- Официально это ещё не объявлено, - склоняется Белль к решётке. - Это… моё собственное расследование.
И она рассказывает об обвале в шахтах, о неожиданном интересе Румпеля к Рул Горм, о поездке в монастырь, о ночи в библиотеке, о таинственной записке, оставленной ей мужем.
Парень слушает, не перебивая, лишь время от времени трёт пальцами виски и бледно ухмыляется. Он по-прежнему сидит поверх серого одеяла на койке в позе, которую одновременно можно счесть и настороженной, и расслабленной. Спиной опирается на облупленную стену, ноги вытянуты и перекрещены на щиколотках.
- А, - заговаривает он наконец, и голос его звучит немного снисходительно. - Всё ясно. Теперь Голубой точно не жить.
- Что ты имеешь в виду? - глаза Белль удивлённо расширяются.
- Чего тут непонятного, - цедит парень небрежно, проводя указательным пальцем по прутьям решётки, отделяющей его от красавицы. - Грохнет её там без свидетелей, а скажет, что спасал, но не смог — не успел. Он всегда эту «ночную бабочку» ненавидел. Детка, - снова говорит Уилл, и это обращение в его устах звучит почти нежно, - ты такая умная. И при этом такая дурёха.
Белль обиженно отворачивается, подбирая ответ побольнее:
- На самом деле ты просто ревнуешь.
- На самом деле, - парирует Уилл, - мне много чего приходилось слышать о Румпельштильцхене, да и о Голде немало.
Обернувшись, Белль видит, что Уилл поднялся и стоит теперь вплотную к решётке, прижимается лбом к перекладине. Их глаза — на одном уровне.
- Ты просто не знаешь его, - говорит красавица звонко.
- Не знаю, - соглашается Уилл с усмешечкой, а его руки между тем ложатся на предплечья девушки, и ей трудно сосредоточиться на словах, пока маленькие, крепкие ладони сминают тонкую ткань блузки. - А ты уверена, что знаешь?
У Белль нет ответа.
***
Здесь, под землёй, чувство времени изменяет Рул Горм. Она не может отделять секунды от минут, минуты от часов, и когда разнёсшийся по пещерам звук глухих ударов камня о камень вырывает фею из задумчивости, она не может определить, сколько времени прошло с момента, когда Румпельштильцхен оставил её. На какой-то миг ей кажется, что стены туннеля пошатнулись. Или у неё двоится в глазах? Рул Горм моргает, пытаясь избавиться от наваждения, и вцепляется в прикреплённый к талии карабин. Зря они разъединились. Так было бы достаточно дёрнуть за соединявшую их верёвку, ощутить ответное натяжение и по нему понять, что с Румпельштильцхеном всё в порядке. Она не слышала крика — считать ли это хорошим знаком? Грохот повторяется снова, свод трясётся, и по образованному завалом пологому склону скатываются несколько камней. Рул Горм еле успевает отскочить, уворачиваясь от ударов.
Она больше не чувствует, как впиваются в кожу каменные сколы, торопясь, путается в собственной юбке, но даже не замечает треска рвущейся материи: для неё существует только пятно света перед. Ей удаётся двигаться быстрее, но путь преграждают камни - те самые, что Румп оттаскивал к входу, ведь потолок этой, почти кротовьей, норы не просел и не осыпался. Рул Горм выкрикивает его имя на все лады, но никто не отзывается. И фее остаётся только ползти дальше. Стены сдвигаются вокруг неё всё теснее, а заменяющая пол мешанина из камней, почвы и цемента становится неровной и бугристой. Голову приходится держать так низко, что волосы спадают на лицо, закрывая обзор, и теперь, куда бы она ни направляла луч фонаря, увидеть больше, чем на двадцать дюймов под самым носом, не удаётся. Но фея продолжает двигаться. И не останавливается даже тогда, когда видит перед собой мужской ботинок. Только осознав, что упирается рукой во что-то, куда более мягкое, чем камень, Рул Горм понимает — ботинок обут на ногу.
Она роет землю руками, и под тонким слоем обнаруживается облепленная мокрой штаниной нога.
- Румп, - зовёт она. - Румп!
Но ничего не меняется, и тогда фея, исступлённо вцепляется пальцами в икру, сквозь мокрую ткань, прощупывая кожу, и щиплется с заворотом.
Рул Горм сама не знает, чего хочет добиться этим. И готова уже ущипнуть и себя, в надежде, что всё происходящее не более, чем ночной кошмар, но мышца под пальцами дёргается, и слух улавливает приглушённый стон.
Он звучит так тихо, что она готова уже счесть его галлюцинацией.
- Румп?
- Ты не должна была сюда… тут всё… я не смогу разобрать…
- Хорошо. Вернёмся и поищем другой выход, - говорит Рул Горм монотонно. Слова звучат хрипло и причиняют боль. Кажется, она окончательно сорвала голос, когда кричала, и богатство интонаций вернётся к ней ещё не скоро.
- Т-ты ид-д-ди, - отвечает Румп тихо, застревая на согласных. Ей хочется спросить: “Отчего не откликался раньше?” - но она молчит об этом, бережёт связки и время.
- Вместе, - сипит она и не знает, звучит ли это твёрдо. Зато знает другое: она не отступится.
- Не получится.
Она очищает бёдра и торс мужчины от земли и мелких камушков, и вынуждена лечь плашмя на его ноги, чтобы добраться до головы и плеч. Голова оказывается засыпанной меньше всего — может быть, от того, что раньше Румпельштильцхен пытался освободиться самостоятельно… На левом предплечье булыжник, тяжёлый настолько, что Рул приходится упереться двумя руками, чтобы столкнуть его. После она вытягивается во весь рост и шепчет, почти касаясь губами уха:
- Мы уходим, обратно.
Это не вопрос, а утверждение. После она привстаёт, насколько позволяет нависшей над головой потолок, привязывает конец верёвки к опоясывающему его тросику, намеренно игнорируя карабин, ещё сильнее накручивает и запутывает узел.
Здесь так узко, что развернуться практически невозможно. Поэтому большую часть пути, им приходится пятиться. Рул Горм проползает здесь уже четвёртый раз, и духота, витающие в воздухе клубы пыли, врезавшаяся в спину натянутая до предела верёвка и молчаливое сопротивление Румпельштильцхена - почти заставляют её сдаться. Она чувствует себя заживо похороненной, когда обнаруживает: лаз расширился настолько, что теперь можно развернуться. Выбравшись из норы, они ложатся на камни, и несколько минут не предпринимают никаких попыток встать, только тяжело дышат.
Первым приходит в себя Румпельштильцхен, он опирается на локоть, садится, морщит лоб:
- Рул, ты как?
Вместо ответа она пытается сесть, и направляет свет в его сторону.
Выглядит мужчина неважно: одежда помята и местами изорвана, закреплённый на лбу шахтёрский фонарик безнадёжно испорчен, бровь рассечена.
- Рул, - Румп протягивает фее руку, и ей, наконец, удаётся принять более удобное положение. - Прости меня, - судорожно вдыхает он. - Нам не пройти. Не вышло. У меня есть ещё один капсюль, но… - мужчина стирает с лица кровь, и фея видит, как дрожат его пальцы. - Бесполезно. Балки слишком прогнили. Я не должен был, - горько говорит мужчина, и глаза его блестят как-то подозрительно сильно. - идти сюда один. Думал, выйдет. Я должен был убедить их, убедить их всех, - слова становятся неразборчивыми, а тёмную от крови и грязи щёку пресекает влажная светлая дорожка. - Я должен был…
- Перестань! - сипло рявкает Рул Горм, и её ладонь с размаху впечатывается в мокрую грязную щёку.
Фея с недоумением смотрит на свою руку, зажимает себе рот ладонью и шепчет:
- Я не хотела.
Она и вправду не собиралась делать ничего подобного. Выработавшиеся за двадцать восемь лет рефлексы сработали против её воли.
Комментарий к Глава 3
Первая часть главы (до звёздочек) написана совместно с **Летающим Котёнком**.
========== Глава 4 ==========
Они сидят на найденном в недрах рюкзака махровом полотенце, но его тонкая ткань не может защитить от холода каменного пола, и задница уже промёрзла так, что он не удивится, если встав, обнаружит, что на штанах хрустит лёд. Он и Рул сидят обнявшись, в надежде хоть немного отогреть друг друга, но судя по дрожи, сотрясающей тело прижавшейся к нему женщины, получается плохо.
Они вернулись в пещеру, где Румпельштильцхен нашёл фею. Здесь царит промозглая сырость; вода по прежнему занимает почти всё пространство, и её капли, оседая на стенах и сводах каменной залы и ведущего к ней туннеля застывают хрупкими ледяными ломтиками. Но тут хотя бы нет риска, что своды обрушатся им на головы. К тому же искать фею будут именно здесь. «И смерть от жажды не грозит», - попытался он пошутить, усаживаясь на полотенце подальше от ощетинившихся каменными шипами стен. Пить ледяную воду вовсе не хочется, и Румпельштильцхен досадует на то, что уложил в рюкзак вещи на все случаи жизни, но не догадался взять даже хлеба. Не то, чтобы он был сильно голоден, но еда согрела бы их изнутри. Он в который раз чихает, и утирает нос рукавом свитера — платок он отдал Рул Горм — и снова скользит ладонью по рукам и плечам женщины, сжимает крепче запястье, проводит большим пальцем к узкой полоске покрытой пупырышками мурашек кожи, между рукавом пиджака и сползающей перчаткой. Она совсем продрогла.
- Рул, - произносит он, звуком собственного голоса отгоняя подступающее отчаяние, - садись ко мне на колени.
- Нет, спасибо, - отвечает женщина сиплым шёпотом, но — почти церемонно.
Румпельштильцхен восхищается её самообладанием. У него самого не осталось сил цепляться за вежливость и манеры.
- Брось, - уговаривает он ласково. - Я согрею тебя, ты — меня.
Она поворачивает к нему лицо. В белом свете фонаря оно кажется мраморным, а губы синими. Хотя они сейчас так и выглядят: посиневшими, едва не почерневшими, трясущимися от озноба. Губы-то он мог бы согреть, унять дрожь, просто накрыв своими. Рул Горм опирается на его плечо, заставляя на мгновение поморщиться от резкой боли, и неловко усаживается ему на бёдра, доверчиво прижимается к груди. Румпельштильцхен ёрзает, устраиваясь поудобнее, обнимает её, кладёт ладонь на коленки. “Костлявые, - замечает он. - Совсем согреваться нечем.”
- Это неприлично, - шепчет ему в грудь Рул.
Румпельштильцхен хмыкает:
- Не бойся, моё сердечко. Ни на что неприличное я сейчас по определению неспособен.
“К сожалению”, - добавляет он про себя. Мягкие женские ягодицы упираются ему прямо в пах, и у него слишком богатое воображение, чтобы он мог совершенно проигнорировать такую близость. Но та часть тела, что причиняла Румпельштильцхену столько неудобств от одной только мысли о настоятельнице фей, остаётся безжизненной. Кажется, единственное, что может хотеть его тело — это тёплое одеяло и обжигающий наваристый бульон…
- Почему? - шёпот женщины отрывает его от приятных размышлений.
- Окоченел, - шмыгает он носом.
- Румп, - шелестит фея,- я не о том. Почему — “моё сердечко”?
- А, - он снова хлюпает, разрывать объятья ради того, чтобы утереться, не хочется, - ну, потому что ты и есть моё сердечко, радость моя, любовь моя… Думал, феи проницательнее. Магия-шмагия…
Эти слова вырываются так просто, и Румпельштильцхену даже на миг кажется, что он о них не пожалеет.
В наступившем молчании даже доносящиеся из-за стены бесконечно дробящиеся эхом всплески звучат приглушённо.
Наконец Рул шепчет:
- Я не догадывалась.
- Теперь вот знаешь, - пальцы мужчины рефлекторно стискивают её коленку. - Я-я понимаю, что это ничего не меняет, - торопливо поясняет он. Ему хочется сказать ещё что-то, но он чихает и сбивается с мысли.
Во всяком случае, она не спешит сползти обратно на холодный каменный пол, не отстраняется, не скидывает его руку. Они сидят почти неподвижно, и спустя какое-то время, женщина умастившая голову на его груди - в любых других обстоятельствах это показалось бы ему трогательным и уютным - перестаёт судорожно вздрагивать, чуть расслабившись и отогревшись, лишь Румпельштильцхен время от времени утирает нещадно текущий нос, каждый раз возобновляя объятия. Рул не возражает. Она такая тихая — дыхания не слышно за монотонным шумом воды. Но он чувствует все её выдохи и вдохи, они согревают его кожу даже через толстый свитер. Ему действительно стало немного теплее — хотя бы в местах, где их тела соприкасаются. Только вот правая нога затекла и потом… нет, о потом лучше не думать. Всё же от одеяла он бы не отказался. И от бульона. Последняя мысль заставляет его шумно вздохнуть и облизать губы. Как же давно он его не ел… С тех самых пор, как очутился в Сторибруке.
- Румп…
- Да, милая?
- Скажи мне что-нибудь, - хрипло просит женщина.
- Что же мне сказать-то? - переспрашивает он в недоумении и едва заметно вздрагивает: сорвавшаяся откуда-то сверху капля прочерчивает дорожку по виску и скатывается за шиворот раньше, чем он успевает её стереть.
- Что-нибудь, - повторяет Рул. - Чтобы не молчать.
- Страшно? - хмыкает Румпельштильцхен. - Всё будет хорошо, пусть и не сразу. Эти ребята не торопятся, но они придут. Подождём, сколько надо.
Рул возится у него на коленях:
- А если не дождёмся?
- Дождёмся, - отвечает он уверенно. “Ёмся, ё-о-м-ся-а, ё-о-м-ся-а!”- эхо подхватывает его слова и повторяет их, усекая и искажая, превращая их во что-то совершенно неприличное. Румпельштильцхен раздражённо морщится и продолжает уже более приглушённо. - Мы на берегу, не потонем. Без еды можно хоть две недели протянуть, а воды тут — упейся.
Он гладит её по голове, запускает пальцы в спутанные волосы и легонько массирует затылок, почёсывает, словно ребёнка или щенка:
- Как твоё горло?
- Плохо, - шепчет она едва слышно. - А твоё плечо?
Он ненадолго замирает, прислушиваясь к ощущениям:
- Могло бы быть и хуже. - Хмыкает - беседа принимает слишком уж унылый оборот: - Давай о чём-нибудь другом…
- О чём? - всё так же тихо переспрашивает Рул, и ему приходится напрягать слух, чтобы расслышать её чрез шум подземной реки.
- О чём-то… - он продолжает массировать её затылок, тянет, сжимая в кулаке волосы, отпускает, и снова перебирает пряди, - чём-нибудь…
- О чём ты думаешь?
- О тебе. Рассказать? - его голос звучит лукаво, и Рул издаёт звук, похожий на приглушённое хихиканье.
- А других мыслей у тебя нет?..
- Отчего же, - даже как-то обиженно отзывается Румпельштильцхен, - есть. О бульоне.
- Бульоне? - шепчет Рул, и мужчина думает, как чудесно — даже сейчас — в её устах звучат любые простые слова, в его исполнении — скучные и невзрачные. Какое милое маленькое эхо он бы от неё услышал. Но ей, наверное, - наверняка больно говорить и страшно сидеть в тишине, и ему самому стоит придумать какую-нибудь историю, что-нибудь длинное и заковыристое, только вот на ум, как на зло, ничего не приходит.
- Ну, да, о бульоне, похлёбке такой. Готовила когда-нибудь? - он не сомневается в её ответе. Ведь разве повелительница фей будет возиться со стряпнёй? И Рул ожидаемо качает головой.
- Я даже его и не ела, - бормочет она хрипло.
- Я тебя угощу, - обещает он, спускаясь, запутавшимися в её лохмах пальцами ниже, почти к шее, и снова оттягивая волосы. - Вкуснейшая вещь. Главное, чтобы птица была — ну… грач, если повезёт, или хотя бы галки — штуки две. Даже хорошо, что костлявые, наварист будет… Сначала надо крови дать стечь. Вот не торопиться с этим. А когда уж стекла перво-наперво кипятком облить… - Фея фыркает ему в грудь. - …тогда ощипывать будет легче. Не смейся, - дёргает он прядь чуть сильнее. - Может, можно и ощипанную тушку в этом вашем супермаркете купить, я не спрашивал, продают их…
- Не… - шепчет фея.
- У нас так продавали… В мясных рядах. По весне особенно. Когда они бестолковые ещё, голодные. Вот Эдвин, был такой парень у нас, их дюжинами мясникам носил. Так, - его пальцы уже обхватывают её шею сзади, нежно прощупывают выступающие позвонки, опускаются под ворот пиджака, который кажется непомерно огромным на хрупкой женщине. Здесь её кожа оказывается неожиданно тёплой и гладкой. - так… Сбила ты меня своим хихиканьем. Я о бульоне говорил. Эээ… В общем, чего там… Ощипать, выпотрошить, в котёл бросить… Соли… Солью бульон не испортишь. Лука, - его ладонь застывает на плече у женщины, сквозь слои одежды прощупывая очертания тела. - Луковицы две или три мелкие если. Кто-то крошит, я так только корни срезаю, да от земли отряхиваю — всё равно потом разминать всё, - Румпельштильцхен вздыхает, стирает из-под носа едкую солёную слизь. От разговоров о еде во рту скапливается слюна, а пустой желудок болезненно сжимается, но… лучше уж думать о голоде, чем о том, что они замёрзнут насмерть в подземелье раньше, чем эти недоумки гномы успеют их раскопать. - Моркови… Если молодая, то ботву срезаешь, и потом уже, когда почти всё готово, туда же, в котёл. - Он берёт её правую кисть в свою, склоняется, согревает дыханием каждый палец. Они такие маленькие, нежные, расцарапанные в кровь. На ладонях надулись свежие волдыри от верёвки, - ..если моркови нет, тогда лопух так же — корень вначале, ботву позже. Вот вместе не надо их. Они не дружат. Рул! - внезапно сам себя прерывает мужчина. - Можно, я твои пальчики поцелую? И ладошку?
Рул Горм елозит у него на коленях, разворачивается, отодвигаясь от его груди, но руки не отнимает.