Уж в этом он точно не разбирается. Но девушка настойчиво дёргает его за рукав и говорит удивлённо и даже возмущённо:
-Да разве нужно вам разбираться самому?! Можно нанять работников. Вы так богаты…
Румпельштильцхен действительно богат, хотя сам ещё не понял насколько, и какие возможности это ему даёт.
- Богат? - переспрашивает он и соглашается. - Ну, конечно! Ты только никому не говори о нашем разговоре.
Девушка снова совершенно по-девчоночьи дёргает рукав его пальто и изрекает:
- А вы — совсем не такой страшный, как я себе представляла. Ну, я побежала, а то дождь, и матушка хватится.
С неба действительно начинает капать, это определенно указывает: Румпельштильцхен в очередной раз выставил себя полным дураком. Только это его почему-то нисколько не огорчает. Вроде бы Рул Горм не ответила толком на его вопрос, и даже не приняла его извинения, но — Румпельштильцхен, чуть ли не впервые за последние полтора месяца, почувствовал себя живым. Он, кажется, наболтал лишнего, опьянённый почти забытым ощущением, что его слушают и слышат. В этом странном мире слушать приходилось ему самому, он и слушал, и веря и не веря, и делал то, что велят — может быть, потому что собственных желаний у него больше не было. Разве что — вернуть всё назад, но это невозможно. Ему бы радоваться — он жил теперь в таком большом доме, что в нём впору заблудиться, спал в одной постели с молодой женой, годящейся ему скорее в дочери даже без учёта позабытых столетий, владел лавкой, полной диковинных товаров. Только дом был холодным и неуютным, в присутствии Белль Румпельштильцхен испытывал страшную неловкость, но в лавке — в лавке он как-то осваивался, раз уж его прежнее ремесло тут не годилось.
Усиливающийся дождь заставляет Румпельштильцхена остановиться и застегнуть пальто. От обители фей до его нового дома всего-то полтора-два часа пути, но ветер дует в спину и липнут к щекам вмиг намокшие пряди. Где-то над морем грохочет гром. Далеко. Едва слышно. Румпельштильцхен потирает лицо, отбрасывает волосы назад, поднимает воротник, чтобы дождевые струи не попадали за шиворот, оглядывается на монастырскую усадьбу, удивлённо повторяет про себя — феи. Варенье у них засахарилось, и окна протекают. Дверные петли скрипят. И краска на потолке трапезной вздулась пузырём. Он представлял себе фей как-то иначе, но, может быть, именно таящееся внутри волшебство и делает Рул Горм такой неуловимо прекрасной? Когда Румпельштильцхен доходит до особняка, небо становится уже совсем тёмным, то ли оттого, что время позднее, то ли из-за надвигающейся бури. Он думает о лужах, которые натекли в келье с подоконника, но сейчас точно такая же образуется вокруг него, стоило ему вступить в прихожую. Брюки промокли насквозь, а рубашку и пиджак защитила от влаги плотная ткань пальто. Он снимает его и аккуратно вешает на распорку. Белль, услышавшая, как хлопнула дверь, спешит навстречу.
- Румпель! - кричит она ему откуда-то с верхних ступенек лестницы, - разуйся! Натопчешь снова!
Ему и самому не терпится избавиться от полных воды башмаков, но это не так-то просто на мокром скользком полу. Он тщетно ищет глазами стул или табурет, и когда не находит ничего подходящего, идёт в гостиную, оставляя за собой мокрые следы. Садится на краешек кресла и склоняется, чтобы развязать шнуровку. Он не хочет огорчать Белль, но если он упадёт у входа, она тоже огорчится?
- Румпель! - на этот раз голос Белль звучит возмущённо. - Я же тебе говорила!
Румпельштильцхен поднимает на неё взгляд и тут же опускает его обратно: всё никак не может привыкнуть к манере Белль ходить полуголой. Сейчас на ней короткий полупрозрачный халатик, едва доходящий до середины бедра. Это должно выглядеть соблазнительно, но Румпельштильцхен отчего-то не испытывает желания, только неловкость.
- Да ты промок, - его юная жена подходит к нему вплотную и касается его волос, отжимает пряди. - Ох, - выдыхает она озабоченно и выходит, цокая каблуками домашних туфель, чтобы вернуться через минуту уже с полотенцем. Белль подходит к нему, ероша, вытирает волосы, собирает влагу с шеи. Румпельштильцхен покорно ждёт, когда она закончит, удивляясь деловитому равнодушию прикосновений. Точно так же Белль могла бы вытирать пыль с мебели или смахивать капли дождя с одной из своих блестящих кожаных сумок… Рул Горм касалась его иначе, даже сегодня, когда она сжимала его ладонь своими озябшими пальцами, он чувствовал тепло, которым эта женщина так щедро с ним делилась. Тепло, согревавшее его сердце… Белль бросает полотенце ему на колени.
- Спасибо, - произносит Румпельштильцхен тихо.
- Пожалуйста, - Белль смотрит на него, качая головой. - В это время года на улицу без зонтика выходить… неосмотрительно.
Румпельштильцхен молчит. Подумаешь, немного воды на полу, её и вытирать не надо, сама скоро высохнет, и он тоже не растает - не сахарный. Нет, ничего этого он не говорит, просто ждёт, когда Белль выйдет, и уже тогда стаскивает мокрые носки и протирает полотенцем ступни. Поздно, и есть ему не очень хочется, но он идёт на кухню, включает газ, ставит чайник — в тайной надежде, что когда он поднимется, Белль будет уже спать. Почему они полюбили друг друга? В книге Генри говорится: его и Белль связывала истинная любовь, он забрал Белль в рабство в качестве уплаты за то, что он остановил войну. Всё это кажется ему невероятным. Но он думает об этом какое-то время, почти отстранёно, пьет ромашковый чай и грызёт тостовый хлеб, не чувствуя его вкуса. Наконец, решив, что прошло достаточно времени, он поднимается в спальню, цепляясь в темноте за перила.
Белль уже в кровати. Румпельштильцхен выдыхает с облегчением, стараясь не шуметь, идёт к своей половине. Пижама лежит под одеялом, он переодевается и, зевая и потягиваясь, ложится. Белль поднимает голову от подушки:
- Румпель?
- Это я, Белль.
- Ру-умпель, - морщится она недовольно, - сходи-ка сначала в душ.
Румпельштильцхен поворачивается к жене спиной и садится на край постели: она не видит, как упрямо кривится его лицо, когда он залезает под одеяло, в мягкое тёплое место, которое он не собирается покидать до утра.
Белль толкает его в спину.
- Румпель, я сказала тебе пойти в душ.
- Я там уже был, - неразборчиво бормочет он.
- Правда? - Белль недоверчиво хмыкает.
- Вчера, - уточняет Румпельштильцхен, хотя не очень уверен в сказанном. Может быть, и не вчера, а несколько дней назад — во всяком случае, он не заметил, чтобы с этого времени успел испачкаться. Как бы то ни было, мыться тёплой водой слишком часто — вредно, это вытягивает жизненные силы. Румпельштильцхена и так сложно назвать здоровяком, и, может быть, в его жизни не так уж много смысла — но болеть из-за прихотей своей юной жены ему совсем не хочется.
Белль толкает его ещё раз, но Румпельштильцхен только подтягивает колени к животу, устраиваясь поудобнее.
- Завтра, ладно? - бормочет он примирительно. - Сегодня с меня достаточно воды.
Его будит раскат грома, что грохочет совсем близко. Румпельштильцхен, пробуждаясь, резко садится на кровати. Он не боится грозы - в жизни слишком много вещей, которых действительно следовало опасаться, чтобы пугаться какого-то громыхания. Только Бей боится. Боялся всегда. Он, конечно, не залезал больше к нему в постель, как делал, когда был совсем маленьким мальчиком. Сын скрючивался на своём тюфяке и смотрел в темноту широко раскрытыми от страха глазами. Румпельштильцхен знал об этом, и с первыми ударами грома привычно поднимался, чтобы зажечь свечу, сказать Бею какие-нибудь ничего не значащие слова, чтобы не оставлять его в темноте и одиночестве. Но сейчас… Бея нет рядом. Румпельштильцхен с глухим рыданием падает обратно на подушку и, повернувшись, утыкается в неё лицом, надеясь заглушить рвущиеся из груди звуки. Если Белль услышит, она непременно спросит, что с ним, а Румпельштильцхену меньше всего хочется говорить об этом. Он натягивает одеяло — осторожно, чтобы не потревожить жену — и обнаруживает, что её нет в постели.
========== Глава 4 ==========
Румпельштильцхен никогда бы не разобрался в мелком витиеватом почерке, которым заполнены журналы с каталогом товаров, если бы не Генри. Мальчишка прочитывал вслух очередную запись, и они отыскивали среди залежей вещей — в подсобке, зале или в чулане, соответствующий предмет. После чего Генри вписывал название в новый каталог крупными печатными буквами. С этим Румпельштильцхен тоже вряд ли справился бы самостоятельно: когда-то он гордился тем, что может написать своё имя, но в данном случае этого умения было явно недостаточно. Его немного удивляло то, что Генри просиживал с ним по два-три часа: Генри, конечно, был отзывчивым и добрым мальчишкой, но он был мальчишкой, а Румпельштильцхен знал, что в тринадцать лет можно найти себе занятие поинтереснее, чем сидеть в пыльной лавке с потерявшим память дедом и перебирать старые записи и не менее старые предметы. Даже Бей стремился улизнуть от домашних обязанностей, то и дело сбегая «чуть-чуть погулять» именно тогда, когда приходила пора пропалывать огород или поить овец. Генри же почти каждый день заходит к нему в лавку после школы.
Вот и сейчас, отыскав ящик с шахматами из слоновой кости, Генри расставляет фигуры по доске, проверяя «комплектность».
- Почему ты мне помогаешь? - Румпельштильцхен всё-таки задаёт вопрос, вертевшийся у него на языке последние несколько недель.
Генри надувает щёки, выдыхает тоненькую струю воздуха и делает вид, что очень занят выстраиванием в линию маленьких, искусно сделанных лошадей и слонов: отвечать ему не хочется, это видно, но Румпельштильцхен проявляет настойчивость:
- Всё-таки почему?..
- Ну-у-у, - неохотно тянет мальчик, - ты вроде как мой дедушка.
- Хорошо, — да, Генри его внук, в это Румпельштильцхен поверил почти сразу. Не мог не поверить: сходство было слишком очевидным, и обманчивым, ограничиваясь одной только внешностью. - Наверное, я не тот, родством кем стоило бы гордиться, - Румпельштильцхен грустно улыбается. - Есть ещё какая-то причина?
Генри отрывает взгляд от разделённого на тёмные и светлые квадраты игрового поля:
- Знаешь, дед, порой мне кажется, ты не так уж и изменился.
Румпельштильцхен усмехается:
- Жаль, я не могу судить об этом. Так ты скажешь, или… это что-то, о чём мне нельзя знать?
Он уже готов к ответу «да, нельзя», и нисколько на этот ответ не обидится, ибо разве мало может быть у мальчика тем, на которые говорить совсем не хочется. Всё же странно, осознавать себя дедом, когда свой собственный сын остался в памяти таким же тринадцатилетним мальчишкой. Он смотрит на то, как на лице Генри лукавое выражение сменяется растерянностью. Как мальчик подпирает подбородок рукой и смотрит уже не на деда, а куда-то мимо.
- Ну, в этой лавке не только просто товар, тут полно всяких волшебных штук, - начинает Генри тихо, и Румпельштильцхен согласно кивает, - и ты знаешь, что случилось с моей мамой. Мамой Эммой, - уточняет он зачем-то. - Вот я и подумал, вдруг что-то из этих волшебных штук может помочь моей маме.
Генри говорит последние слова так, что Румпельштильцхену вдруг очень хочется положить ладонь на его коротко остриженный затылок, притянуть к себе, но рука, почти опустившаяся на мальчишескую голову, вздрагивает и застывает в воздухе.
- Понимаю, - Румпельштильцхен резко вдыхает в воздух. - Надежда есть всегда. Я по крайней мере сейчас понимаю в этом меньше твоего, но ты можешь взять эти записи домой и изучить их там. Тебе не обязательно…
- Правда? - Румпельштильцхен почти завидует загоревшемуся в глазах Генри энтузиазму. - То есть это не значит, что я тебя брошу — наедине со всем этим барахлом, - тут же пытается оправдаться мальчик, вызывая у Румпельштильцхена ещё одну грустную улыбку.
- Даже если и бросишь, наверное, помочь маме сейчас важнее.
- Ну да… - соглашается Генри.
- Что ж, - Румпельштильцхен направляется к шкафу, в котором хранятся тетради с описью «барахла», - Мне без тебя от этих записей всё равно толку нет.
Генри прижимает тетради к груди и смотрит на Румпельштильцхена с радостным изумлением. Прежде чем позволить мальчику уйти, Голд задаёт ему ещё один вопрос, потому что больше задать его некому. О, да, он спрашивал Белль, но та была слишком занята — книгами, поисками портала в Камелот, общением с какой-то русалкой, и потому всё, что ему удалось узнать это - «Румпель, у нас достаточно денег, чтобы о них не думать», и «Румпель, если тебе что-то надо, просто скажи». В общем-то, ему обычно не надо ничего. Во всяком случае ничего из того, в чем он нуждался, нельзя было купить за деньги. Но на этот раз…
- Генри, скажи, насколько я богат?..
- Дедушка?! - видимо, сегодняшний день для Генри стал днём открытий. - Да ты самый богатый человек в городе.
- Ну, это звучит не слишком точно, - замечает Румпельштильцхен, - и я не хотел бы, чтобы случилось так, что в один прекрасный день мы оказались без штанов на улице.
- Так, - Генри явно не терпится покинуть лавку, - лучше это с бабушкой обсудить.
- Похоже, - Румпельштильцхен обводит рукой невидимую сферу, - она не слишком доверяет мне в этом вопросе, - хотя, пожалуй, Белль вообще не очень-то ему доверяет и иногда ведёт себя с ним так, словно он потерял не память, а рассудок. - Генри, скажи, если я куплю новые окна — двадцать новых окон — и ещё заплачу стекольщикам за установку… сте-кло-па-ке-тов, - последнее слово Румпельштильцхен произносит почти по слогам, - это не разорит нас?
- Дед! - брови Генри взлетают так высоко, что чуть не скрываются под чёлкой, - да даже если ты двести окон купишь и двери к ним в придачу — не обеднеешь!
- Это я и хотел узнать, - Румпельштильцхен невольно улыбается, глядя на то, как быстро сменяются выражения на лице мальчишки. - Ну, беги, беги, не буду тебя больше задерживать.
Генри запихивает тетради в свой рюкзачок и уходит. А Румпельштильцхен собирает шахматы в коробку и думает, какой бы повесить на них ценник. Так, прикидывает он, если какая-то фарфоровая плошка стоит сто пятьдесят долларов, то эти фигурки никак не могут оказаться дешевле. Пусть не все они костяные — половина вырезана из тёмной твёрдой древесины. Ещё какое-то время Румпельштильцхен позволяет «всему этому барахлу» занимать свои мысли, и даже выводит на ценнике наобум - «180.50», и, пока нет покупателей, идёт перебирать шкафы, хотя бы ту часть их содержимого, в которой он может разобраться самостоятельно — одежду, посуду. И отчасти ему даже проще одному. Проще думать, что, как бы то ни было, он делает то, что должен делать. Проще не думать о другом. Проще, чем в присутствии Генри. Гораздо проще, чем пустыми вечерами в пустом и огромном розовом доме. Но, - напоминает себе Румпельштильцхен, - сегодняшний вечер не будет таким уж пустым, потому что у него есть одно дело.
========== Глава 5 ==========
В Сторибруке нет тюрьмы, зато есть карательная психиатрия. Подземный этаж больницы, где в палатах, больше похожих на камеры, держали тех, кто представлял опасность для Сторибрука. Белоснежка - милосердна, а бывшие жители королевств по большей части добропорядочны, поэтому заключённых было не так много. В подземных одиночках сидели лишь король Георг, бывший джин Сидни Глас, ведьма Запада да Айзек, больше известный как «Автор» - впрочем, автором он уже не был.
Психиатрическим это отделение называлось по праву: обитатели одиночек, навсегда лишённые и дневного света, и какого-либо общества, довольно скоро начинали разговаривать сами с собой, мерить шагами палаты, а Сидни и Георг, пробывшие здесь дольше всех, проводили большую часть дня, раскачиваясь у себя на койках. Айзек попал в число пациентов относительно недавно и пока держался вызывающе и даже несколько надменно. В общем-то, лишённый своего былого дара, он не представлял уже ни особой опасности, ни интереса, и, возможно, лучшим решением было бы отправить писателя-неудачника туда, куда он так жаждал попасть — за черту города. Однако, Айзек - единственный, кто знал Ученика Мерлина достаточно близко, единственный, кому Ученик когда-то позволял путешествовать между мирами вместе с ним. Единственный, кто мог знать хоть что-то о местонахождении самого Мерлина. Но Айзек на все вопросы отвечал настолько уклончиво, что из его слов нельзя было ни извлечь какую-то полезную информацию, ни понять степень его осведомлённости. И когда следствие зашло в тупик, на помощь позвали, ну, разумеется, Голубую Фею.