Гертруда, склонив голову набок, смерила его пристальным взглядом. Вернее, смерила бы, если б взгляд громадных драконьих глазищ не охватывал его с головы до пят без малейшего труда.
— Слишком много в тебе мелодий для милого мальчика. Впрочем, звучишь вполне консонансно, — вынесла вердикт она. — Доверять ему можно, но пусть эти красивые рыцарские жесты тебя не обманывают, золотце. Он тебя не любит.
Понять, куда именно драконица так насмешливо смотрит, было трудно, но Ева предположила, что на меч, теперь мирно висевший на поясе.
— Не любит в смысле «питает недобрые чувства» или в смысле «питает чувства исключительно добрые»? — уточнила девушка, косясь на Миракла, выдавшего ошеломление от подобного заявления разве что абсолютной непроницаемостью, вдруг застывшей на его лице.
— Его сердце не поет. Доброжелательный интерес, не более.
— Слава богу, — откликнулась Ева с нескрываемым облегчением.
Наверное, многие девушки на ее месте отреагировали бы прямо противоположным образом. Особенно попаданки. Но ей ко всем прочим проблемам не хватало только влюбленного принца — или Истинного Короля, невелика разница.
— А, так мелодия твоих чувств все же обращена не к нему? Надо же. — Драконица скучающе мотнула хвостом, едва не сшибив им острый шпиль ближайшей башенки. — Вчера по вам в жизни не сказала бы… впрочем, людей никогда не поймешь. У драконов все куда проще.
— К слову, о драконах, — произнес Миракл, следом за Евой медленно приближаясь к замку; юноша неотрывно глядел на яйцо, мутным янтарем золотившееся во тьме за драконьей лапой. — Его отец сегодня тоже осчастливит нас визитом?
Драконица ничем не проявила нежелание отвечать, — однако когда ответила, для огненного существа голос ее звучал на диво прохладно.
— Не беспокойся, мальчик. Его отец живет в горах. Очень далеко отсюда.
— Вот как. Огонь любви остыл?
Гертруда сощурилась, явно подозревая насмешку — но кристальной искренностью сочувствия, проявившегося в глазах и словах Миракла, можно было бы отделывать бальные платья, будь она капельку более материальной.
— Напротив, — изрекла она наконец. — Но без некоторой… встряски мы начинали скучать. И вот он все чаще улетает на охоту, а ты с досады вертишь хвостом перед молодыми дракончиками, а потом в один прекрасный день возвращаешься домой и вдруг обнаруживаешь в вашей сокровищнице какую-то писклявую костлявую принцессу… — драконица досадливо вздохнула, выпустив из ноздрей сноп рыжих искр. — В общем, когда после очередной ссоры я дотла спалила лес вокруг нашей пещеры, мы предпочли прелестям совместной жизни отношения на расстоянии.
— Грустно, — произнес Миракл с тем же искренним сочувствием. — Значит, чувства ваши были слишком… пламенными.
— Увы. — Гертруда перевела взгляд на Еву, наблюдавшую за беседой со смешливым интересом. — Запомни мой совет, золотце: дистанция — лучший залог вечной любви. А если к дистанции еще прилагается ранняя могила, тем лучше. Покойников любить куда проще.
Герберт соизволил появиться в арке именно в тот момент, когда Ева очень серьезно кивнула. В конце концов, показательно пренебрегать советом кого-то настолько великого (во всех смыслах) явно не стоило.
Оставалось надеяться, что некромант кивка либо не разглядел, либо отнесся к нему с пониманием.
— Приветствую, — произнес Герберт, аккуратно огибая яйцо и драконью лапу, вскинув голову к нависшей над ним чешуйчатой морде. — Как я понимаю, вы согласны на сделку.
— Если меня удовлетворит формулировка клятвы, которую ты собираешься принести, — прошелестела Гертруда.
— Дабы у вас не возникло сомнений в моей честности, формулировку мы обсудим вместе. — Приблизившись к Еве и брату, застывшему с фонарем в опущенной руке, некромант выразительно кивнул в сторону внутреннего двора. — Без посторонних.
Первым порывом Евы было справедливо возмутиться тому, что он снова намерен все решать без нее. После чего девушка быстро сообразила, что присутствие Миракла в данной ситуации уж точно нежелательно (лучше обрадовать его свершенной сделкой постфактум, чем позволить вмешиваться в свершение) — и, покладисто кивнув, мягко потянула юношу в арку, откуда только что явился Герберт. Тот даже не сопротивлялся: видно, понимал, что о какой бы сделке ни шла речь, она им на пользу. Иную его брат заключать бы не стал.
К тому же возможность выпытать все у Евы, как только они останутся одни, определенно должна была прельщать Миракла больше, чем перспектива судорожно делать выводы из происходящего.
— Тебя здесь не обижают, золотце? — внезапно заботливо спросила Гертруда, когда они с Мираклом уже ступили на брусчатку внутреннего двора.
Подняв глаза, встречая участливый драконий взгляд, Ева недоуменно помотала головой.
— Если вчера ты смогла незаметно сбежать ко мне, за тобой явно не слишком хорошо приглядывают, — укоризненно косясь на некроманта, оставшегося по другую сторону арки, продолжила драконица, явно не убежденная ее правдивым молчаливым «нет». — Не хочешь все же перебраться в мою сокровищницу? Я со своих драгоценностей глаз не спускаю, уж поверь.
— Благодарю, но вынуждена отказаться, — как можно вежливее откликнулась Ева. — Люди — такие странные зверушки, знаете… любят всякие глупости вроде свободы воли, все такое.
Лишь сказав то, что она сказала, Ева подумала, что на сей раз свой сарказм можно было бы и сдержать. Пусть даже замаскированный любезностью так хорошо, насколько она вообще умела.
Тихий смешок Гертруды, раскатившийся по замку и темному саду вокруг, свалил с крыши еще несколько черепиц, легким вибрато отдаваясь в костях.
— Думаешь, мне неведомо, что есть свобода, золотце? Думаешь, неведомо, что это такое — отпускать? — гибкая драконья шея дрогнула: Гертруда, всматривавшаяся в людские фигурки во дворе, подняла голову, уставившись в темноту над замковыми крышами. — Мне приходилось отпускать… того, с кем мы вместе летали в весенних танцах. Шестерых детей — все уже мертвы. Остались лишь те трое, что еще не родились, и отец их, с которым вижусь пару раз за век. — Когтистая лапа ласково огладила янтарную гладь яйца, под каменной скорлупой которого таился тусклый огонь. — Я бы всех их оставила при себе. Крохами, никогда не растущими, еще не умеющими летать. А приходилось отпускать, отпускать, одного за другим… потому что есть в жизни нечто большее, чем любовь, нечто большее, чем сама жизнь. То, что влечет и зовет нас. То, для чего мы рождены. — Желтые глаза поднялись кверху: к небу, манившему просторами, что были бескрайнее и глубже самого бескрайнего и глубокого из морей. — Если действительно любишь, ты не будешь держать его взаперти, пусть на прекраснейшей из привязей. Ты позволишь ему расправить крылья и ответить на зов.
Ева следила за драконицей: взгляд Гертруды зачаровывал нежной тоской и щемящей любовью к тому, на что он был устремлен. Потом посмотрела на Герберта — чтобы увидеть, как тот смотрит на нее.
У каждого из них было свое небо. И каждый прекрасно об этом знал.
— Даже если это означает, что ты можешь его потерять? — неотрывно глядя в бледное лицо некроманта, тихо спросила Ева.
— Даже если можешь потерять. — Драконица чуть сощурилась, прикрыв узкие зрачки слегка дрожащими веками. — Никто из нас не вправе отнимать у другого выбор. Не в том, что касается его счастья. Узы любви хороши, лишь пока не заставляют и правда чувствовать себя связанным.
Когда Гертруда вновь опустила глаза, в сгущенном солнце ее радужек Еве почудился смешок понимания. Но откуда бы понимать ей, их обоих толком не знающей?..
— Помни об этом, золотце, — поворачиваясь к Герберту, закончила драконица. — Вдруг пригодится.
За процессом принесения клятвы они с Мираклом следили из окна тренировочного зала, удобно выходившего прямо на место действа.
— Значит, спустя пять-десять лет мне придется кормить драконицу, веками разорявшую мое будущее королевство, и трех ее детенышей, — дорогой выслушав Евины пояснения к происходящему, изрек Миракл: наблюдая, как тремя этажами ниже его брат кладет пальцы на черный драконий коготь. — Которые, насколько мне известно, на удивление быстро растут.
— Скажи спасибо, что не придется к тому же кормить их папу, — пожала плечами девушка.
— Пожалуй, убить ее было бы проще.
— Если не боишься рискнуть своей шкурой и попрощаться с какими-либо шансами получить от меня какую-либо помощь, еще не поздно.
— Я знал, конечно, что девушки любят зверушек, но думал, вы предпочитаете кого-то помельче и попушистее.
Ева лишь фыркнула, пока внизу Герберт расчерчивал левой рукой воздух, оставляя в нем вязь сиреневых рун. Расчерчивал до момента, когда его правую ладонь, лежавшую на драконьей лапе, пробило аметистовое сияние, пробежавшее вверх по рукаву — к сердцу.
Если верить библиотечным книгам, именно так выглядело свершение магической клятвы Эйф. Нарушение которой влекло за собой неминуемую и не самую быструю смерть.
— Теперь опционально сможешь попрощаться еще и с жизнью Герберта, — резюмировала Ева. За окном Гертруда, напоследок удовлетворенно перебросившись с некромантом парой слов, взлетела в темное небо, попрощавшись с обитателями замка вибрацией дрогнувших стен. — Возможно, этому ты будешь даже рад.
— Не думаю. Он не принес бы смертельную клятву, не предусматривающую случайную гибель вашей чешуйчатой знакомой по независящим от него обстоятельств, — уверенно произнес Миракл — в тон ее собственным мыслям. — И нет, я не был бы этому рад. — Стоя бок о бок с ней, сложив руки на каменном подоконнике, юноша пристально посмотрел на нее; и Ева поняла, о чем пойдет речь, еще прежде, чем тот заговорил. — Ты должна убедить его не призывать Жнеца.
За окном Герберт исчез во тьме, окутывавшей внутренний дворе. Драконье яйцо плавно плыло за ним по воздуху — куда бы некромант ни решился его перенести, он предпочел левитацию телепорту.
А ведь Миракл доверял ему. Даже сейчас, спустя все эти годы разлуки и обиды, он верил в своего брата. И ясно это продемонстрировал, позволив Герберту заключить столь важную сделку в одиночку.
Что ни говори, это трогало.
— С чего ты решил, что у меня выйдет? — безнадежно сказала Ева.
— Тебе удалось договориться с драконом. Не сказать, что Уэрт намного безобиднее и сговорчивее, но после подобного опыта улестить его тебе все же будет несложно, надеюсь.
Ева отвела глаза, глядя вслед Гертруде, бесследно растворившейся в черной облачной выси.
Думая о том, что до разговора с ней не приходило ей в голову.
— А если это его небо?
Она не знала, поймет ли Миракл то, что было до боли понятно и близко ей самой. Но, судя по всему, понял.
В конце концов, у него тоже было то, что звало его к себе. Вопреки всему возможному риску.
— Магия — его небо. А это — его амбиции, привитые отцом и взращенные Айрес. Не более. — Миракл отвечал все с той же подкупающей уверенностью, что могла вселить сомнения в самое твердое сердце. — Я знаю.
Ева промолчала. Лишь подумала, что уже встречала примеры заботливых родственников, желающих тебе добра, уверенных, что они знают тебя лучше тебя самого.
И поняла, что очень не хочет брать в расчет вариант, при котором Миракл Тибель все же знает своего брата хуже, чем ему кажется.
Глава 3. Dolente
(*прим.: Dolente — жалобно, печально, скорбно, с болью (муз.)
Герберт вошел в комнату, когда Эльен проникновенно распевал «Балладу о лиоретте Риайне» под аккомпанемент Дерозе, тихо мурлыкающего короткие четырехзвучные арпеджио.
Баллада повествовала о нежной деве из простонародья, совершившей Финальный Обмен, чтобы спасти своего возлюбленного принца. И в основном базировалась на пяти несложных гармониях, так что подобрать инструментальное сопровождение для Евы труда не составило. Поскольку баллада приглянулась девушке еще с того урока, на котором Эльен впервые поведал об Обмене, теперь Ева с превеликим удовольствием вплетала звуки виолончели в пение призрака, нанизывая крупный бисер нот на бархатную нить влекущего голоса.
Надо сказать, скрип двери, сопроводивший появление Герберта, тоже прозвучал почти мелодично.
— Путь мой стелется под ноги, — пел Эльен в звенящей сдержанной нежности (они как раз дошли до кульминации, в которой в торжественном ре-мажоре и щемящем напеве, воспаряющем до самого ля первой октавы, свершался Обмен), — жизнь моя позади, смерть и любовь моя перед моим лицом… Ах, господин, это вы?
— Это так вы занимаетесь, значит, — устало произнес Герберт, когда Эльен поднялся с кровати, чтобы элегантно расшаркаться.
— Мы два часа разучивали танцы! Честно-честно, — запротестовала Ева, откладывая Дерозе на покрывало. — Теперь заслуженно отдыхаем от трудов.
— Неужели?
Вместо ответа она вслед за призраком поднялась на ноги, дабы присесть перед Гербертом в образцовом реверансе, каким керфианским дамам полагалось отвечать на приглашение к танцу: легкое неторопливое приседание, одна рука чуть не касается воображаемой юбки, другая — лифа воображаемого платья, прямо напротив сердца.
— О блистательный тир Гербеуэрт, Избранник Жнеца, покровитель Шейнских Земель, ярчайшая Звезда Венца Магистров, в сравнении с коей блекнут сами небесные светила… — взгляд, которым она одарила некроманта из-под ресниц, вышел весьма обольстительным в своей лукавой чопорной скромности. — Не осчастливите ли свое создание, озаренное величием вашей славы, покорное вашей воле, очарованное светом ваших очей, изволив станцевать со мной тильбейт?
В том, как тот поморщился, Ева без труда разглядела тщательно скрываемый смех. Впрочем, в глазах он все равно прорвался — и в том, как Герберт мельком поцеловал ее в макушку, когда она выпрямилась.
— Будь в меде твоей бессовестной лести чуть меньше патоки, я бы мог и поверить. — Когда некромант тяжело опустился на освобожденное ею место, Ева окончательно убедилась: чем бы Герберт ни занимался в часы, минувшие между утренним их уроком и этой встречей, оно здорово его вымотало. — Отдаю должное твоим заслугам, Эльен. Ты неплохо ее вышколил.
Дворецкий, наблюдавший за ними с умилением, сиявшим улыбкой на лице и бликами в серых с прозеленью глазах, лишь поклонился в знак признательности.
— Так ты не желаешь лично удостовериться в моих успехах? — самую капельку жалобно спросила Ева, в воображении уже расписавшая себе трепетную романтику первого танца влюбленных. А что: Он и Она, потрескиванье поленьев в камине, Эльен, на заднем плане выводящий проникновенную песню в лучших традициях лирических хитов Диснея (в конце концов, чем призрачный дворецкий хуже поющего чайника?)… Правда, для каноничной Красавицы Еве недоставало многослойного бального платья и легкого налета провинциальности, а Герберту для Чудовища — парочки важных деталей вроде повышенной шерстистости и рогов; но три последних пункта были определенно к лучшему, а способствовать приобретению некромантом рогоносности Ева точно не собиралась.
И пусть нарисованная картинка была до прискорбного сладкой, в семнадцать можно изредка позволить себе навестить кондитерскую девичьих грез, в самом деле!
— Я не танцор. Ни разу, — сказал Герберт, окончательно подменяя сахарную вату розовых мечтаний сдержанной кислинкой реальности. — Но великодушно позволю сладкоречивой лиоретте упорхнуть к другому ее поклоннику, коли она так хочет порадовать меня наглядным воплощением своего прилежания.
Выразив разочарование демонстративной гримаской, Ева протянула руки Эльену, тут же с готовностью шагнувшему навстречу. Танцевать с призраком было забавно: ощущение его пальцев на талии — невесомых, осязаемых скорее мягкой колкостью ткани, чем реальными прикосновениями, однако определенно годных для опоры — могло и опытнейшую танцовщицу сбить с толку. Но Ева уже привыкла.
С другой стороны, размышляла она, исполняя замысловатые па под мерный счет своего партнера (керфианский тильбейт, явно состоявший в дальнем родстве с земным менуэтом, танцевали на три восьмых), не приправленная кислинкой сладость быстро приедается. И приторности молочного шоколада Ева всегда предпочитала благородную горечь темного, а варенью — клюкву в сахаре.