Ифе, ученик целителя суну, помощник жреца Яхья, машинально вытер руки о холщовый фартук, который держался на поясном ремне. Лоб, шея, ладони вспотели, будто Ифе только что вышел из водоёма, в котором он совершал ежедневное омовение. Так отражался на сухом, без единой жиринки, теле ученика его демон - страх...
Да, Ифе был труслив. А как было не бояться, если он вырос в доме матери, пережившей трёх мужей, которые приходились друг другу братьями. И каждый из них сделал всё, чтобы демон страха проник Ифе в сердце, где сосредоточены ум и душа, и вцепился в него зубами.
Как ему было не трястись за свою жизнь, если ею управлял мертвец, который оказался без лодки в подземном мире! А всё оттого, что усопший подслушал мысли Ифе, а потом обхитрил его. Ифе доверился, ведь мертвец-то приходился ему отцом.
Как ему было не страдать от злобных нападок своего демона, если он только что чёрными, запрещёнными в Та-Кемет заклинаниями проложил себе дорогу в царство мёртвых, чтобы вернуть дочь номарха, наместника провинции, которая готовилась уплыть навсегда?
Как ему было не леденеть от мысли, что он сам стал преступником, поглядев в лицо зверя, вырезанное на саркофаге Нусепта?
Ифе боялся, потому что много раз становился то рядом, то позади Сета, бога войны и смерти, который знал его в лицо.
Крови ли ему бояться после всех страхов? Или, может быть, боли?
Рука Ифе сжала ритуальный кинжал. Сверху на него смотрел Акер, бог, который покровительствует умершим.
Да, Ифе не собирался больше жить.
... Род мужей его матери шёл от придворных писцов. Но из-за дурного нрава и таких же наклонностей мужчины Шел-ото оказались разбросаны по провинциям-номам. И там они умудрились поставить себя так, что их либо перебили в драках, либо осудили и сослали на строительство пирамид, либо лишили должности и оставили без работы. Уцелевшие, похожие на зверей от нищеты и всеобщей ненависти, они иногда искали жён. И ведь находили! Иной добропорядочный человек десятилетиями не мог жениться, а эти быстро цепляли ущербных разумом женщин.
Мать Ифе, состоятельная горожанка Нефтида, не зря была названа в честь богини красоты. Если бы кто-то из живописцев заглянул в глухомань малолюдного Тависа, он бы пленился прямыми линиями в облике Нефтиды: бровями, носом, спиной, ногами. В ней было что-то идущее издревле и не отсюда, не из провинции: стать, блеск, надменность. Но мать Ифе не отличалась умом.
Иначе она бы никогда не вышла за братьев Шел-ото, одного за другим. И какие достоинства она нашла в этих великанах, которые только и умели, что громко орать и ссориться, пить пиво и есть жирных куропаток до противной отрыжки? Но коварный Сет, сеявший раздоры и грехи, влил в их чресла постоянное желание и неутомимую мужскую силу.
Нефтида не разрешила первому брату привести в дом наложниц. Какой бы глупой она ни была, но понимала, что на их содержание уйдут деньги, оставленные ей отцом и другими умершими родственниками.
Муж взбесился, стал поколачивать Нефтиду, а потом, видя её сопротивление, взялся за сына Ифе, который только-только встретил третий разлив Нила. Великан, вонявший мясной отрыжкой, пивом и нелеченой кожной болезнью, схватил маленького сына за ручки и сделал вид, что опустит его в чан с раскалённым маслом.
Ифе до сих пор помнит этот запах - металла, масла и его мочи, которая пролилась в чан и вызвала негодование кипевшего масла. От него у Ифе страшные шрамы на ногах и на боку.
Нефтида тогда проявила благоразумие и согласилась на одну наложницу. Муж убил бы ребёнка, не будь она покладистой. И пусть бы ему пришлось умереть от казни свежеванием или, может, его посадили бы на кол, сына к жизни это уже не вернуло бы.
Нелегко пришлось бедняжке наложнице, которая была отдана в дом к здоровенному обрюзгшему мужчине своим отцом, побеждённым вождём одного из южных племён. К тому же Ифе кричал днями и ночами, сводя с ума нянек-приживалок. И они одна за другой покидали дом, пока обожжённый малыш не оказался на руках у наложницы.
Как ни странно, она полюбила этого плаксу, который успокаивался от её песен на родном языке - тихих, протяжных и бесконечных, как священный Нил.
Матери ребёнок давно надоел, и она занялась постоянной слежкой за супругом. Забросила свои обязанности по хозяйству, труды по поддержанию красоты - свинцовые примочки, ванны, притирания душистыми маслами, удаление волос с тела. Каждая свободная женщина посвящала этому почти целый день, и лишь служанки да рабыни довольствовались тем, что отпустила им природа.
Из-за беременности молоденькой наложницы и отвращения к супруге с волосами на теле муж потребовал ещё одну женщину в дом. Он знал, что угрожать жене смертью Ифе уже бесполезно, поэтому выбрал другой путь. Пригласил писцов, напоил их, чтобы составить жалобу для суда номарха: жена не записала часть имущества на него, хотя должна была составить документ об обязательном совместном владении.
Как только ни уговаривала Нефтида отложить жалобу, супруг оставался непреклонным: или новая женщина, или суд.
Тогда госпожа сделалась ласковой к прежней наложнице. Не толкала её, беременную, громадным животом на перила галереи, не подливала в жаркое вредного уксуса, не лишала подушек и холстов. Надарила ей старых сломанных украшений, коричневых на сгибах полотнищ, из которых лезли нитки. Но самое главное - стала плакаться дурёхе на супруга-зверя. А он, видимо, от того, что сознание своей власти затуманило разум, стал бить и наложницу. Открыто уходил в нижние селения на всю ночь, возвращался пьяный и ругался так, что соседи закрывали окна ставнями.
Ифе однажды услышал, как Нефтида говорила наложнице:
- Подольёшь эту воду ему в вино. Да смотри, чтобы никто не заметил.
Бедняга что-то залопотала. Она за два года унижений так и не выучила толком язык.
- Ты понимаешь, что он возьмёт новую наложницу, а тебя и ребёнка вышвырнет вон? Кому ты будешь нужна? Своим братьям? Мёртвому отцу?
Скоро приступили к скромной похоронной подготовке: состояние Нефтиды существенно уменьшилось и тратиться на дорогие канопы из иссиня-белого алебастра, в которых хранились органы умершего, и ушебы-статуэтки было негоже. На бальзамировщиках безутешная вдова тоже сэкономила, пригласила никому неизвестных из того люда, что приплыл с прошлым разливом Нила на ладьях иноземцев, да так и остался в Тависе.
Ифе каждый день отправлялся с матерью на лодке на левый берег - присмотреть за бальзамировщиками. Это был предлог. Кто знает, что именно притягивало Нефтиду в некрополе.
Малышу было интересно всё: работа парасхита, который делал надрезы и извлекал мозг и внутренности, составление растворов тарихевтом, суета рабов, болтовня его мёртвого отца.
Он рассказывал ему об удивительных вещах: о боли, с которой расстался, когда вырезали его сердце; о тенях, которые стоят по обе стороны от него; о темноте, что открыла свой зев и дожидается, чтобы заглотить его душу вместе с другими. Почему-то ему не дали лодку, в которой он бы проплыл по водам подземного мира до места суда Осириса. Ифе должен был восстановить порядок.
А ещё отец сказал Ифе:
- Твоя мать - скверная женщина, и когда взвесят её сердце, то скажут, что она запачкала свои руки преступными делами. Посмотри, бальзамировщик разглядывает мои желудок и печень, нюхает их. Отчего они такие? Нефтида подучила наложницу влить яда в моё вино. Но я не успел уличить убийцу.
Ифе вспомнил, что отца нашли вцепившимся в одежу наложницы, всего в кровавой рвоте, с выпученными от боли глазами.
- Ифе, ты мой нелюбимый сын, а может, и не сын вовсе - Нефтида принадлежала не только мне, но и тому демону, который сидит в её матке. Ты, наверное, его отродье. Но всё же прошу тебя: возьми у бальзамировщика кусок моей плоти и брось его собаке. Только сделай так, чтобы он увидел.
Раб хотел было завязать внутренности отца в узел и опустить в соляной раствор в простую керамическую канопу, но Ифе налетел, как вихрь, схватил что-то тёмное, тяжёлое и скользкое и кинул одной из вездесущих собачьих стай.
Большой рыжий пёс взвился в прыжке, мелькнул белым брюхом, ухватил подачку и, давясь, проглотил.
А потом собака рухнула в корчах. Её горло содрогалось, из пасти валила пена. Всё закончилось кровавой рвотой.
Бальзамировщик побледнел, схватился за сердце, а потом сделал знак рабу, который незаметно для всех скрылся.
Ифе почувствовал, что от отлучки раба будет много неприятностей.
Так и вышло.
Теперь в доме ели в основном ячменную похлёбку с ячменным же хлебом. Пришлось забыть о куропатках и фруктах, мёде и сырах. Все доходы с арендных земель отправлялись в карманы братьев Шел-ото и бальзамировщиков.
А средний Эбо стал преследовать Нефтиду. Что такое полученные гроши? На них не приобретёшь хороший дом и красивую жену из знатного рода, у которой бы водились деньги и которой можно было бы помыкать из-за тайны.
Когда минули сорок дней, хотя было положено семьдесят суток трудиться над мумией, к дому привезли саркофаг из сикоморы с вырезанным мордой какого-то зверя и поставили с северной стороны. Здесь он будет находиться до тех пор, пока отцу не найдётся место в гробнице.
- Мама, а какой зверь вырезан на крышке? - спросил Ифе. - Это отвратительный волк, которого почитают невежественные племена? А почему не лев, не крокодил?
- Зверь? Почему зверь? Мастер вырезал лицо твоего отца, - ответила Нефтида.
К ним подошёл Эбо, поправил засаленные накладные волосы, вытер струи пота с лица и сказал:
- Я знаю, ты заплатила талант серебра за работу лентяям и бездельникам. Мне жалко тебя, Нефтида. Поэтому прими деньги от меня. Нусепт был и моим братом.
Мать выдернула свою ладонь из ручонки сына, оттолкнула Ифе за спину и стала любезничать с Эбо.
Но даже Ифе знал, что жирный, как осенний петух, Эбо готов потратиться только вовсе не из-за жалости, а для того, чтобы жениться матери.
Так и вышло.
А деньги вернулись к Эбо.
Он был ещё более жестоким, чем Нусепт.
Не пригласил жреца, когда пришло время родить наложнице. И некому было облегчить путь новой души в мир, отогнать демонов, которые встали поперёк него. Наложница покричала и замолкла. Сначала умер ребёнок в её животе, потом на его следы в мире - страшную вонь и вытекающую из матери жидкость - слетелись злобные духи. Через пять дней испустила дух и наложница. В её покоях ещё долго пахло смертью, поэтому их заколотили.
Эбо и Нефтида разодрались из-за того, кому тратиться на похороны бедняжки. Вышло, что Эбо должен облегчить карман, потому что умерший плод приходился ему племянником. А ответить пришлось за дурное настроение пришлось Ифе. Эбо исхлестал его плетью и бросил в крохотный пруд около дома.
Ифе вылез из воды и долго не решался войти в дом, пока одна из рабынь не пожалела его и не привела на кухню, где ребёнку дали тёплого молока с мёдом, а потом уложили в кладовой на ларь с зерном.
Нефтида не обмолвилась о сыне. Она всю ночь мирилась с Эбо так, что у деревянной лежанки сломались ножки.
В перерывах между порывами страсти она, ещё содрогаясь от наслаждения, слышала за стеной чьи-то тяжёлые шаги. Но что ей эти шаги? Весь мир для неё сосредоточился внизу живота. Видно. И вправду там свил гнездо демон.
Ифе из двери кухни видел, как что-то огромное, тяжко переваливаясь, обошло вокруг дома и застыло возле покоев матери. Утром он сразу же кинулся смотреть на щебень и песок возле стен. Рытвины были ничего себе, по колено провалиться можно.
А ещё Ифе осмотрел саркофаг - он тоже был в песке и щебне.
Вот это да! Значит, душа покойного Нусепта не может проплыть через царство мёртвых к месту суда, застряла где-то и пришла к дому, откуда его тело вынесли бездыханным!
Ифе кинулся к доброй рабыне и всё ей рассказал.
Иссиня-чёрная рабыня погладила ребёнка по вихрам и прижала палец ко рту: