— Может быть, стоит попытаться повлиять на Сенат психологически? — спросил Вудли.
— Для них я мистер Икс, темная лошадка. Если я смогу распространить пропаганду, посеять среди людей недовольство своим образом жизни...
— Гедонисты этого не допустят, — настаивал Гарт. — Для них главное — удовольствие. Любая оппозиция устраняется.
— Проще говоря, меня убьют? — спросил Вудли.
Такое явно не соответствовало его впечатлениям об этой странной культуре.
— Я сказал устраняется. Они не причиняют физического вреда, убирают с глаз долой или воздействуют на разум гипнозом до тех пор, пока все мысли о бунте не сотрутся. Они первоклассные психологи. Я бы тоже стал гедонистом, если бы не притворялся одним из них.
— Хорошо... — Вудли задумался. — Позволь мне все прояснить. Сколько времени понадобится, чтобы обратить все вспять? Как долго должен работать луч?
— Его волны распространяются со скоростью света. Всего лишь мгновение или два, и человек восстановит свою память, вернет свою жизнь к тому, на чем он остановился в 1942 году.
— А сам проектор уже готов? — продолжал расспрос Вудли. — А нельзя ли добраться до него и включить? Там есть охрана?
— Жизнь в Центре подчинена только кодексу удовольствий. Любое отклонение сразу выявляется. Ты думаешь пробиться к проектору с боем?
— В этом нет необходимости, если только нет охраны.
— Там нет ... черт! — Гарт неожиданно сменил тему разговора. — Мир поприветствует меня как благодетеля! Я стану более знаменит, чем Ньютон или Галилей!
Вудли нахмурился, а Гарт увлеченно делился своими мыслями и, казалось, ничто не сможет его остановить. Тирада против гедонистов была смешана со странным хвастовством, которое определенно что-то напоминало Вудли. Он вспомнил о Гарте и многое другое, и это неприятно поразило его. Какие-то неуклюжие ощупывающие жесты, короткие колебания в речи, поиск слов, ворчливая нотка ... о чем это ему напоминает?
Внезапно он все понял, испытав ужасное потрясение. Старик, который был частью его воспоминаний до 1942 года, говорил и действовал точно таким же образом. Он подыскивал нужные слова, по-детски рассуждал о недостойности жизни тех, кто, как ему казалось, ненавидел его. Мания преследования? Безумие? Нет. Просто старость.
Гарту было уже более ста пятидесяти лет. Разум дикарей снаружи, как и их тела, был заморожен в неизменном состоянии застоя, в котором они двигались слепо, по инерции. Но все сто тридцать лет Гарт думал, работал и все помнил.
В голову Вудли пришла странная мысль, которую он когда-то читал о бессмертных. Но эти бессмертные были беззубы, слепы, глухи и официально не признавались властью полноценными людьми. Только мысли о еде для них что-то значили, но и вся еда, по их выражению, была безвкусна из-за притупленных чувств. Гарт не был таким, но он, несомненно, страдал старческим маразмом. Это объясняло бы его злобную ненависть к гедонистам.
Вудли стало интересно, что еще таилось в голове Гарта. Это было все равно, что играть с динамитом, имея в качестве союзника человека, который в любой момент может снова впасть в непредсказуемые капризы старости. Так вот в чем была кара бессмертия!
ВНЕЗАПНО ВУДЛИ стало страшно. Более чем когда-либо он был полон решимости спасти человечество от ужасной судьбы. Он видел картину мира на тысячу лет вперед, населенную существами, которые уже не были даже дикарями, чудовищными пародиями на человечество, деградировавшее сверх всякого воображения.
Перебив Гарта, он задал очевидный вопрос:
— Ты говорил, что имеешь влияние на членов Сената. В чем оно заключается?
Было гораздо более вероятно, что ученому, чей разум медленно разрушался, будут поручены простейшие обязанности, а не что-то, требующее ясного и напряженного мышления. Гарт удивленно поднял голову.
— А? Что? Прости, Вудли, но я солгал тебе. У меня нет здесь никакой власти. Я поддался тщеславию, но рано или поздно ты бы все равно узнал правду. Я не был уверен, что могу тебе довериться, поэтому надел эту «маску». Они сделали меня рабом! О, это не тяжелая работа. Даже не это. Они возложили на меня обязанности, с которыми легко справился бы и школьник. Они сказали, что у меня отказывает рассудок. Они мне лгали! После того, что я сделал для них, после того, что я создал...
Он сделал широкий жест рукой.
— Посмотри вокруг. Этот разрушенный мир был моим детищем, но для его возрождения требовался разум. Я сделал человека бессмертным! Но цена оказалась слишком высока. Я не ожидал от них такого неблагодарного отношения. Это я вернул гедонистам знания, которые они развили до гениальности. Они забыли обо мне. Их первые воспоминания после катастрофы были быстро забыты. Их дети и внуки говорили, что мой мозг деградирует. Это я должен был править Центром, потому что без меня он никогда бы не существовал. Они... они...
Он споткнулся, но затем продолжил с большим воодушевлением.
— Они обманули меня и позаботились о том, чтобы я провалил все задания, которые мне давали. Сначала у меня было все необходимое, включая собственную лабораторию.
Вудли представил себе эту трагическую картину. Ослабленный ум Гарта лихорадочно пытался вспомнить, сосредоточиться на науке, которая была смыслом его жизни. Снова и снова он терпел неудачи в своих исследованиях, все глубже опускался до уровня обязанностей, которые были по силам любому ребенку. Конечно, ему совсем не нужно было работать. Но даже самая простая работа была лучше, чем полное бездействие.
Гарт, должно быть, горько тосковал по прошедшим дням триумфального эксперимента в лаборатории. И вот он возненавидел гедонистов, убеждая себя, что они ответственны за его судьбу. Полностью разрушенный разум — справедливая цена для того, кто разрушил мир. И все же это было ужасно.
Вудли встряхнулся, прогоняя от себя чувства безнадежности и депрессии, внезапно нахлынувшие на него. Но все же помощь Гарта была лучше, чем ничего, и, возможно, он недооценивал возможности ученого.
— Мой план заключается в следующем, — сказал Вудли. — Я сделаю вид, что мне понравился такой образ жизни. Они примут меня за своего. Подозрения рассеются, трудностей станет меньше. Мы сможем узнать все о луче обратной силы и включить его, усыпив на время их бдительность. И тогда мы нанесем удар.
— Да, наверное.
— Ты знаешь девушку по имени Шарн? Она может помочь нам, и я подозреваю, что твоему другу Рогуру тоже здесь не нравится.
Фигура в маске была неподвижна.
— Ты это видел? — Гарт вздохнул.
На мгновение Вудли вспомнил тень, которую он видел в глубоко посаженных глазах Рогура, депрессию на темном сильном молодом лице. Внезапно Гарт рассмеялся. Он резко откинул капюшон с лица. Вудли оцепенел от изумления.
Гарт оказался Рогуром!
Глава 11. Фабрика грез.
РОГУР БЫЛ смуглым, красивым, атлетично сложенным «молодым» человеком. Кожа была гладкой, как у мальчишки. Но в этом гибком теле юноши таился уставший старик! Почему-то казалось совершенно неправильным, что Рогур не стал мудрее с годами. Может быть, в этих темных глазах и была усталость, но в них должен был быть и огромный опыт.
Сейчас все для него стало понятно. Ученый не постарел физически. Он оставался таким же молодым и сильным, каким и был в 1942 году. Его тело было совершенным, все чувства обострены до предела, как хорошо сконструированная машина. Но разум машины ослабел, стал старым и неспособным управлять ею.
— Давным-давно меня звали Роджер Гарт, — с горечью произнес ученый. — Теперь я просто Рогур. И эта наша тайная встреча была необходима. У гедонистов зоркие глаза и острый слух. И я не был уверен, что смогу доверять тебе.
— Понятно, — задумчиво произнес Вудли. С усилием он сосредоточился на насущной проблеме. — Что ж, я все равно буду придерживаться плана. Я усыплю подозрения с помощью...
— Не доверяй девушке, — вмешался Рогур. — Не доверяй никому из них. Они действуют по принципам удовольствия. На какое-то время ты стал для нее интересен, и она подружилась с тобой, но когда дело дойдет до отказа от своих удобств и удовольствий, она предаст тебя.
— Я так не думаю, — убежденно сказал Вудли.
— Я слишком хорошо знаю этих людей. — Рогур устало прикрыл глубоко посаженные глаза. — Теперь ты должен вернуться. У гедонистов не должно возникнуть никаких подозрений. Увидимся завтра.
Он смотрел, как Вудли входит в капсулу пневмолифта.
— Помни, — крикнул он, прежде чем дверь захлопнулась. — Не доверяй той девушке!
Кабина с Вудли умчалась прочь. Хорошо отлаженная автоматика быстро доставила его в номер. Его отсутствие никто не обнаружил, решил он, хотя было уже далеко за полночь. Рассвет медленно озарял с востока утреннее небо.
Он разделся и размышлял над тем, что ему стало известно. Вопреки его воле, маленький росток сомнения был посажен. Шарн казалась дружелюбной и, конечно же, не собиралась предавать его. По крайней мере, сейчас. Но, как сказал Рогур, она могла действовать просто по сиюминутной прихоти, полагая, что ценности гедонистов гораздо более ценны, чем это было на самом деле. В решающий момент она спокойно могла отказаться от перспективы будущего, полного лишений и тяжелого труда.
Даже если бы гедонисты сохранили свою изоляцию после восстановления остальной части человечества, для них все равно существовала бы опасность, которой раньше не было. В своем нынешнем положении они были уверены, что ничего не могло причинить им вреда. Но в мире, населенном разумными существами, а не дикарями, ситуация стала бы несколько иной. Какую уверенность Вудли мог дать гедонистам в том, что их право на изоляцию будет уважаться впоследствии?
Это была опасная игра, но при этом с самыми высокими ставками. Он не мог позволить себе рисковать понапрасну. Если Шарн поможет ему, что ж, хорошо.
Но он постарается не дать ей и малейшего шанса предать его.
Вудли долго не мог уснуть. Он все время вспоминал Джанет и думал о том, как ей живется на Лонг-Айленде, среди дикого племени, которое возглавляют Гет и Сэнд. Кем были эти двое до 1942 года? Бизнесмены, политики или преступники? Вудли вздохнул. Возможно, было бы лучше, если бы он никогда не просыпался от своего унылого забытья. Тогда он никогда бы не осознал тех сомнений и страхов, которые одолевали его сейчас.
Нужно было так много сделать. Как мог он один, если не считать сомнительной помощи, одержать победу над цивилизацией гениев? Однако семена слабости были посеяны вместе с семенами гениальности. Гедонисты были декадентами. Они не были бойцами. И Вудли, чувствуя, как под бронзовой кожей перекатываются твердые мускулы, понял, что уже долгое время он сражается с враждебной средой и врагами. Правда, тогда он был безмозглым.
Но теперь он верил, что сильнее любого из мужчин Центра, живущих в свое удовольствие. Ему понадобится эта сила, а также вся его выносливость и энергия. С этой мыслью он заснул.
Когда он проснулся, было уже поздно, но он почувствовал прилив бодрости. Появились новые планы. Без промедления он начал приводить их в действие. Конечно, их нельзя было сделать за один день, но он мог хотя бы начать. Подозрения надо усыпить. Гедонисты, естественно, будут опасаться чужака. Резкое изменение его поведения может показаться неубедительным.
Вудли просто позволил пассивно водить себя по городу, сделав несколько замечаний. Но он проявлял интерес ко многим вещам, ему не нужно было притворяться. Ибо Центр был страной чудес. Труд здесь был превращен в удовольствие. Спрашивать было бесполезно:
— В чем же оправдание такого образа жизни?
— Зачем нам оправдания? — ответили бы гедонисты.
На это ответа не было, так как их, казалось, не смущала перспектива упадка и окончательной гибели их расы. Это был фатализм, доведенный до высшей стадии.
Рогур решил оставить свою работу проводника.
— Лучше не провоцировать у них подозрения, — объяснил он, и Вудли согласился.
— Я свяжусь с тобой, когда это будет необходимо, — сказал ученый. — А пока мы не можем действовать напрямую. Я выясню все, что смогу, о лучевом проекторе.
В этот день и в последующие дни Вудли осматривал Центр с помощью нового гида. Дворцы сновидений особенно завораживали его. Сновидения вызывались электроимпульсами, которые воздействовали непосредственно на мозг. Ранее точно такие же машины для погружения человека в сон использовали звуковые волны. Машины могли создавать мастер-модели, матрицы, но они были не столь совершенны, как те, что создавались человеческим разумом. Вудли вспомнились музыканты, сочиняющие симфонии. Он позволил себе испытать аппарат, воздействующий на сон.
Его провели в маленькую комнату, убранство которой составляли только низкий диван и сеть мерцающих проводов под потолком. Ему ввели снотворное и спросили, какие сны он желает видеть. Ответить было трудно.
— На ваше усмотрение, — сонно сказал Вудли, расслабляясь на диване.
Его глаза закрылись и снова открылись, когда по проводам на потолке пробежала дрожь, похожая на волну. А потом пришли сны.
ВУДЛИ ПРОГУЛИВАЛСЯ по саду неторопливым медленным шагом, как рыба скользит по воде, легко и плавно. Пространство вокруг него было окутано ароматами сада. Слышался шелест листьев от легкого ветерка, зеленые кроны деревьев защищали от солнца. Длинные гирлянды свисающих цветов касались его лица, когда он прогуливался по аллее. Он видел полускрытые тенями фрукты. Золотые дыни, пурпурные шары неизвестных ему фруктов все гуще стелились под ногами.
Вскоре Вудли споткнулся и почувствовал, что падает, не испытывая и тени малейшего страха. Хитросплетения цветущей лозы мягко подхватили его и ласкали, когда он лежал на них. Они медленно опустили его на мягкую траву, окруженную дождем падающих лепестков, которые, словно прикосновение прохладного шелка приятно освежали его.
Он нащупал под ладонью невесомый шар дыни и поднес его к губам. С удивлением он обнаружил, что ест прохладную, восхитительную мякоть. Сладкий сок стекал по его горлу.
В зеленом сумрачном воздухе звучала музыка. Дыня исчезла из его пальцев. Он лежал на локте, глядя сквозь цветы на приближающуюся фигуру, которая, казалось, невесомо двигалась под нежную мелодию.
Стройная смуглая девушка пробиралась сквозь свисающие лианы, и музыка в такт звучала ее шагам. На ней было платье из нитей жемчуга, сплетенных в причудливые узоры. При каждом шаге жемчужины с легким постукиванием шелестели вместе со звуками музыки, что делало видение более чувственным. Вудли никогда раньше не испытывал такого.
Она что, пела? Он не был уверен, но теперь она двигалась вокруг него в медленном танце, и музыка ее жемчужного одеяния то нарастала, то затихала в туманном воздухе. Лианы, свисающие с деревьев позади нее постепенно сменяли свои узоры, медленно превращаясь в вихри мерцающего света. Она наклонилась к нему, протягивая обнаженные смуглые руки сквозь жемчужное одеяние.
Вудли легко поднялся на ноги. Девушка закружилась в нарастающем музыкальном вихре, а ее расшитое жемчугом платье зазвенело сильнее. Он наклонился вперед и внезапно обнаружил, что летит.
Это было похоже на невесомость. Вудли взлетал то выше, то ниже над пейзажами изумительной красоты, которые можно было увидеть только во сне. Смуглая девушка плыла впереди, и музыка ее жемчужин звенела у него в ушах.
Время остановилось. Тело оставалось невесомым. Усилия не существовало. В жизни не было ничего, кроме настоящего наслаждения, где все хорошее поглощало его, и ему хотелось все больше и больше приятных ощущений. Но стройная смуглая девушка всегда плыла впереди него, вне пределов досягаемости.
Чары Морфея постепенно покидали его, а вместе с ними уходила и музыка ее одежды, которая все еще звучала в его ушах. Несколько мгновений он лежал с закрытыми глазами, предаваясь восхитительным воспоминаниям об увиденном. К воспоминаниям о наслаждении примешивалась еще более утонченная печаль, печаль о потерянной музыке и милой смуглой девушке, к которой он никогда не прикасался и которую никогда больше не увидит. Без этой нежной горечи сон потерял бы и половину своего великолепия.