Пролог
Всего одна шахта работала в окрестностях Хельмрока, в ней добывали антрацит. Вход в шахту располагался в скале, под крепостной стеной. Здесь воздух пропах серой, а ниже по склону бурлила река, - бурлила так, будто спускалась с горы, хотя русло ее пролегало ровно и без наклона, и у реки этой вообще не было причин бурлить.
В шахте работали мертвецы-каторжники, а смена заканчивалась, когда тело более не могло сносить труд и разваливалось от малейшего движения. За работой шахтеров следил мрачный надзиратель, и когда кто-то отлынивал или недостаточно сильно вкалывал - поддавал пылу розгами.
У надзирателя в каморке хранилась богатая коллекция плетей, всех разновидностей и материалов, но любимый бич он всегда держал при себе и неколеблясь пускал в дело, когда чувствовал в том нужду. По правде сказать, только ее одну он и чувствовал, ведь вот уже несколько веков как усоп.
Обитал надзиратель при шахте, вместе с остальными каторжниками, и так как работа здесь ни на миг не прекращалась, а других способов развлечь себя не было, ни минуты не проходило без ругани и задорного свиста хлыста.
Мертвецы не чувствуют боли, а вот тоску они чувствовать вполне способны, и нет ничего тоскливее для неупокоенного, чем разобранным на части догорать где-то в грязи без компании, лишенным возможности передвигаться. Чтобы избежать столь печальной судьбы, каждый раз, когда бич свистел, вопил не один только провинившийся, но и все шахтеры рядом с ним.
За долгие годы они настолько сроднились друг с другом и настолько разложились, что отличить одного каторжника от другого становилось задачей почти невыполнимой. Изредка среди скелетов встречались настоящие великаны - таких знали по имени, что же касается рядовых заключенных, не обладающих ни характерным ростом, ни другими примечательными чертами, - они сами со временем забывали себя.
Уголь, добываемый здесь, никогда не покидал пределов штольни. Вместо того, чтобы изымать сырье, грузить на повозки и развозить на предприятия по востребованности, наполненные доверху вагонетки уходили вниз по тоннелям, глубже в породу, где не было ископаемых, но только старый и прожорливый Бармаглот дремал с вечно разинутой пастью. И в пасть ту худшие из худших, чьи злодеяния трудней всего запомнить, сгружали все добытое шахтерами сырье, а Бармаглот за то дарил тепло.
Все тело исполина было одним огромным котлом, и по трубах, опутавших и сковавших его, подобно цепям на ногах каторжников, горячая вода и пар поднимались вверх, на поверхность, где и использовалась в быту.
О чудище под городом знали немногие, но многие пользовались благами, что оно производит, и, если даже за полчаса, проведенные на улицах Хельмрока летним днем, кончики волос покрываются инеем, трудно представить, что было бы, перестань шахта работать.
Часть первая
Глава I
На нижних уровнях шахты царила кромешная тьма. Лишь редкие сполохи пламени, вырывающиеся из глотки Бармаглота, его огненно-рыжее небо, с прожилками магмы, яркий свет из глубин чрева, подобный средоточию Заоблачных чертогов, но все же уступающий тому по интенсивности свечения, - разгоняли мрак помещения конечного этапа производственной цепи.
Здесь уголь обращался в жар, а тепло разносилось водой. Срок пребывания каторжников был много короче, чем век шахтеров наверху. Большую часть времени их обугленные кости сливались с тьмой подземелья, и только когда Бармаглот зевал, а свет распространялся дальше - из тьмы возникали силуэты скелетов с рабочим инвентарем в руках. Кирки, ведра и лопаты: кирками разбивали толстые глыбы, отсеянные сепаратором, лопатами и ведрами уже обработанный уголь забрасывали в пасть монстру.
Примитивный сепаратор, работающий на пару, прилегал ко входу в котельню, который сам по себе являлся возвышенностью, куда не доставали языки пламени и где температура не была достаточно высокой, чтобы вызвать преждевременное воспламенение угля. Вагонетки ходили ко входу, там уголь сначала сгружался в сепаратор, а после куски нужного размера сразу же пускались в расход. Слишком большие глыбы обрабатывались вручную, ибо место у пасти было ограниченно, а установки для обогащения руды - не в ходу, тем более что тогда многие почтенные каторжники могли лишиться работы. Кто бы что ни говорил, а лорд Мортимер, пускай и по-своему, но заботился о своих подданных.
Кормежка Бармаглота происходила спустя тщательно отмеренные промежутки времени. Самому чудовищу, понятное дело, чем больше и чем чаще - тем лучше, но для поддержания оптимальных условий жизни наверху и с учетом ограниченности ресурса шахты, который неумолимо близился к концу, порции и частоту приемов пищи ограничивали.
Теперь каторжники ожидали времени обеда. Те же из них, кто старше и давно растерял части своей сущности по многочисленным уголкам штольни, молча и неподвижно, как истуканы, смотрели на циферблат часов, встроенных прямо в породу. Стрелки по циферблату перемещались бесшумно, механизм не был оснащен средствами извлечения звука во избежание обвала. Вопроса плохой видимости для мертвецов не существовало.
Те из каторжников, кто помоложе - играли в кости. Всего в Холлбруке существует две разновидности этой игры, если не учитывать формы, распространенные среди Фейри. Первая в своих правилах аналогична традиционной игре в кости, вторая - чем-то напоминает развлечения некоторых племен аборигенов диких земель, отличаясь в основном задействованным реквизитом. Смысл ее состоит в том, чтобы набросить скрепленные лучевую и локтевую кости руки на железный лом, торчащий из земли. С каждым последующим кругом бросков дистанция увеличивается. Согласно правилам, бросок следует совершать, не прибегая к помощи второй руки: одними только ногами да туловищем.
Единственное преимущество работы на нижних уровнях шахты перед работой на верхних состояло в том, что надсмотрщик и его бич крайне редко сюда захаживали. Данное обстоятельство в некотором смысле освобождало от ответственности праздно шатающихся каторжников, но совсем уж отлынивать у местных лентяев не получалось - свои же сознательные и следили за соблюдением порядка, ведь слишком серьезное нарушение режима могло повлечь за собой катастрофу общегородского масштаба.
Два шахтера стояли в стороне от играющих и ожидающих. Условно они принадлежали к молодняку и прибыли на каторгу сравнительно недавно. Иссохшаяся и частично обугленная плоть еще держалась на каркасе их скелетов в некоторых местах, но ей недолго оставалось, учитывая особенности температурного режима и низкой влажности на нижних уровнях шахты. Воздух здесь был до того сухой, что буханка хлеба обращалась в камень за полминуты, и не будь это место уже занято, в штольне бы рано или поздно свила семейное гнездышко парочка отпетых циников.
Шахтеры вели оживленную беседу, что было крайне необычно для Хельмрока, а уж тем более в жестких условиях каторги. Стоя, они опирались на тяжелые кирки, которыми пока орудовали с трудом, так как их недавно умершие тела еще не обрели характерной для обремененных прахом неупокоенных грубой силы и неисчерпаемой выносливости. Никто доподлинно не знал, откуда те силы брали начало, хотя теорий существовало множество, на практике же - один мертвец двадцатилетней давности мог с легкостью заменить тяжелоупряжного коня на пашнях, не требуя при этом кормежки или крова. Иной вопрос, что вблизи Хельмрока не колосились поля, и, казалось, даже сама земля препятствовала своему окультуриванию, в связи с чем только очень специфическая, а нередко и хищная флора здесь произрастала.
- Ну... Не знаю, Рори... Как-то это все неправильно... - протянул Мямля, в задумчивости почесывая нижнюю челюсть большим и указательным пальцами левой руки, как обычно делают волшебники, ученые и люди, склонные к размышлениям, или мошенники, пытающиеся за них себя выдать. В отличие от последних Мямля делал это отнюдь не со злым умыслом, но по привычке, от которой не избавился даже в посмертии. Он и смерти-то не заслужил по большому счету, если бы не плохая компания в виде друга подстрекателя, трудолюбивый Мямля, должно быть, жил бы сейчас при женушке и детях, на одной из многочисленных ферм, расположившихся вдоль Старого тракта.
В ответ на нерешительность товарища Рори закатил единственный глаз, что у него имелся (да и тот был из фарфора). Потом он бросил тяжелый инструмент и подскочил к Мямле, а так как был тот крупногабаритным увальнем, а Рори был завистливым коротышкой, дотянуться до черепа подельника ему удалось далеко не сразу, и только когда сам Мямля соизволил опустить голову, кисти рук сомкнулись на массивном подбородке.
- Мямля, ты же умник у нас! Ну подумай сам. Пораскинь моз... э-э-э... Да, подумай: сколько гнить будем на этой каторге? - и не дожидаясь, пока медлительный товарищ нагонит его, ответил, - Да целую вечность будем гнить, согласен?
Мямля нерешительно кивнул.
- Ну так вот... Сбежать нам не удастся, по всей видимости, - тут Рори передернуло от одного воспоминания о надсмотрщике и его хлысте: сказывался закрепившийся на уровне наследственности страх перед законниками и отчей рукой, - Только и бегать не придется, если каторгу отменят, разумеешь?
И снова кивок.
- Но сама по себе она, конечно же, не отменится! Сколько лет уж здесь эти бедняги конают, да все без изменений... И чахнут, и пропадают, выгорая, и себя теряют в потемках, а только строй не сломить безволием. Здесь нужна инициатива! Решительность! Вот... Да! Определенно нужна решительность, - история любит решительных, смелых, Мямля! - тут он, забывшись, хлопнул товарища по плечу.
Войдя в столкновение с толстой костью Мямли, хрупкие пальцы Рори не удержались и рассыпались на фрагменты, а сам он, выругавшись, принялся лазить по полу, собирая фаланги. Эта краткая передышка позволила Мямле обдумать сказанное, и когда Рори поднялся, он, к своему неудовольствию, встретил не безропотное подчинение, но глубокомысленный ответ.
- Я тут вдумался, Рори, - вдумался и пришел к выводу о том, что История, скорее всего, любит тех, кто в ней не упомянут...
- В каком это смысле? - сложив руки на груди и гордо подняв голову, Рори встал в позу упорства недалекого человека - Попредметнее, пожалуйста...
- Ну, знаешь... - тут же замялся Мямля, для которого Рори, несмотря на все нестыковки и поразительное скудоумие в вопросах высокого полета, а также немалую долю участия в его смерти, оставался непререкаемым авторитетом. - Чаще всего те, кто остаются в стороне от исторических хроник, познают в жизни куда больше счастья, нежели те, кто, отстаивая определенную идею, неизбежно сталкиваются с сопротивлением общества и отдельных его представителей.
- Ага, ну ясно... Видишь ли, Мямля, для меня дилеммы не существует: возникни необходимость сделать выбор между печальной славой и счастливой безызвестностью, я не раздумывая предпочту место в истории счастью, тем более что нет его у меня в настоящем, и едва ли когда-нибудь будет. Да и у тебя нет, приятель, согласись!
- Ну... Да, наверное, ты прав! То есть - я уверен, что прав, иначе быть не может!
- А что если я скажу тебе, Мямля, что есть некий способ вернуть былые деньки?
- Есть способ?
- Мы с тобой залезли в курятник однажды, помнишь?
- Да... - мечтательно протянул Мямля, который и в посмертии не оставлял надежды обзавестись хозяйством.
- Помнишь, как самая большая наседка из тех, что мы украли, все никак не могла пролезть через щель в заборе, где отодрали доску?
- Да! - Мямля отлично помнил ту наседку: Рори предлагал ей шею свернуть и по частям вытащить за ограду, но Мямля не согласился и настоял на том, чтобы расширить проход, рискуя их шкурами. Тогда пронесло, а курица по итогу осталась жива и вскоре обзавелась новым хозяином, заплатившим им звонкой монетой. В конце концов ее кости наверняка оказались в чьем-то бульоне, но совесть Мямли была чиста.
Рори же не волновала чистота своей или чьей-либо совести, ему было плевать на животных, а уж на людей так тем более. Попади он в ситуацию, из который нельзя извлечь выгоду, мошенник бы посодействовал худшему раскладу для окружающих, просто потому, что гнус, - он гнус и есть, бесчестный, - просто поэтому. Однако, числились за Рори и положительные качества, к примеру, случалось бандиту заступаться за слабых или помогать бедным. Случалось, не так чтобы очень часто, но прецеденты были, а Мямля их копил в своем дарма, что медленном, зато вместительном котелке, и время от времени пускал в ход для оправдания сомнительных действий со стороны товарища.
- Хорошо, что помнишь. Вот тебе мой план, - начал Рори, понизив тон голоса, - затолкнуть этой громадине в глотку обломок угля, да побольше, так, чтобы поперек горла встал.
- А? - Мямля удивленно посмотрел на Бармаглота, как бы сомневаясь.
- Да-да! Ты все правильно понял, мой друг: прямо туда, - ему в глотку! Ты не смотри, что голова огромная, шея-то у него махонькая, я проверял...
- Так вот куда ты отлучался...