В высоком синем небе сияло солнце, напоминая собой монету: литой, горячий, только что оттиснутый дупондий. Такой медяк не возьмешь руками - если, конечно, ты не богиня Монета, ныне упраздненная епископалами. В прежние времена это было ее обязанностью в пантеоне - ежедневно подхватывать солнце после заката и начищать воском, дабы небесный медяк блестел как следует и радовал глаз Дьеуса. Сейчас, эдиктом императора Тита, никаких богов нет, только Всеединый Элоах, однако солнце никуда не исчезло.
Отсюда, из прохладного таблинума на третьем этаже, открывался прекрасный вид на Кавелинский взвоз, по которому Лукреций поднялся сегодня утром. Взвоз кипел жизнью. Он был одной из двух улиц, соединявших нижний Авентин и кварталы знати, перемычкой между мирами, мостом, на котором переводили дух, преддверием ада и рая в одном лице - и потому, несмотря на запрет домина, был плотно застроен инсулами, каупонами и гнусными попинами, где день и ночь стоял многоголосый ор, стон, звучали проклятия, шушукались в углу иностранцы с бегающими глазами, вольноотпущенники, осмелев от выпитого, дрались с тервингами из городской стражи, а захмелевшие с непривычки колоны засыпали прямо за столом, уткнувшись щекой в плечо соседу. На открытом воздухе, под навесами, под сенью платанов продавали товары с запада и востока: пряности, рыбу свежую и подтухшую, копченое мясо, бараньи внутренности, забродившее вино в кувшинах, оливковое масло и свиное сало, пасту из семен горчицы в виноградном соке, морепродукты в бочках, гарум из вяленой хамсы, и ячмень, много ячменя в разных видах. Всё это обменивалось на деньги. Асы, квадрансы, дупондии, аргентумы, сестерции, все разных чеканок, считай, из разных эпох - вот те, массивные, эпохи императора Тита, вот эти, полегче, отчеканены при императоре Северии, а эти, жалкое недоразумение - совсем недавно, при Гае Валерии: тоненькие, с серьезным недовесом, будто бы намертво стиснутые пухлыми пальцами покойного императора. Лукреций помнил его. Апологет строгости, экономии, самоограничения - для всех, кроме себя самого; Валерий вел распущенный и разгульный образ жизни, не отказывая себе ни в чем, например, в золотых и серебряных копиях себя самого, выставленных в Сенате и имитировавших процесс мочеиспускания; вместо мочи текло сладкое эбинтское вино, которым сенаторы должны были, по замыслу императора, утолять свою жажду. Ничего удивительного, что и убили его в Сенате. Произошло это два года назад. Так совпало, что Лукрецию пришлось покинуть Вечный Авентин в это же время, и что было дальше со свержением Гая Валерия, он увидеть не успел.
Говорят, стало лучше.
- Так что ты решил, Лукреций? - спросил Сервий из глубины кабинета. - Учти, я ни к чему не принуждаю тебя. Да, мы были друзьями, но пусть это не застилает тебе глаза. Если откажешься - я всё пойму.
- Но и помогать не станешь? - Лукреций обернулся.
- Да, не стану, - согласился Сервий. Он мало походил на себя прежнего, из тех времен, когда они служили эквитами на реке Ренос. Тот Сервий был статный, чернокудрый юноша с горящими глазами и плоским животом. Ныне он безобразно растолстел, на спине из-за вечно неправильной позы уже проклевывался горб, а плешивую голову украшали несколько редких волосинок. Только глаза остались прежние, пускай и подпертые складками жира. - Ладно бы ты просил сто, двести, да хоть триста золотых. Но три тысячи - куда тебе столько?
Лукреций не ответил.
- Так ты согласен? - спросил Сервий после паузы.
- Да.
- Хорошо, - Сервий потер пухлые ладони и встал с кушетки. - Завтра же и приступим. А теперь поешь. Сейчас кликну слуг.
Лукреций не удержался и съязвил:
- А если бы не согласился - и поесть бы не дал?
- Нет, почему. Дал бы, - серьезно ответил Сервий. - Но ты прав, все зависело от ответа. Если "нет", я бы подал тебе конский хер с овощами и бычье яйцо на вертеле. А ты бы ел и нахваливал. Повара у меня замечательные.
Несколько секунд они молчали, переваривая эту мысль, затем синхронно расхохотались. Смеялись долго, до слез. Смех разрядил напряжение.
- Ты проклятый идиот, - сказал Лукреций, отсмеявшись.
- Еще какой, - усмехнулся Сервий. - Ну а ты? Самый прохиндеистый малый в центурии! А помнишь наши шутки? Помнишь, как мы спящего центуриона вынесли из лагеря, вместе с лежанкой и этой его пернатой палкой под подушкой? Вот крику-то было! Он еще проснулся и бегал как сумасшедший перед воротами, голый, но с палкой, и кричал, что убьет шутника. А кто им был? Ты, Лукреций!
- Ха! Но ты мне помогал.
- Да, славная вышла шутка, - сказал Сервий и вздохнул. - И времена были славными! Не то, что сейчас. Что со страной творится, в толк не возьму. Варвары по Авентину разгуливают, где захотят. Раньше мы их били, как собак паршивых, а теперь? - в голосе зазвучала горечь. - Куда ни плюнь, одни тервинги. Даже в стражу пролезли, твари такие.
Лукреций пожал плечами. Да, на Реносе их центурия воевала и с тервингами. "Мар-мар-мар!" - вопили те во время кавалерийской сшибки, крепкие, вонючие, с кудлатыми бородами до пояса. Тервинги, херулы, грейтунги, анты - не счесть варваров, переходивших реку Ренос бродами, вскинув на плечи топоры и спаты. Еще при Тите тервинги поддержали империю в войне и были вознаграждены: им позволили поселиться в Арморике. Позже выяснилось, что тервингам неинтересно земледелие, а плодятся они неимоверно быстро. Вся их молодая поросль стекалась в городскую стражу, в федераты, в армию, и занимала там всё новые и новые места. Большая часть стражи уже состояла из тервингов, и их число всё увеличивалось: шестеро против четверых имперцев. Куда уж дальше? Лукреций всегда старался не делать различий между людьми, относиться ко всем одинаково. Однако с тервингами не получалось. Слишком они сами презирали всех.
- Дело не в варварах, Сервий, - все же ответил Лукреций. - А в инфляции.
Неделю тому назад он получил письмо:
"Лукрецию в Венусии от его друга Сервия
Теперь согласен. Приезжай".
Лукреций несколько раз перечитал письмо и наконец решился.
Одному ехать в Авентин было опасно. Дороги кишели беглыми рабами, разбойниками и федератами, незаметно для всех пристрастившимися к грабежу. Раз в месяц муниципий Венусии отправлял в столицу охраняемую квадригу с налогами. Дождавшись, Лукреций поехал вместе с эмиссарами, обуреваемый сложными мыслями. Два года назад Сервий отказал ему в просьбе, и трудно было винить его за это. Три тысячи ауреусов, золотых монет эмиссии Тита, достать было практически невозможно, если ты простой квестор. Даже для Сервия, советника императора, эта сумма наверняка являлась огромной, даже чудовищной. Но меньше не выйдет.
Нельзя рисковать.
Иначе Юлия...
Он нахмурился, вспоминая ее. Посмотрел на свои руки. Большие, натруженные руки со множеством мозолей от лопаты и гладиуса. Совершенно обычные руки, ни капли мистического в них не было. Но именно ими он заклинал деньги, дрессировал их, заставлял оборачиваться, складываться в денежные потоки, стабилизировал, направлял, успокаивал. И этим же руками, руками жреца Монеты, он обратил нежную, доверчивую душу Юлии в прах.
Усилием воли Лукреций отвлекся от воспоминаний и сосредоточился на словах Сервия. Тот говорил, полулежа на скамье и периодически бросая в рот кусочки фиги:
- Именно поэтому. Император Вителлий, как ты знаешь - мой друг.
- Вроде меня? - спросил Лукреций почти без усмешки.
- Нет, - сказал Сервий. - Совершенно иного толка. Тебе я могу отказать в просьбе, а ему - нет. Ты уж извини. Он император, понимаешь? Общение с ним - это череда запретных тем. Никаких неуместных шуточек. Сказать по правде - я его боюсь.
- Хороша дружба.
- Раньше он таким не был. Когда он был городским префектом, а я работал в Сенате, мы общались на равных, и это был славный парень, широкой души. А потом последний переворот вознес его на вершину. Я и не надеялся, что он возвысит и меня, однако поди ж ты... Теперь я - советник императора, пускай и без официального статуса, - Сервий хмыкнул. - И я обязан защищать государство. Скажу по секрету: у Вителлия есть одна слабость. Это женщины. Фаворитки. Говорить ему, что это пагубно - бесполезно и опасно, тем более Вителлий за последний год... сильно сдал в части разума, скажем так. Потому и не говорю. Есть у него фаворитка, Домна Октавия. И вот она - шпионка из Арахозии.
Лукреций удивился.
Арахозия, деспотия на востоке, изнеженная и коварная, была злейшим врагом Авентина еще с незапамятных времен. Происками их шпионов Гай Валерий, помнится, объяснял неудачи своего правления. Сколько людей было распято по обвинению в шпионаже - не счесть. В те дни распинали даже в столице, прямо здесь, на Кавелинском взвозе.
- Серьезное обвинение, - сказал Лукреций.
- Скажем так, доказательства у меня были. Однако они сгорели, - Сервий поморщился. - Здесь их и сожгли, ночью, пока я дрых. Домна моих слуг перекупила. До чего же алчными могут быть люди, ты не представляешь. Такое впечатление, что инфляция обесценила не только деньги, но и человеческую природу. А может, её в первую очередь. Вот ты. Когда прошел слух, что ты украл деньги из казначейства и сбежал в Венусию, я не поверил своим ушам. А оказалось - правда. Честнейшей души человек, Лукреций - стал вором.
- Мне нужны были деньги. Больше жизни. А ты мне отказал, - сухо ответил Лукреций.
- И ведь всё равно украденного не хватило? - Сервий осекся. - Ладно. Извини. Извини. Я просто на взводе последние дни, клянусь, я не хотел тебя задевать. Вырвалось просто... Ты ведь слышал про последнюю реформу? Я про твою сферу говорю, про денежную.
- Конечно, - ответил Лукреций, про себя мудро решив не обижаться.
- И твое мнение?
- Хорошая. Мы с муниципием выпили по бурдюку вина за обсуждением и пришли к выводу, что реформа, в целом, совершенно верная. Снижает инфляцию, укрепляет золотой стандарт ауреуса... должно помочь.
Сервий подался вперед.
- А знаешь, кто ее автор?
- Фаворитка?
- Шпионка, - весомо сказал Сервий. - Я с самого начала пытался втолковать императору, что за этим ее "оздоровлением" кроются злобные замыслы. Однако как это сделаешь, когда Домна у него на коленях крутит задницей? - он развел руками. - Сам я так не умею. Но я своего добился. Император разрешил проверку. Он ждет отчета, а аудитором стану я. Мое первое официальное назначение при новой власти.
- И ты хочешь, чтобы этим занялся я, - понял Лукреций. - И нашел следы вредительства.
- Да. Ты хороший специалист, Лукреций, - сказал Сервий. - А еще ты мой друг. Я тебе доверяю. Поможешь с проверкой, помогу и я. Достану столько ауреусов, сколько тебе понадобится.
За столом воцарилось молчание. Лукреций обдумывал сказанное.
- Кстати, - сказал Сервий после паузы. - Лукреций.
- А?
- Ты ведь заклинатель денег. Покажешь какой-нибудь фокус?
- Я не фокусник, - произнес Лукреций, правда, больше для проформы.
- Ладно тебе. Со всеми этими епископалами, запрещающими богов, я и забыл, какой была теургия в дни нашего детства. А ведь она была. Я это помню, - Сервий достал массивный кошель, набитый монетами, и толкнул Лукрецию через стол. - Прошу тебя.
Против его ожиданий, Лукреций высыпал монеты, назвав их слишком новыми и урезанными, и после недолгих манипуляций оживил сам кошелек. Очнувшись, кошелек обнаружил себя в чужих, незнакомых руках и заскулил от страха, бедный. Спотыкаясь, он помчался на коротких лапках-подвязках к хозяину и радостно завизжал, когда Сервий со смехом прижал его к себе. Будь у него язык, он бы наверняка лизнул хозяина, но его не было, поэтому кошелек лишь скрипел скобками-застежками, жалуясь на Лукреция, взявшего его без разрешения.
- Это чудо, - искренне сказал Сервий.
- Наверное, - ответил Лукреций. - Не я создал эту любовь. Просто отпустил вожжи. - Он помолчал. - Я отойду.
Сервий знал, что ему нужно навестить Юлию, но у него хватило такта не спрашивать об этом напрямую. Поэтому он лишь кивнул, безуспешно пытаясь совладать с ластящимся кошельком.
Миновав колоннаду Палладия и Аппиевы колодцы, Лукреций привычным, протравленным в памяти маршрутом вышел - до страшного легко - к особняку с белыми стенами, увитыми лозой. Сердце его екнуло, как и всегда, и это чувство не испортил даже вид вырубленной, и явно давно, его любимой тутовниковой рощи. Он родился в этом здании - без малого сорок лет назад, в счастливую эпоху Тита, когда Вечный Град Авентин стоял на земле твердо, охватывая руками весь известный мир. Ныне ноги у Града подломились, и обессиленный гигант медленно умирал, стоя на коленях, а маленький, незначительный на его фоне Лукреций стоял у ворот собственного дома и боялся встречи с искалеченной женой.