- Никому не говори. Это опасно.
А потом Ифе слышал, как она советовалась с самой старой служанкой в доме:
- Нусепт по одному заберёт всех в царство мёртвых. Он недоволен, что его место занято толстяком Эбо. Если муж госпожи первым не помрёт, нам беды не миновать.
Ифе был бы не против, если бы Эбо умер. Когда он о нём думал, на его плечах горели следы плётки. О, если б он знал, как громогласно отзываются мысли в царстве мёртвых, он бы задавил их, как ядовитую многоножку, которая, забравшись в жилище, может умертвить целую семью!
А тогда Ифе поплёлся к саркофагу в надежде, что его отец поговорит с ним. Но он не сказал ни слова - видимо, из-за бальзамирования. Ифе присел рядом, вдыхая запах разложения, перемешанный с ароматами смол, битума, масел и древесины сикоморы. Возле огромного ящика он заметил холмик из крупных песчинок, усеянный крошечными норками.
Ифе взял соломинку и сунул в одну из них. Холмик словно зашевелился, соломинку кто-то потянул внутрь.
И вот тут-то раздался голос Нусепта, который Ифе не слышал уже давно:
- Какой ты глупец, Ифе. Теперь я точно знаю, что ты не мой сын. Мой ребёнок был бы умнее и ни за что бы не стал бы дразнить ядовитых муравьёв шизеле. Вот если бы ты собрал их в коробочку, которых полно у твоей нечестивой матери, а потом высыпал на одежду брата Эбо, тебе бы не пришлось вздрагивать от каждого его шага, от каждого звука его голоса.
- Я не вздрагиваю! - сказал Ифе и на всякий случай оглянулся. Потом продолжил: - А как собрать ядовитых муравьёв? Они же укусят!
Он помнил, как добрую чёрную рабыню ужалил скорпион и её рука стала напоминать бревно. А на ней раскрыли ротики язвы, которые плескали зеленоватым гноем. От гноя, попавшего на неповреждённую кожу, вырастали новые язвы. Мать этой рабыни, ныне покойная, собирала гной, смешивала с порошками и отварами. А потом заставляла дочь выпить отвратительно вонявшую жидкость. Зато рабыня быстро поправилась.
Но в мире нет противоядия при укусах шизеле - это Ифе знал тоже.
Раздался глухой стук о крышку - это вознегодовал Нусепт.
- Шизеле очень умны, они нападут стаей и искусают тебя прежде, чем ты отловишь хотя бы одного. Используй приманку, коробку...
Из саркофага не донеслось больше ни одного звука, хотя Ифе не ограничился одним вопросом.
Мать не пустила Ифе в свои покои - там отдыхал Эбо. Она отослала сына на кухню, чтобы рабыня подала ей с Эбо душистого пива.
Ифе выполнил приказ, а потом решил пробраться в покои наложницы. Прошло много времени со дня её смерти, но из-за расписанных маками и лотосами дверей по-прежнему пахло смертью. Ифе уселся у косяка и стал медленно вдыхать запах.
Торопливо прошли служанка с маленькой дочкой и добрая рабыня. Они закрывали половину лица краем одежд.
- Ифе! Как ты можешь здесь находиться? - воскликнула служанка. - Что тебе здесь нужно?
Ифе не нашёлся, что ответить, и поэтому вздёрнул подбородок, а глаза под прямыми бровями, так похожими на материнские, презрительно прикрыл длинными ресницами.
Он видел, как внимательно посмотрела на него чёрная рабыня, прежде чем пройти на галерею за циновками. В свою очередь, когда женщины выходили, он показал девочке сласть - шарик из жареной муки, мёда и орехов, покрытый глазурью. И тут же спрятал его за пояс.
Хитрость удалась - девчонка пришла почти сразу. Её глазёнки жадно загорелись, когда Ифе вынул из-за пояса раздавленную сласть, которая липла к пальцами.
- Принеси мне связку ключей, которая хранится у твоей матери, - сказал он. - Да побыстрее, а то я съем это сам.
Через миг снизу раздался раскатистый рёв - мать застигла дочку на месте преступления и наказала её.
Что же, Ифе негде больше взять коробку для муравьёв? И кто сказал, что ловушкой должна стать непременно коробка? На кухне он стянул кувшинчик с крышкой, в котором обычно был сироп, подманил хныкавшую девочку, отдал ей сласть и увёл к саркофагу.
- Насыпь в кувшин песка, только быстро! - сказал он ребёнку, увлечённому лакомством.
А сам мгновенным ударом сандалии развалил вход в муравьиный дом.
Девочка зачерпнула липкой ладошкой песок, стала сыпать в кувшин, но застонала и опустилась на землю.
Из подземных норок вылезали всё новые муравьи. Нужно было убегать. Ифе пнул кувшинчик и побежал вслед.
Вечером отчим и мать ушли к маленькому прудику, который ещё вчера слышал жалобный плач Ифе. А сам он проник в материнские покои.
Какая удача! Засаленные накладные волосы Эбо валялся рядом с кроватью. Ифе достал ещё одно лакомство и размазал его по краю той части парика, которая надевалась на голову. Открыл кувшинчик и бросил его на парик. Несколько бойцов шизеле вылезли из него. Их жвала возмущённо топорщились. Но ни один муравей, даже плотоядный гигант из зарослей на берегу Нила, не откажется от сладкого. Шизеле тотчас стали барахтаться на холщовой кромке накладных волос.
А осмелевший Ифе прижал их к ткани палочкой. И ушёл.
В сумерках раздался горестный вой - это нашли дочку служанки. Её мать кричала, что Нусепт убил ребёнка. Поскольку новости просачивались сквозь стены дома Нефтиды, то всплыли слова рабыни о том, что покойный заберёт всех жильцов дома одного за другим.
Раздражённый Эбо устал за день от общества красавицы Нефтиды, и крики, вопли и требования к хозяину защитить домочадцев привели его в неистовство. Он схватил свой парик, напялил его и выбежал из дома. Ражий мужчина был покрепче маленькой девочки, поэтому ушел далеко. Но у самых нижних селений он упал.
Когда наутро тело нашли земледельцы-арендаторы, то испугались, ибо у него не было лица. Эбо смотрел внутрь себя выжженными глазами, а кожа сползала с плоти. Его опознали только по одежде. Накладные волосы валялись недалеко от дома.
Не успела вдова оплатить все похоронные церемонии, как на неё предъявил права младший из братьев, Бакари. Он до того запугал Нефтиду, которая мало о чём могла думать всерьёз, кроме демона в животе, что она раскопала древний глиняный горшок, который был врыт в землю в кладовой. Она наполовину опустошила его, чтобы срочно найти место в любой гробнице. Лишь бы её должны были вскоре опечатать. Бакари, самый грамотный и умелый среди писцов, договорился с жрецами и доказал Нефтиде, что замуровать нужно оба саркофага. Только тогда её бесценная жизнь, красота и здоровье не будут подвергаться опасности.
Нефтида порыдала над стоимостью всего и согласилась. На вопли Ифе никто, кроме чёрной рабыни, не обратил внимания.
Мальчик лишился друга - того, кто бы руководил им в жизни и рассказывал обо всём сущем. Он лишился голоса своего отца, который хоть и ненавидел сына, но был на стороне его интересов.
Тогда Ифе потребовал, чтобы его отдали учиться. Он хотел стать книжником, чтобы потом перейти учеником к целителю. Для чего? Чтобы целительством как-то загладить свою вину? Или чтобы вернуть себе отца? Ифе не находил ответа ни в детстве, ни позже, став помощником жреца.
Но как пережить то, что никогда больше не придётся услышать брань из саркофага и указания, как поступить?
Бедняга Ифе, он и не подозревал, что в этом мире каждое слово, которое вырывается из чьего-либо рта, попадает в уши собеседника, неминуемо становится известным и на небесах, и под землёй.
Кто-то очень могучий слушал мысли Ифе в невидимых с земли глубинах и решал, как поступить с зарвавшимся сыном умершего писца: то ли предоставить ему возможность идти своей дорогой, то ли оборвать её.
"Боги не всегда заботятся о людях, несмотря на богатые подношения. Часто не бог, а человек отнимает у другого здоровье или даже жизнь. Мать оборвала жизнь Нусепта. Эбо сделал всё, чтобы умерла наложница и её ребёнок. Ифе отнял дни и годы у дочери служанки и Эбо. Бакари явно что-то задумал. Зачем в доме этот Бакари?" - вертелось в голове у Ифе.
Кто-то подгонял такие мысли, и они стали напоминать катание в жару с мокрой глиняной горки в пруд. У-у-ух, и знойный солнечный день сменялся холодноватой тиной дна, в которой так легко потеряться и не найти дорогу назад.
Ах, как ему нужно было брюзжание из саркофага - недорогого, с нелепым лицом вместо точного портрета, на который пожалели дерева и усилий, не говоря уж об искусстве.
Ифе закрывал глаза и видел, как точат саркофаг жучки, как поедает сикомору плесень, как искажается и разваливается вырезанный на дереве звероликий.
Но в дешёвом саркофаге что-то оставалось живым, не подчинялось законам природы.
И точно: чуть позже Нусепт смог дозваться Ифе даже из-за хорошо подогнанных друг к другу блоков гробницы.
Ифе не приняли в школу, где готовили книжников. Сказали, что мал. Он расстроился, а Бакари над ним похохотал. Сказал, что символы для чтения и письма Ифе ещё выучит, а вот работать с телами не сможет - испугается и обмочится.
Отчасти Бакари был прав. Ифе постоянно оглядывался, склонял голову то к одному плечу, то к другому. То начинал дрожать и плакать, то прятался от яркого солнца. Только чёрная рабыня знала, почему он это делает и однажды утешила его:
- Не бойся, Ифе, тень не причинит тебе зла. Бояться нужно живых людей. Пусть тень слышит твои мысли, зато люди действуют.
- Если бы ты знала, что она твердит мне в уши! - воскликнул Ифе.
- Не нужно было будить и кормить его, - ответила рабыня загадкой и ушла.
Потом-то Ифе её разгадал. И отправился к жрецу из низших, который учил мальчишек в школе. Среди них были и две девочки, которые после обучения не продолжили бы образования, а стали акушерками. Их все дружно презирали. Они платили мальчишкам тем же.
Жрец тоже посмеялся над горделивым и красивым Ифе, потому что его ещё ни разу не бритую голову украшали оттопыренные уши. И над ростом. И над худобой, наверное. Ха, разве может красивая голова на теле задохлика что-то понять и запомнить?!
Он сказал Ифе:
- Подойди вон в тому каменному постаменту. Да, да, к этому. Откинь холстину.
Ифе догадался, что будет на постаменте, с неподвижным горделивым лицом откинул тряпку и воззрился на разорванное зверями тело.
Учитель был смущён. Он ожидал, что мальчишка с криками бросится прочь.
- Закрой ему глаза, - велел он.
Ифе по наитию сильно надавил на лицевые мускулы, придержал руку. Когда он её отнял, то все поняли: этот красавчик выполнил задание.
- Дай вина, - потребовал Ифе.
- Ты хочешь выпить? - продолжил издеваться учитель. - Не рановато ли ты начинаешь пьянствовать?
Ифе, отряхивая руки от воды в корыте, сказал:
- Вино сгонит демонов, которые могли перейти с мертвеца.
- Верно, - смягчился учитель и самолично полил Ифе на руки из кувшина. А потом добавил: - Приходи завтра. Еду и холстины принесёшь с собой. И запомни, в углу стоит палка. С нею ты познакомишься, если будешь невнимателен и нерадив. И не надейся на свою мать.
Ифе вышел, вздёрнув брови.
Этим же вечером обозлённый самоуправством пасынка Бакари задумал шутку. Он дал Ифе попробовать молодого вина. А когда мальчишка опьянел и стал с хохотом бегать от одного угла к другому, вышел. Вернулся...