза-бусинки чёлкой. Сжатые полоской губы, белое как мел лицо. Мальчика называли в школе 'Мышонок', но он никогда не поддавался на провокации и не обижался на глупое прозвище. Воспринимал его как что-то должное и неизбежное, но в то же время временное и недостойное внимания.
Он никогда и никому не перечил и не отвечал на унижения, оставаясь хладнокровным в любой ситуации. Сбей кто-нибудь Микки с ног - встанет, отряхнётся, посмотрит сквозь обидчика и, не издав ни звука, отправится туда, куда шёл. Можно повторять этот трюк сколько угодно раз - ничего не изменится, его терпение не знало границ.
Он вообще не разбрасывался словами. Избегал разговоров с малознакомыми людьми и общался лишь по принуждению. Например, когда учитель вызывал к доске. В такие моменты Микки выходил на всеобщее обозрение с каменным лицом и бубнил себе под нос заученный на память текст, вплоть до сносок из первоисточника с указанием стандартного книжного номера и количества страниц. Причём он не пытался отвечать на вопрос, а пересказывал параграф целиком. Речь его приобретала вычурный характер, изобилуя сложными малопонятными словами, словно говорил не ребёнок, а умудрённый жизнью профессор-теоретик. Доходя до определённого этапа, мальчик замирал, 'уходил ненадолго в себя', как будто 'перезагружался', а затем процесс продолжался. Нервы не выдерживали даже у опытных педагогов, ведь и они его с трудом понимали. Вскоре Микки возвращался за парту под улюлюканье и крики одноклассников. И, надо сказать, учителя в последнее время старались мальчика не тревожить - берегли и свою психику, и психику Микки.
Мальчишка не был глуп, как могло показаться на первый взгляд, знания давались ему легко. Просто он не понимал, чего от него хотят, и отвечал на вопросы так, как считал нужным сам, а никто не удосужился научить Микки делать это правильно. С хитрыми же тестами, особенно по математике, он всегда справлялся лучше всех в классе, ведь в компании карандаша и бумаги чувствовал себя как рыба в воде.
Зажатый, напряжённый, неуверенный в себе мальчик. Ни друзей, ни врагов - хотя его это ни капельки не волновало. Он всегда сидел один на дальней парте и смотрел в окно, любуясь ползущими по небу облаками. А в такие дни, как сегодня, Микки наблюдал за тем, как на стекло падают капли дождя и стекают на подоконник. Его совершенно не интересовало то, что происходит у доски, он даже тетради не доставал из портфеля. Не видел в этом смысла. Микки не замечал учителя, не думал над тем, что тот говорит, и не следовал его указаниям. Тело мальчика оставалось в классе, но мысли витали в другом месте - в мире собственных грёз.
На странности мальчика давно уже перестали обращать внимание все - учителя, одноклассники и даже родители. Не то чтобы отец и мать эти странности не замечали, но просто свыклись. Да что там, Микки и сам махнул на себя рукой. Просто плыл по течению, не желая хоть что-то менять. Он проводил почти всё свободное время в своей комнате. Братьев и сестёр у него не было. Никого, кто смог бы поддержать...
Микки всегда находился наедине с собой, со своими мыслями и страхами. А боялся он многого, притом весьма странных для многих вещей. Например, звука работающего пылесоса, скрипа пенопласта, деревьев с облетевшей листвой, воздушных шаров, лифтов и даже болезни Куру . Но больше всего Микки страшился не 'смеющейся старухи с косой', а вполне понятного и объяснимого - Темноты... Боялся до жути... До предательской дрожи в коленях, охрипшего голоса и встающих дыбом волос. Ведь Она всегда бродила рядом, просто выжидала момента, когда исчезнет свет и настанет Её время. Микки в этом ни секунды не сомневался. А ещё мальчик знал, что Ей тоже известно о том, что он это знает, и от этих мыслей становилось ещё страшней.
Хотя его можно было понять: невозможно жить в старинном двухэтажном особняке и не бояться тьмы. Дом Микки стоял на окраине небольшого городка Холиокс с населением сорок тысяч жителей. Посреди дремучего леса, в окружении крючковатых деревьев, напоминающих старцев с костлявыми длиннопалыми руками. По крайней мере, так они выглядели для Микки. До ближайших соседей - тридцать минут пешком.
Родители не успели привести доставшийся им по наследству обветшалый дом в порядок после переезда из Бостона - не хватало ни времени, ни финансов, и мальчик жил в особняке, под завязку наполненном страхами. Мрачные длинные коридоры, утопающие во власти сумрака. Множество заброшенных пустых комнат, в которые давно не ступала нога человека. Узкие кладовки, куда лучше не заглядывать, ведь в пыли и паутине вряд ли удастся что-то отыскать. Изношенные протекающие водопроводные трубы, скрипучие половицы. И целая куча других звуков непонятного происхождения: стук, скрежет, хрипы, стоны... То ещё местечко - обитель страха, пробирающего до мозга костей.
<p>
***</p>
Жёлтый школьный автобус, скрипя тормозами, остановился на обочине дороги. Прямо у приоткрытых кованых ворот с причудливым узором, сплетённым из ветвей тернового куста. Дверца автобуса с шипением сложилась гармошкой, и со ступенек спрыгнул Микки.
На нём красовался заношенный дымчато-серый костюм, кремовая рубашка со слегка засаленным воротом и обшарпанные ботинки на два размера больше. В руках - мешковатый ранец болотного цвета. Мальчик всегда так одевался в школу - и зимой, и летом, изо дня в день один и тот же наряд. По крайней мере, Микки так думал: он не мог знать, что в запертом шкафу в комнате родителей висели ещё четыре точно таких же комплекта и стояла вторая пара ботинок. Мать Микки, Хелен, обменивала грязную одежду на чистую по воскресеньям. Поздней ночью, когда тот крепко спал. Не хотела травмировать ребёнка понапрасну, ведь мальчик упорно сопротивлялся даже крошечным изменениям в ежедневной рутине.
Однажды Хелен попыталась навязать ему своё мнение и запомнила тот жуткий день до мельчайших подробностей: четырёхлетний Микки тогда словно сошёл с ума и не мог себя контролировать. Лицо обезобразилось яростью и побагровело. Вены на шее вздулись. Он орал, визжал, вопил как резанный, так что у матери сердце замирало. Микки впал в дикую истерику, руки и ноги тряслись, словно у эпилептика. Он неистово долбился головой о стену, кусал до крови запястья и рвал на себе волосы. Ничто не могло его успокоить... А ведь мать тогда всего лишь заставила его надеть зелёную рубашку вместо кремовой. Ещё раз переживать такое она была не готова...
Родители, конечно, сильно переживали, но мальчика пришлось поместить в лечебницу для душевнобольных. Решение далось им нелегко, ведь они предвидели последствия...
Микки замкнулся в себе, перестал разговаривать и ни на что не реагировал. На возвращение в реальный мир ушло два бесконечных, по ощущениям родителей, месяца. Но самое страшное случилось позже - по результатам обследования врачи поставили неутешительный диагноз - прогрессирующий аутизм .
Микки закинул полупустой ранец за спину, протиснулся в щель между воротами и побежал по асфальтовой дорожке к дому, перепрыгивая через пузырящиеся лужи. Порхая, словно бабочка, мальчишка добрался до крыльца, вошёл в дом и направился в свою комнату на втором этаже. Он называл её 'крепостью', ведь только там чувствовал себя защищённым и не испытывал тревоги. Светло и безопасно. Что ещё надо Микки для счастья?
Детская была просторной: метров пять в длину и почти столько же в ширину. Высокий потолок, в центре которого громоздилась раритетная хрустальная люстра, имитирующая канделябры. На стенах - угрюмые серые обои в чёрную вертикальную полоску, без узоров и рисунков. Они остались от прошлых хозяев. Напротив двери располагалось широкое трёхстворчатое окно, завешанное с боков плотными коричневыми шторами. Через его слегка помутневшие от старости стёкла в комнату лился дневной свет. Микки сам выбрал эту комнату и настоял на том, чтобы здесь ничего не меняли. Никто ему не перечил...
Тут же, у окна, размещалось рабочее место: деревянный стул с высокой спинкой и письменный стол, заваленный стопками книг в потрёпанных переплётах. На столе ещё стоял включённый светильник, по размеру и форме похожий на шар для боулинга. Ни ноутбука, ни игровой приставки с телевизором в комнате не было. Родители исключили современную технику из рациона развлечений ещё пару лет назад, когда поняли, что Микки тратит на виртуальную реальность всё свободное время, забывая есть, пить и спать. Он не 'рубился' в кровавые 'шутеры', как большинство мальчишек, всё было гораздо безобиднее - Микки привлекали лишь карточные игры. Особенно мальчик любил раскладывать пасьянсы. Но родители вовремя поняли, чем всё может закончиться, и ликвидировали игроманию в зародыше, ненавязчиво переключив внимание сына на перекладывание старинных открыток, которые Хелен нашла в чулане дома, занимаясь как-то уборкой перед Рождеством.
Слева в комнате родители оборудовали место для отдыха. Здесь стояли огромный платяной шкаф и детская кровать. Голубое покрывало на ней было заправлено под матрац, белоснежные подушки взбиты, углы на них расправлены. Все линии на постельном белье шли либо параллельно, либо перпендикулярно, словно кровать заправлял не мальчишка, а кадет военного училища.
Справа от входной двери находилась игровая зона с двумя стеллажами под самый потолок, где на полках стояли конструкторы, радиоуправляемые машинки, роботы-трансформеры и прочая детская ерунда. Все игрушки 'хозяин крепости' выставил в прямые линии в определённом порядке - от большего к меньшему. Ни одной ошибки не закралось в странную композицию 'безумного аккуратиста'. Идеальный порядок, который даже немного пугал неестественностью для комнаты ребёнка.
Между стеллажами, на стене, висело зеркало в человеческий рост. Деревянное резное обрамление в стиле барокко, покрытое позолотой. Местами потрескавшаяся и помутневшая серебряная амальгама. Это зеркало пережило не одно поколение хозяев, впитало за свою долгую жизнь массу различных людских эмоций, и казалось, что от него прямо-таки веяло плохой энергетикой, чем-то тёмным и пугающим... Отец Микки, Кевин, пытался его убрать, но так и не справился с задачей - не нашёл никаких креплений, словно 'раритетная находка' и несущая стена являли собой единое целое.
Микки подошёл к шкафу, открыл дверцу и уложил на верхнюю полку ранец. Снял уличную одежду и аккуратно развесил на плечики. Взамен же надел серую пижаму с мышонком из диснеевского мультика, которая была маловата ему на несколько размеров. Мальчик всегда носил её дома, ещё с детсада. Микки наклонился и вытащил из шкафа большую коробку пазлов из трёх тысяч элементов. На её лицевой стороне виднелась панорамная картинка - синяя гладь океана на фоне чистейшего лазурного неба. В шкафу лежали и другие коробки с головоломками, но Микки привлекала только эта, другие он даже не распечатал.
Собирание мозаики стало любимым, а вернее, единственным времяпрепровождением Микки в последние два года. Изо дня в день, без праздников и выходных. Это хобби посоветовали родителям врачи после очередного срыва, для успокоения нервов Микки. Мальчик с детства боялся 'злобных дяденек' в белых халатах и не стал противиться. Вначале собирал пазлы нехотя, но вскоре втянулся. Он раскладывал картинку сотни раз. На первых порах у него на это уходили месяцы, потом недели, сейчас же считанные часы. Его рекорд - пять часов двадцать три минуты. Микки постоянно тренировался, даже когда игры не было под рукой. Тогда он собирал картинку мысленно. Во время еды, учёбы и даже во сне... Эта картинка жила в мальчишеском разуме и безраздельно властвовала им.