Пролог
Венец являлся ему в снах. Башня бесконечной высоты, - ее верхушка теряется среди черноты космоса. Стены башни озарены ярчайшим светом, а у подножия бушует океан зеркальной пыли. Его волны, цвета чистейшей лазури, взмывают вверх и опадают вниз, движимые порывами неощутимого ветра. Они приобретают форму и цвет, различную в глазах каждого, кто смотрит. Физические законы вселенной там не властны, а попасть туда, блуждая тропами снов, способны лишь немногие избранные. В их числе как странники, чьи глаза открыты, разум - чист, а сердца - полны благих намерений, так и раненые душевно несчастные, необратимо поврежденные и опустошенные внутренне. Венец питается их порывами, его сияние искажает пространство и время. Оно манит заблудших, а те слетаются к нему: сновидцы всех миров слетаются к Венцу, - слетаются и погибают, сгорая без остатка в чистом пламени его сияния.
Глава I
Тринадцать лет было Себастьяну, когда Венец впервые приснился ему. В день на кануне той знаменательной ночи родители мальчика опять поссорились. Отец Себастьяна - Феликс Вебер - был коммивояжером, ему в виду особенностей профессии случалось на несколько месяцев пропадать из жизни семейства. Мать Себастьяна - Мария Вебер - была посредственной пианисткой, которая предпочла в свое время семейную жизнь известности, впрочем, зная, что никогда не сравнится в искусности с теми виртуозами, на которых равнялась. Как часто любил говорить Марии один из первых ее учителей музыки (почему-то запомнившийся Марии лучше других) - Герхард Мюллер, - Хорошо, даже безукоризненно, но!.. Увы, в вашей игре, Мария, нет души, понимаете? Вы слишком сдержаны, - слишком холодны, ох и намучается же с вами кто-нибудь... Старый Мюллер был прав в свое время, к несчастью для мужа Марии и ее детей.
Мужчины часто не обращают внимания на недостатки своих избранниц, склонны не замечать их до поры до времени. Чаще всего к моменту, когда они начинают наконец осознавать во что ввязались, плод уже созревает в округлившемся животике, а милый ангел превращается вдруг в демона. В редчайших случаях это проходит вместе с беременностью, как побочный ее симптом, в основном - нет. Большинство женщин знают об особенностях характера некоторых мужчин, - знают об их склонности становиться пленниками собственных предрассудков и иллюзий. Знают и пользуются этим своим превосходством над ними по чем зря. Вот так и Мария воспользовалась в свое время. Она, впрочем, была далеко не из тех хитрых и ушлых женщин, которые своими успехами на данном поприще еще и гордятся, и в противоположность им даже по-своему страдала от себя же.
Уже с первых лет брака начались их с мужем ссоры, которые не прекращались во всю дальнейшую совместную жизнь. К моменту рождения Себастьяна - третьего сына и четвертого ребенка в семье - ссоры эти достигли апогея. Так что Феликсу было в буквальном смысле слова тяжело возвращаться домой, даже после длительных разъездов. Что примечательно, положение в доме лишь подстегнуло развитие карьеры отца семейства: нескончаемые ссоры вынуждали Феликса соглашаться на все предложения о командировках от руководства торговой компании, в которой он работал. Ему пророчили светлое будущее, а в скором времени обещали повышение. Повышения этого Феликс боялся и не знал, как ему быть: с одной стороны, повышение сулило ему большую выгоду, с другой - согласится на него значило привязать себя к месту в главном офисе конторы, то есть постоянно жить дома в обществе назойливой жены и шумных детей.
У иных семей, живущих на той же улице, что и семья Веберов, детей было в два раза меньше. Мария же оказалась крайне плодовитой женщиной в этом смысле (и только в нем, к сожалению). Первых двух своих детей - Манфреда и Ганса - Мария холила и лелеяла, однако к моменту рождения дочери - Белинды, любовь Марии к своим чадам, казалось, исчерпалась. Почему-то к новорожденной девочке у нее изначально сложилось крайне предвзятое и необычное отношение, - не такое, как у других матерей. И в особенности тех многодетных матерей, к которым девочка приходит поздно, а они, устав от противных сыновей и их выходок, только и рады таким приятным хлопотам и возможности вырастить из дочери себе подругу, а в старости - подспорье. Впрочем, получается это у них далеко не всегда. Но, возвращаясь к истории Марии, следует отметить, что та даже и не пыталась склонить на свою сторону дочь. Она после третьих родов как-то полностью замкнулась в себе и отстранилась от воспитания детей и домовых забот, перепоручив все это Эльзе, гувернантке и экономке. Происходила Эльза из древнего, но обедневшего дворянского рода, что объединяло ее с Марией, а также служило гарантом ее образования, и, как следствие всего этого, а также некоторых других обстоятельств, обеспечило ей работу в доме семейства Веберов.
Старшие сыновья не любили Эльзу, а за глаза частенько называли ее, к примеру, сухой воблой, или по-другому, но в том же ключе. Себастьян - тот и вовсе боялся Эльзу. И совершенно особые отношения сложились с гувернанткой у Белинды, которой Эльза заменила мать. Девочка ей во всем подражала, начиная от манеры вести себя в обществе и заканчивая внешним видом. Белинда даже волосы свои собирала в пучок, подражая гувернантке, при том что у Эльзы волосы были далеко не так хороши, а собирала она их в пучок только если из практичности и по необходимости. Сама же Белинда от природы обладала прекрасными златыми кудрями, - цвет волос, как и мягкие, утонченные черты лица, девочка унаследовала от отца. Вполне возможно, что именно эта поразительная схожесть с отцом и отпугнула от Белинды Марию. С годами мать и дочь все больше отдалялись друг от друга. Зато с отцом у девочки всегда ладилось в те редкие дни, когда Феликс бывал дома.
И тот день тоже выдался таким. Тот день был днем отъезда Феликса и как обычно вся семья собралась в зале, чтобы в последний раз увидеться с патриархом перед долгой разлукой. Мария сидела в кресле и старательно делала вид, что ее отъезд мужа совершенно не заботит. В одной руке она держала чашку с давно остывшим чаем, во второй - книгу. Волосы Марии были уложены наспех. Она в последнее время почти перестала заботится о себе и покидать родные стены. Куда больше чем собственный внешний вид и даже отъезд мужа, Марию заботило то, куда опять запропастились ее старшие сыновья. Не то чтобы она волновалась именно за мальчиков, скорее переживала как бы те не влипли в очередные неприятности, что было их любимым делом.
Белинда взялась обыскать дом, но по итогу вернулась ни с чем, - Манфреда и Ганса нигде не было. Так уж повелось у неразлучной парочки, что куда бы Манфред не отправился, Ганс всюду следовал за ним. Что бы Манфред не делал, Ганс повторял за братом. И хотя разница между мальчиками составляла всего два с лишним года, Ганс и подумать не мог о том, чтобы хоть в чем-нибудь ослушаться Манфреда. Надо ли говорить, что Себастьян в свои тринадцать лет в их компанию совершенно не вписывался. Старшие братья над ним чаще насмехались, чем позволяли быть при себе.
Теперь Себастьян сидел на полу и играл в оловянные солдатики, слушая на фоне музицирование сестры. Белинда же сидела за фортепьяно и наигрывала очередную сонату, из тех, что разучивала под руководством Эльзы. Самой гувернантки сейчас в комнате не было и только потому девочка позволила себе играть сырой для нее материал без учительницы. Мария, слушая знакомую для нее композицию, недовольно морщилась в моменты запинок дочери. Когда Белинда сбивалась, чашка в руке Марии едва заметно вздрагивала. Со стороны это смотрелось так, будто она хотела сейчас бросить чтение, подойти к дочери и показать ей как надо данное произведение играть. Как бы то ни было на самом деле, каждый раз Мария сдерживала себя и продолжала читать, или делать вид, что читает. Зато, когда какой-нибудь пассаж давался Белинде особенно хорошо, мать напротив - едва заметно улыбалась, а на лице ее даже возникала тень гордости. Она, впрочем, ни на миг не оставляла чтения. При том, что читала Мария с такой рассеянностью, что вскоре после того, как страница переворачивалась, она забывала ее содержание. На краткий миг в гостиной Веберов воцарилась семейная идиллия.
Вдруг с улицы послышалось конское ржание, Белинда тут же сбилась и по ошибке сыграла не ту ноту, нарушив гармонию резким и неправильным диссонансом. Голова девочки опустилась, на ее щечке блеснула слезинка - едва ли ее так огорчила неправильно сыгранная соната. Мария, поставив чашку на стол, приподнялась и посмотрела в окно, находящееся прямо за ее спиной. От увиденного там лицо Марии скисло, нижняя губа женщины чуть дрогнула, но почти сразу же она совладала с собой, а потому и к детям обернулась уже привычно спокойной и ко всему безразличной. Поднявшись с кресла, она отправилась в коридор открывать дверь лакею, где того уже ждал заранее собранный багаж. Себастьян же, отбросив игрушки в сторону, подбежал к креслу и забрался на него с ногами, как был - в ботинках. Белинда тут же зашипела на него, чтобы слез (видимо, опасаясь, как бы Эльза не вошла и, увидев все это, не разочаровалась в ней). Но мальчик в ответ на шипение только отмахнулся от настырной сестры рукой. Он для того регулярно прикладывал ухо к полу в день папиного отъезда, чтобы услышать стук копыт заранее. Вычитал он об этом способе в приключенческом рассказе, посвященном диким землям, их климату, флоре и фауне, и народам, населяющим их. Такие рассказы выходили в каждом номере одной из газет, выписываемых отцом. В самом начале каждого такого рассказа автор твердо убеждал читателя в том, что все описанное в произведении - есть истина в последней инстанции и что именно так там, в диких землях, дела и обстоят. В конце рассказа автор даже предлагал каждому, кто усомнится в его честности, писать ему письма по адресу, указанному в газете. Обязывался ответить на них в течении недели со дня получения, предоставив исчерпывающие доказательства своей добросовестности. При всем при этом нигде в номере не был указан его адрес, а сам автор не иначе как из скромности подписывался буквой "К". И кем был этот таинственный "К" по образованию, каково было его прошлое - всего этого указано также нигде не было. В чем виноват был несомненно издатель газеты, но никак не сам "К", готовый ответить на все вопросы читателей. Себастьян неизвестному "К", конечно же, верил. Во-первых, потому что в жизни ему не хватало сказки, а во-вторых - потому что был он от природы доверчивым, наивным мальчиком.
За окном Себастьян увидел зеленую карету, кузов ее был обшарпан, а на двери красовалась полустертая эмблема фирмы, в которой работал отец Себастьяна. И хотя повозка была в ужасном состоянии, мальчику она понравилось. В карету были упряжены две лошади, одна - каштановая, другая - гнедая. Та, что гнедая была упряжена слева и казалась более нервной, нежели правая - каштановая - к окну ближайшая; последняя кобыла и вела повозку. Каштановая понравилась мальчику куда больше гнедой, он мысленно пообещал себе, что когда вырастет непременно заведет себе именно такую лошадь. Себастьян мечтал стать исследователем, как и таинственный "К", чьими рассказами он зачитывался. Извозчика Себастьян не увидел, тот как раз поднимался на крыльцо.
Вскоре по приезду кареты послышался спешный стук подошв по лестнице - это со второго этажа на первый спускался Феликс. Звук папиных туфель и неповторимую манеру отца ходить, Себастьян без труда узнал бы среди шагов тысяч других людей. Передвижения Феликса по родному дому напоминали метания мыши, окруженной мышеловками. Любое неверное движение Феликса могло закончится для него скандалом. Он это знал и потому был крайне осторожен. Но даже так избежать ссоры с женой у Феликса не всегда получалось. Чтобы знать, если не о всех, то хотя бы об основных пунктиках своей супруги, нужно жить рядом с ней, или как минимум проводить гораздо больше времени в ее обществе, чем Феликс мог себе позволить и хотел.
Буквально на мгновение нервное лицо отца мелькнуло в дверном проеме. Себастьян только и успел, что взглянуть на Феликса, прежде чем тот ушел. Отец выглядел скверно, как и всегда перед долгим путешествием (и непонятно, то ли его так от предвкушения трудной дороги разбирало, то ли от пребывания дома, предшествующего ей). В белокурых волосах Феликса за последнее время поприбавилось седины; морщин на лице стало больше и только яркие голубые глаза оставались такими же, как и в молодости. По глазам Себастьян отца и помнил, остальные черты папиной внешности после долгой разлуки бывало почти полностью стирались из памяти мальчика, но глаза, - глаза отца Себастьян помнил всегда.
Прежде чем Феликс ушел, его взгляд невидяще скользнул по гостиной, в том числе и по сыну, но не задержался на нем. Увидев отца, мальчик хотел было броситься к нему в объятия, но пустой взгляд остановил его. А спустя мгновение отец исчез. Феликс искал Марию и ее одну хотел видеть, или, вернее, не хотел, но должен был.
Белинда вновь села за фортепьяно и принялась наигрывать мотив, простенький, но зато - свой собственный. Мотив был грустным, - обстановка располагала.
В расстроенных чувствах мальчик, понурив голову, подошел к выходу из гостиной. Возле двери он остановился и, прислонившись к косяку, принялся слушать разговор, происходящий между отцом и матерью. Так как коридор на первом этаже дома делился на внутренний, соединяющий помещения в доме, и внешний, предшествующий внутреннему, так сказать, "предбанник", а между этими двумя коридорами была толстая дубовая дверь, сейчас запертая, - расслышать что-либо, доносящееся оттуда, было крайне трудной задачей. Еще больше дело усложнялась тем, что отец и мать Себастьяна, по крайней мере поначалу, говорили шепотом, а потому первое время лишь обрывки фраз доносились до уха мальчика. Себастьян почему-то принял эту попытку родителей скрыть взрослые темы от невзрослых членов семейства на свой счет. Он вообще очень часто принимал на свой счет то, что к нему никак не относилось. Первое время родители действительно старались говорить потише, непонятным оставался только их мотив. Было ли то сознательной попыткой уберечь детей от преждевременного взросления, стыдом, или, может быть, они просто соблюдали некие правила хорошего тона, - правила приличия, которые все "благополучные" семьи привыкли соблюдать безоговорочно и не привыкли рассуждать об их целесообразности. Как бы то ни было, говорить тихо у родителей получалось недолго. Очень скоро в разговоре Марии и Феликса начали проскальзывать агрессивные нотки - этакие отдаленные всполохи молний - верные предвестники бури. Себастьян отлично знал эти нотки и вздрагивал каждый раз, когда слышал в голосе матери раскаты грома. Куда чаще мать злилась, отец же в ссорах в основном был жертвой. Феликс, впрочем, также был виновен в этих ссорах, не меньше, а в чем-то даже больше Марии. Только виновен он был по-другому, - виновен так, как даже сам не мог понять.
- Феликс, ты не понимаешь, мальчику нужен отец!.. И Белинде тоже нужна полноценная семья - у девочки сейчас сложный возраст... Манфред и Ганс совсем распустились, я не могу на них найти управу, - не прекращала попыток достучаться до Феликса Мария. Она прекрасно понимала, что муж все равно уедет и все это ни к чему не приведет, но не могла удержаться. Несмотря на запертую дверь, обрывки разговора иногда все же просачивались сквозь щели.
- Но дорогая, что поделать! Эта моя работа, она вас кормит! Где бы мы жили, если бы не она, что бы мы ели?! - возражал Феликс.