Вслед за Робледо явился представитель правительства Аргентинской республики. Это был командир канонерки «Азуль», лейтенант Пепито Уррубу, — статный молодой человек, очень красивый и хорошо воспитанный. Он заявил, что правительство предписало ему оставаться в распоряжении профессора Макдуфа все то время, пока экспедиция будет находиться в южном полушарии. Канонерка «Азуль» должна будет встретить «Эмму Пауэлл» в конце лета около Огненной Земли, а в случае, если ее там не окажется и возникнет подозрение, что с экспедицией случилось какое-нибудь несчастье, «Азуль» немедленно отправится на поиски «Эммы Пауэлл» или ее экипажа, чтобы подать им помощь.
Макдуф горячо поблагодарил правительство в лице его изящного представителя и выразил надежду, что «Эмма Пауэлл» не будет нуждаться в помощи «Азуля».
Затем Уррубу, деликатно угадывая нетерпение Макдуфа, предложил немедленно свезти его к капитану Мендезу Лоа, с которым был хорошо знаком, поскольку раньше служил с ним на одном судне. Макдуф с радостью ухватился за это любезное предложение. Отправились тотчас же, захватив с собой и корреспондента Олдхазбанда, который мог стенографировать весь разговор с тюленепромышленником.
Мендез Лоа жил в собственном домике, в пригороде Буэнос-Айреса, носящем имя «Ракушек» (Las Conchas). По дороге лейтенант Уррубу много рассказывал о Мендезе Лоа, стараясь уверить Макдуфа в том, что на этого человека, с виду грубого и неуклюжего, можно вполне положиться; он не станет и не способен сочинять и вводить в заблуждение, и если утверждает, что видел страшную ледяную могилу с ее трупами, то можно не сомневаться, что она ему не почудилась и что он ее в самом деле видел.
Мендез Лоа встретил гостей на пороге своего чистенького домика, и, мигом догадавшись, кто и зачем к нему пожаловал, пригласил их в дом.
Макдуф схватил и крепко сжал обе руки старого моряка. Перед ним стоял единственный человек, который видел его погибшего сына в ледяной могиле!.. Моряк, казалось, был тронут, но и смущен этим горячим приветствием незнакомого человека. Доктор немедленно рассеял его смущение, приступив, при посредничестве Уррубу, к переговорам с ним, которые корреспондент Олдхазбанд тут же и записывал слово в слово опытной рукой стенографа.
— Вы Мендез Лоа? Вы видели моего сына и его спутников, заключенных в ледяную могилу?
— Да, сеньор. Говоря точнее, я видел заключенные во льду трупы белых людей в меховых одеждах. Ничего другого я не могу сказать, потому что лица их были мне незнакомы.
— Конечно, конечно… Но вы видели их лица?
— Я видел лица троих из них.
— Троих? И вы хорошо рассмотрели лица этих троих?
— Да, я их рассмотрел так же хорошо, как сейчас вижу вас.
— И могли бы их узнать?
— О, сеньор, — проговорил моряк с жестом ужаса, — кто раз видел подобную вещь, тот ее никогда до смерти не позабудет.
— Тот, кто был на ногах, стоял посреди других и смотрел на вас…
— О, помню, помню!.. Я прямо вижу его и помню этот взгляд.
— Можно ли было по каким-нибудь приметам узнать в нем начальника остальных?
— Нет, но само его положение среди остальных было такое, как будто он отдавал приказание или давал совет в ту самую минуту, когда все они замерзали.
— Он высокого роста?
— Не очень.
— Похож на меня?
— Как только вы вошли, сеньор, мне показалось, что в вашем взгляде есть что-то схожее с его взглядом.
— А нос? Нос у него такой же, как у меня?
— Право, не сумею вам сказать. Бороду я запомнил; она была такая же длинная, как у вас, и почти такая же белая; но ведь там все было белое от снега, инея и изморози. А насчет носа… не помню…
— Но глаза мои напоминают вам его глаза?
— О, да!.. — ответил аргентинец, которому становилось как-то жутко от этого допроса.
Между тем, доктор Макдуф порывисто достал из кармана несколько фотографических карточек.
— Вот три портрета, — сказал он. — Один из них — портрет моего сына, и притом очень схожий. Это он?
Тюленелов взял карточку, всмотрелся в нее и, отдавая назад, сказал:
— Нет, это не тот.
— Может быть, вот этот? — продолжал доктор, подавая ему другую карточку.
— Нет, и не этот.
Оставалась еще одна карточка. Доктор дрожащей рукой протянул ее Мендезу Лоа.
— Ну, а эта?.. — спросил он.
— Пресвятая Дева! — воскликнул моряк, весь встрепенувшись. — Это он! Ей-Богу, это он!..
Лоа со страхом переводил глаза от карточки на лицо доктора и вновь на карточку.
— Он, он, он!.. — вновь вскричал он с трепетом, вызванным воспоминанием о ужасном замогильном видении.
Доктор весь сиял и почти машинально, не сознавая этого, крепко пожимал руки Манфреда Свифта, Уррубу и Стоуна.
— О, господа! — восклицал злополучный отец. — Теперь я ведь впервые окончательно и бесповоротно убедился в том, что мой сын погиб и что этот человек видел его замерзший труп!
Волнение почтенного старца было понятно всем присутствовавшим. Но их удивлял и почти пугал тот непостижимый факт, что профессор принимал это «окончательное и бесповоротное» подтверждение гибели сына чуть ли не с радостью.
— Итак, — продолжал доктор свой допрос, — теперь мы можем быть вполне уверены в том, что замерзшие тела, которые вы видели в той ледяной могиле, — это тела людей с погибшего «Проктора».
— Мне самому думается теперь, что это так; ничего иного и подумать нельзя, — ответил Мендез Лоа.
— А сейчас, будьте добры, расскажите мне еще кое-какие подробности, имеющие для нас огромнейшую важность.
— Но мне кажется, — возразил моряк, — что я уже сообщил вот этому господину, Олдхазбанду, все, что знал и мог сказать.
— Это мне известно, и весь ваш рассказ я давно уже выучил наизусть. Но нам нужно, необходимо узнать еще кое-что. И прежде всего, географическое положение места, где вы натолкнулись на эти трупы.
Аргентинец явно затруднялся с ответом.
— Право, не сумею вам в точности указать…
— Да и не надо. Дайте хоть приблизительное указание.
— Ну, коли так, могу вам сказать, что это будет, примерно, 65.5° или 65.6° южной широты и 64° западной долготы. Всего вероятнее, что так… Но я не говорю наверняка. Видите ли, мы тогда заплутали и попали в такие места, куда наш брат-промышленник обычно не заходит, потому что делать там нечего, да и опасно…
— Хорошо, — продолжал Макдуф. — Теперь скажите, когда это было, в какой день?
— 6 апреля. Тогда уже начиналась жестокая стужа, все дни градусник показывал 150 ниже нуля. Вот мы втроем, чтобы немного поразмяться, и сошли на берег поохотиться на птиц. Зима была самая лютая, даже редкостная по лютости. Вы можете быть спокойны: все тела сохранились, как живые, при таком морозе.
— А помните ли вы местность, где выходили на берег? Какие там имеются приметы?
— Как же, помню. Если стать лицом к морю, то влево будут две круглые высокие скалы, а вправо, в отдалении, цепь высоких гор, конечно, вся белая от снега, как и все вокруг.
— И тотчас после того вы двинулись домой, на север?
— И вовремя! Нельзя было терять ни единого дня, иначе нас затерло бы во льдах. И то насилу выбрались.
Профессор вперил в аргентинца свои ястребиные глаза.
— Скажите, мой друг, вы своим промыслом зарабатываете в год, как говорил мне лейтенант Уррубу, в среднем сотен пять аргентинов?[3]
— Точно так, сеньор.
— Я хочу сделать вам предложение. Поезжайте с нами, на нашем судне, на Землю Грэхема. Вы послужите нам проводником. Вам, конечно, придется в этом году не выходить на промысел, и значит, потерять свой ежегодный заработок. Но я вам с избытком возмещу эту потерю. Я еще до отъезда выплачу вам три тысячи аргентинов, то есть средний доход за шесть ваших промысловых походов. Вы согласны?
К великому изумлению всех присутствовавших, Мендез Лоа надулся и насупился, словно упрямый ребенок, и угрюмо отвечал:
— Нет, не хочу… не согласен!
Изумленные и раздосадованные посетители начали его уламывать, но он уперся, как баран. Все усилия, все уговоры остались тщетными.
Тогда доктор Макдуф, не терявший надежды поладить с упрямцем, обратился к нему с убедительной просьбой приехать в «Paris-Palace» и повторить свой рассказ вдове погибшего, которой, естественно, захочется поговорить с человеком, видевшим тело ее пропавшего мужа. На это аргентинец очень охотно согласился.
Когда все другие гости уехали, Уррубу нарочно, пошептавшись предварительно с Макдуфом, остался с Мендезом и снова стал убеждать капитана принять участие в экспедиции.
— Ну вот, мы теперь с тобой одни. Мы земляки и друзья и можем говорить откровенно. Скажи ты мне, Бога ради, из-за чего ты упрямишься? Ведь тебе дают три тысячи! Неужели тебе этого мало?
— Никогда и ни за что не поеду я с этим человеком! — решительно заявил Мендез Лоа.
— Никогда не поеду я с этим человеком! — отвечал Мендез.
— Почему?
— У него дурной глаз!
— Будет тебе ребячиться!
— Нет, сеньор, это не ребячество! Вспомните Хосе Торреса и его судно «Анды». Он тоже был желтоглазый, как и этот. Он тогда меня нанимал, я отказался. И хорошо сделал. Помните вы? Ведь он тогда сгинул. Святая Дева в то время явилась мне во сне и прямо так и сказала: «Не связывайся с людьми, у которых такие желтые глаза!..» Спросите мою жену, она все это помнит.
Уррубу знал все семейные дела Лоа; знал он и то, что капитан собирался выдавать замуж свою хорошенькую дочку Кармен. Приданое для нее было прикоплено очень скудное, и жених был не совсем этим доволен. Очень политично он затронул эту струну родительского сердца, заставив жену и дочь Мендеза залиться слезами, а самого капитана разразиться тяжкими вздохами.
Больше Уррубу решил пока не настаивать, а дать тюленелову возможность подумать, главное же, предоставить жене и дочке Лоа время приналечь на него с капитальным доводом, ломающим всякое мужское упрямство — женскими слезами, перед которыми, как известно, пасовал сам Наполеон.
Вечером того же дня Мендез Лоа предстал перед Эммой Макдуф и рассказал ей о своем приключении. Когда повествование было закончено, к нему вновь обратились с уговорами. На сей раз Пауэлл, хорошо понимавший, как преклоняются люди перед золотым тельцом, сразу повысил предлагаемый куш с трех до пяти тысяч аргентинов. Это было уже целое богатство для скромного рыбака, блестящее приданое для его дочки. Мендез Лоа не устоял. Но вид у него был, как у помешанного. Он, похоже, твердо верил, что «желтоглазые» — настоящие посланцы самого сатаны, направленные нечистым на землю для соблазна и гибели людей.
— Ладно! — вскричал он, дико ворочая своими громадными испанскими глазами. — Будь, что будет!.. Вам нужна моя шкура? Берите ее! Я ее продаю за пять тысяч! Пусть они идут в приданое Кармен! Я знаю, жених был недоволен; ему было мало того, что я даю! Ну, теперь и он, и Кармен будут радехоньки! Ради дочки я пойду к черту на рога! Но помните, лейтенант Уррубу, мое слово: не видать мне больше Буэнос-Айреса! Этот человек ведет всех нас на смерть! Эх, да что говорить, теперь уже дело кончено! Пресвятая Дева и все святители, простите мне это самоубийство! Жертвую собой ради дочки!
Просвещенные янки не могли не изумиться этому странному и дикому взрыву суеверия. Но их радовало благополучное завершение трудного дела. Теперь у экспедиции был надежный проводник, благодаря участию которого время розысков ледяной могилы могло значительно сократиться. А это было в высшей степени важно.
XI
СНОВА К ЮГУ. ТРЕВОЖНЫЕ ПОИСКИ
Как ни спешил доктор Макдуф добраться до области вечных льдов, из Буэнос-Айреса невозможно было отплыть раньше, чем через две недели. Нужно было взять на борт полный груз каменного угля, а перед тем еще провести тщательный технический осмотр всей подводной части судна. Осмотр показал, что корабль нисколько не пострадал за время продолжительного плавания по Атлантическому океану. Это было, конечно, очень утешительно, но для того, чтобы в этом убедиться, потребовалось время, и как ни терзался старый Макдуф нетерпением, ему волей-неволей приходилось смиряться и ждать, понимая, что подобные проволочки совершенно необходимы и неизбежны.
Осмотр судна занял неделю, другая прошла за погрузкой угля. Пауэлл, между тем, был весь в хлопотах, устраивая дочь в гостинице «Paris-Palace». Макдуф, не имея возможности работать в своей лаборатории на судне, поселился пока в том же отеле и проводил время в семейном кругу.
Лейтенант Уррубу часто наведывался к профессору, оказывая ему мелкие услуги. Вся семья большую часть времени сидела дома, чтобы избежать проявлений внимания со стороны местного населения, которое, конечно, крайне интересовалось судьбой экспедиции.
Весна наступала медленно; она несколько запоздала в этом году, и опытные моряки предсказывали, что холода затянутся.
— Тем лучше, если зима затянется, — рассуждал профессор Макдуф. — Чем холоднее будет там, тем лучше сохранятся тела во льду.
Правда, под 65° южной широты нечего было опасаться, что трупы оттают — ни зимой, ни даже летом.
Можно было рассчитывать, что поиски роковой ледяной могилы потребуют, вместе с переходом от Буэнос-Айреса до Земли Грэхема, не больше 7 или 8 недель. К тому же в розысках могилы поможет Мендез Лоа, и это несомненно их ускорит. Суеверный аргентинец, вероятно, ни на минуту не забывал о том, что за 5.000 золотых продал душу черту. Но он больше ни разу не возвращался к своим страшным разговорам и вообще вел себя образцово. Из-за него, однако же, вышла небольшая задержка. На 10 сентября было назначено обручение его дочери Кармен, и он непременно хотел присутствовать на этом торжестве. Отказать ему было невозможно, и таким образом отплытие из Буэнос-Айреса поневоле пришлось отложить до 11-го сентября.
Экспедиция тронулась в путь 11-го сентября в 11 часов вечера. Суровые условия плавания в Южном Ледовитом океане вскоре дали себя почувствовать. Но ветра и стужи мало смущали отборный экипаж, состоявший из старых морских волков. В первые дни глава экспедиции был молчалив и сосредоточен, однако вскоре преодолел это настроение и сделался очень общителен. С особой заботливостью относился он к своему молодому другу, ботанику экспедиции Джустусу Квоньяму. Злополучный влюбленный все еще пребывал в самом кислом состоянии духа, и было даже заметно, что ему день ото дня становилось все хуже и хуже. Его черная меланхолия все усиливалась, и во время пребывания в Буэнос-Айресе за ним приходилось даже присматривать: возникло подозрение, что его неудержимо тянет на родину, к мучительнице его сердца, и что в один прекрасный день он не совладает со своими чувствами, сядет на первый попавшийся пароход и умчится в Филадельфию.
Но когда, наконец, тронулись в путь, Квоньям несколько оправился и отвлекся от мрачных дум. Этому отчасти способствовал Макдуф, сосредоточивший на нем свои дружеские и врачебные заботы, отчасти — текущие работы по ботанике и роль переводчика, которую ему пришлось на себя взять. Мы уже упоминали о том, что из всего состава экспедиции только он один свободно говорил по-испански, и потому все объяснения с Мендезом Лоа велись через него. Это их сразу сблизило между собой. До прибытия к Земле Грэхема Мендезу Лоа нечего было делать на судне. Он был совершенно свободен и, изнывая от скуки, весьма охотно болтал с ботаником, описывая ему в величайших подробностями охоту на тюленей.
Макдуф большую часть времени проводил в лаборатории. Он обычно наглухо запирался в ней со своим неизменным Манфредом Свифтом. Что они делали там вдвоем, о чем говорили, — этого никто не знал.
День за днем продолжался долгий путь. В одну темнейшую ночь с судна увидели вдали яркий огонек. Это был маяк Аньо-Нуово, — последний светоч цивилизации, мелькнувший перед экспедицией. С этого момента она вступала в дикую полярную область. «Эмма Пауэлл» теперь держала курс от мыса Горна к Шетландским островам. Начались буйные ветра, судно жестоко трепало, и непривычные к морю члены экспедиции терзались морской болезнью. Особенно доставалось от нее несчастному зоологу Гардинеру, чье состояние начинало внушать тревогу.