В ладонь ему вспрыгнула теплая монетка.
Лукреций удивленно воззрился на нее, затем перекатил в пальцах. Медный квадранс, чеканка Гая Валерия - тощая монетка, едва живая.
- Откуда ты взялась? - спросил он ее.
Конечно, монетка не ответила. Монеты не живут разговорами, они общаются без слов, одними лишь эмоциями. От этой веяло поддержкой, желанием помочь. Лукрецию вдруг стало досадно. Получается, он настолько боится войти, что притянул к себе ближайшую монету, чтобы та утешила его. Печально хмыкнув, Лукреций сунул квадранс в кошель и вошел внутрь.
Юлия сидела в саду, подоткнув под колени тогу, и смотрела, как снуют по земле крупные черные муравьи. В руках у нее была палочка-стило. Как древний Дьеус, громовой молнией направлявший человечество, Юлия вела муравьев - прокладывая для них новые пути, глубокие и удобные, сооружая горные цепи, дабы отгородить от опасностей, скидывая с небес дары - пережеванные кусочки яблока. Она отняла у муравьев запретную добычу, блестящего мертвого жука, и закопала поодаль, соорудив для него надгробный диск из гальки. Поправив тогу, Юлия молитвенно сложила руки за упокой, а разъяренные насекомые ринулись сновать по ее оголившимся коленям. Вид ее лица, торжественного и серьезного, болью отозвался в сердце Лукреция.
- Юля! - вырвалось у него.
Но Юлия не услышала его. Даже когда на негнущихся ногах он подошел поближе и несмело коснулся пальцами ее волос. Никакой реакции. Никакой боли. Два года назад она утратила себя. Выйдя из Врат Авроры, амбициозно распахнутых Лукрецием в иной мир, ужасные, бесконечно чуждые создания сломали ее, как мозговую кость, и выгрызли душу из обломков. А он... Он в тот час степенно общался с Антонием, иномирянином из зазеркальной империи, безупречно логичным и холодным, как осколок льда. Пришел к нему как проситель. "Ты искал истину, - сказал Антоний и коснулся его лба. - Дарую ее тебе, но впустую - когда вернешься, потеряешь всё". Смех Антония царапнул душу, как стекло, и мгновенно обжег, как лед. Все полученное им бесполезное знание Лукреций забыл, шокированный, когда воочию увидел Юлию, брошенную тварями на каменном полу. Внешне она осталась жива и здорова, телу ее не причинили вреда... Но душа была отнята, грубо и жестоко.
И пребывала сейчас за Вратами.
Опустившись на колени, Лукреций обнял свою искалеченную Юлию. Она молча дернулась, как сомнамбула продолжая бессмысленное движение, но он держал крепко.
Врата не откроются без жертвы. Никаких быков или овец. Чтобы распахнуть врата, сквозь которые явилась в мир Монета-богиня, требовался ее главный и единственный атрибут. Деньги. Пять тысяч полновесных ауреусов, согласно подсчетам. У него имелось две тысячи - всё то, что он украл из казначейства, где работал квестором, и всё, что заработал позже в Венусии, на тот момент не подконтрольной новому правлению. Мало. Нужно еще. И взять три тысячи неоткуда, разве что помочь Сервию в его смертельно опасных интригах. Лукреций застыл, продолжая стискивать безропотную Юлию в объятиях. Слуга, следивший за ним с момента появления, молча удалился, как всегда, не приветствуя беглого хозяина. Лукреций прижал лицо к волосам Юлии и закрыл глаза.
- Перестань. Эта женщина мертва, - произнес голос, в котором сквозило отвращение. - Разве ты не видишь?
Лукреций резко обернулся.
Позади стояла молодая женщина в претексте с двумя пурпурными лентами; тога клинышками и защелками была подоткнута так, чтобы подчеркивать тонкую талию и высокую грудь. Лицом изящной лепки она напоминала статую, и была столь же холодна. Кудрявые волосы стянуты лентой из дикого шелка с проблесками золотой нити, оставляя свободным лоб, из-под которого смотрели насмешливо злые глаза.
- Вы кто? - спросил Лукреций настороженно.
Вместо ответа она сделала властный жест, и в его кошельке зашевелилась монетка-квадранс, о которой Лукреций уже позабыл. Секунду спустя монетка вырвалась и прыгнула ей в протянутую ладонь. Фокус старый, конечно - но он давно не видел, чтобы это проделывал кто-то, помимо него.
- Ты заклинательница монет, - понял Лукреций.
Значит, вот как она отыскала его. Монетка привела, предала.
- Ага. И намного сильнее, чем ты, - сказала женщина. - Потому я и почуяла тебя, а ты меня - нет. От тебя пахнет медяками, знаешь? Запах купороса и плебея. Будь цел храм Монеты, работал бы там гаруспиком, не выше. А это - кто? - она с недовольным видом указала на Юлию.
- Моя жена.
- Да она мертвая. Как так получилось? Впервые вижу такое.
- Неважно, - Лукреций встал, заслонив собой безмолвную Юлию. - Гаруспиком, говоришь?
- Ага, - она кивнула, потеряв всякий интерес к Юлии. - Не авгуром. И уж, конечно, не понтификом.
- А ты?
Гостья явно ждала этого вопроса. Она приняла горделивую позу, выпятив грудь, и Лукрецию вдруг стало понятно, что она еще очень молода, практически девчонка:
- А я и есть понтифик Монеты. Не по званию, но по факту.
- Ну конечно же. Значит, ты - Домна Октавия, - сказал Лукреций. Следовало бы догадаться раньше. Кто еще мог занимать столь высокий финансовый пост, как не заклинатель денег? - Фаворитка императора.
- Верно! - она широко улыбнулась. Слово "фаворитка" ее не покоробило.
- И ты следила за мной.
- Конечно, - заявила она. - Я знала о твоем прибытии еще загодя, и мне очень любопытно было взглянуть на настоящего заклинателя денег, из титовских времен. А ты пахнешь медью, бедностью и неудачами. Так даже неинтересно. Хочешь напугаться? - она хитро сощурилась.
Лукреций промолчал. Вздохнув, Домна Октавия извлекла золотой ауреус и показала им на Юлию.
- Вот эта дохлятина. Она же тебе чем-то дорога?
Опять без ответа.
Разозленная, Домна Октавия скорчила злую гримаску:
- Вот смотри. Когда ты уйдешь, а ты уйдешь, я пришлю сюда парочку федератов. И они всего за одну такую монетку отрубят ей башку. Ты даже помешать не сможешь.
Первым его порывом было ударить эту надменную девчонку. Но это было бы глупо. Стиснув кулаки, Лукреций совладал с тобой и сквозь зубы произнес:
- Ты этого не сделаешь.
- Не сделаю. А ты всё одно напуган до невозможности, - донельзя довольная его реакцией, Домна Октавия приблизилась и оказалась выше на полголовы. - Сервий спит и видит, как бы раскрыть мои коварные замыслы, но это зря. Потому что это неправда. И даже ты ему не поможешь, Лукреций Дрессировщик. Лет десять назад, когда я еще строфион не носила, я читала о тебе разные забавные истории и полагала тебя великим, гением. Теперь я вижу, какой ты: потный, трусливый и старый, - внезапно наклонившись, Домна Октавия жадно поцеловала его. От нее пахло можжевельником и юностью. Поцелуй длился секунд пять, пока Лукреций в ужасе не отстранился.
Домна рассмеялась.
- Зачем ты это сделала? - вскричал Лукреций, почему-то страшась обернуться к Юлии.
- Люблю целовать испуганных мужчин. Еще с детства, - она горделиво усмехнулась. - Завтра проверка адверсариев в архиве. Смотри не опоздай, герой моего детства. Авось и разоблачишь шпионку. Лови на счастье, - и она швырнула ему давешний квадранс, уходя.
Лукреций хотел остаться здесь, с Юлией. Но после произошедшего ему было нестерпимо стыдно. Ужасно, но им, кажется, завладело возбуждение, и он боялся, что грубым прикоснованием невольно причинит ей вред. Поэтому Лукреций бросил вороватый взгляд на проем, в котором скрылся слуга, в последний раз вглянул на жену и торопливо ушел, почти вылетел.
Юлия осталась одна, так и не узнав, что Лукреций был здесь.
Архив сгорел на следующее утро.
Лукреций и Сервий как раз стояли перед коваными литыми вратами в базилике, отделявшими общественную портику, наполненную такими же просителями, от личного таблинума императора. Четверо преторианцев, бритых и подтянутых, с фасциями на плечах, сверлили их неприятными взглядами. Все они были чистокровными авентийцами из патрицианских семей. Несмотря на декларируемое равнодушие к происхождению граждан, император ненавидел и тервингов, и химьяритов, и лувийцев, о чем Лукрецию и сообщил Сервий с оттенком одобрения. Император должен был принять их с минуты на минуту. Сервий то и дело посматривал на громадную клепсидру, выставленную в центре зала, и отсчитывал сыплющиеся крупинки песка.
- Пропустите! Срочное дело! - закричал, едва взобравшись на портику, замызганный епископал. На груди у него был дискос из грубой меди. Священник. Отталкивая остальных, епископал вскоре добрался до врат, но был остановлен преторианцем:
- В очередь.
- С дороги! - взбеленился священник. - Я от епископа!
- В очередь, сутулый, - повторил преторианец и толкнул его в грудь тупым концом фасции.
Удар был несильный, но священник упал.
- Больно! Да, мне больно, но эта боль ничто! - вдруг завыл он, бешено корчаясь на полу. - Я все перетерплю, кроме святотатства, но вышло как раз оно! Люди, что с вами?! Почему не слушаете меня?! Этим утром случилось чудовищное!
Граждане смотрели на него с сочувствием и жалостью. Кто-то попытался помочь, но священник оттолкнул его и затряс перед лицом дискосом.
- Да что случилось, отче?
- Что случилось?! - передразнил его священник. - Стража осквернила Храм! Утром, пока никого не было, эти псы вошли без спроса, снесли крышу топорами и изрубили деревянные перегородки. Засыпали неф песком!
Все ахнули. Даже Лукреций почувствовал себя неуютно. С каждым новым императором власть служителей Элоаха становилась лишь крепче. А осквернить храм - дело серьезное, и даже очень. Кстати, а ведь в том районе находится и архи...
Он замер.
- И зачем? - продолжал епископал, ужасающе быстро подтверждая мысли Лукреция. - А чтобы пожар не перекинулся! Городской архив загорелся, якобы, вот и изрубили храм. Чтобы огонь не перекинулся. Святотатство - вот что сказал епископ!
У Лукреция все перевернулось внутри.
- Что-ооо? - заорал Сервий. - Архив?! Ты враль, так не бывает!
Но священник не услышал его. Так и не встав, он изливал речь толпе сочувствующих граждан. Сервий было сделал шаг к нему, обливаясь потом, но не успел. Дверь распахнулась, и вывалился последний проситель, бледный и испуганный. Преторианец гаркнул, глядя в потолок:
- Следующий! Квестор-муниципий Сервий Альбий Тигелл! Домин ожидает вас.
Сервий затравленно обернулся.
- Сжечь архив! Вот стерва! - прошептал он потрясенно.
- Надо что-то делать, - тихо произнес Лукреций.
- Стерва... стерва!
Домин, консул, принцепс Сената и военный трибун в одном лице, император Вителлий в красном струяющемся плаще и доспехах центуриона стоял у окна, скрестив руки, и смотрел вниз, на Эбинтский взвоз - вторую из улиц, соединявших холмы и нижний Авентин. Это была любимая поза императора Тита, и все это знали. Вителлий не раз повторял, что он - новый Тит, и что с его воцарением всё станет так, как было раньше.
Говорят, стало.
Лукреций в Венусии привык относиться к таким разговорам со скепсисом, но сейчас весь скепсис из него вышел, сменившись тошнотворным страхом. Что они скажут императору? Вернее, что скажет Сервий? Ему-то, некогда простому квестору, а ныне еще не пойманному преступнику, в присутствии императора говорить было не дозволено.