- Ага, справлялся по теме. Смотри: мы в перерывах от сетования на судьбу-злодейку занимаемся в основном тем, что раскалываем глыбы угля, так?
- Так...
- Измельченную породу грузим в ведра, а затем все это сбрасывают в глотку во-о-он тому чудовищу старожилы, правильно говорю?
- Правильно...
- Потом, то, что прошло мимо нее, забрасывают лопатами вдогонку за основной массой, но это уже не важно. Стало быть, мы и так при деле, - располагаем всем необходимым для осуществления задуманного мною плана. Что требуется - это спрятать одну большую необработанную глыбу под россыпью угля положенного размера, и никто не заподозрит подмену.
- Ну не знаю... А ты уверен?
- Конечно, уверен, - Рори махнул рукой на обуглившихся скелетов, ожидающих перед часами, - эта ветошь и себя давно не помнит; с чего ты взял, что разницу заметит, когда ничего вокруг не менялось веками?
- Ты прав...
- Да брось, когда я тебя подводил? - спросил Рори, и не давая опомнится, добавил, - все понял?
Мямля кивнул.
- Отлично, тогда приступаем! - дал отмашку Рори, поднимая кирку.
Глава II
В ту ночь пробуждение лорда Мортимера было сопряжено с рядом обстоятельств, которые он не привык испытывать и потому никак не мог знать, что его подданные, не принадлежащие к благородному сословию, имеют обыкновение называть эти обстоятельства - "неудобствами".
Пробудившись, лорд долго лежал на роскошной кровати под балдахином, шелков которого не видел из-за ледяной корки, покрывающей веки. Силился открыть глаза, но не мог этого сделать, и не понимал, что происходит, а оттого приходил в ярость.
Его члены в ту ночь были мертвее обыкновенного, что заставило владыку Холлбрука вспомнить о неизбежном финале - выгорании рано или поздно ожидавшем его, равно как и любого неупокоенного. Такой ход мыслей не понравился лорду Мортимеру и взбудоражил его еще сильнее.
- Фердинант! - кричал Мортимер истошно, а летучие мыши, размером с откормленного ягненка, испуганно ворошили крыльями и перебирались с места на место, стуча внушающими страх коготками по отвесному карнизу. - Фердинант! - вопил лорд, а эхо его голоса, проскользнув через щель закрытой двери, разносилось по коридорам и помещениям Хельмрокского замка. - Фердинант! - кричал Мортимер, пока старый слуга, сгорбившись и прихрамывая, пробирался к покоям лорда через горы мусора и вышедшей из строя мебели, захламляющие пространства коридоров в восточном крыле замка.
Дрожащие пальцы Фердинанта непрестанно перебирали ключи, словно четки, а из пересохших губ его то и дело вырывался пар. Старый и верный слуга не был мертв, ибо лорд Мортимер не терпел общества других неупокоенных подле себя.
Годы шли, и увядающее тело все чаще подводило Фердинанта, - вот и теперь: остановившись перед дверью дворецкий силился вставить ключ в замочную скважину, но тот никак не хотел попадать в нужное место. К тому моменту, как ключ проскользнул в отверстие, из горла лорда доносились только слабые стоны, отдаленно напоминающие связную речь.
Очутившись в спальне, Фердинант первым делом закрыл окно, сквозь распахнутые створки которого ветер заносил в помещение холод улицы. А там и правда было холодно, и несмотря на то, что холод - неотъемлемое обстоятельство, сопутствующее жизни в Хельмроке, такого мороза, как теперь, здесь не случалось уже давно.
Закончив с окном, Фердинант подбежал к столу и принялся суетливо рыться в завалах писем. Так уж вышло, что в привычке лорда было ведение длинных и пространных бесед с самим собой. Смысловая нагрузка таких писем сводилась к минимуму, а состояли они по большей части из восхвалений себя любимого, порицаний всех остальных и витиеватых бравад. В письмах лорд Мортимер также был склонен обсуждать личность короля Фэйр, своего сюзерена. При том, что имени нынешнего короля лорд не помнил, а должного обращения к особе выше себя по статусу намеренно избегал - все это обезличивало неизвестного, над деяниями которого так сокрушался лорд, тем самым лишая писем ценности как компромата со стороны возможных недоброжелателей. Также безопасности правления лорда здорово способствовали регулярные казни людей, заклейменных предателями, их тела после смерти вывешивались на всеобщее обозрение в клетях вдоль стен Хельмрока, где бедняги проводили свое посмертие.
Спустя несколько минут напряженных поисков Фердинант изъял наконец искомое - перочинный нож, завалившийся внутрь конверта; ножом слуга разделил смерзшиеся веки лорда, так что тот прозрел. К сожалению, на рассудке Мортимера это чудесное прозрение никак не отразилось, и он продолжил отчаянно хрипеть, оторопело уставившись на дворецкого.
Лорд силился поднять руку, но она слишком обледенела за день сна под открытым окном, а глинтвейн, текущий в жилах Мортимера, - от холода застыл, превратившись в стуженое вино. Изморозь покрывала шторы, занавески и стены комнаты. Те же из летучих мышей, что не выскользнули в дверь по причине великой отожранности - такой, что и нелетучие они теперь мыши вовсе - вяло попискивали в негодовании, валяясь вдоль стен гроздьями.
- Я сейчас, мой лорд! Я сейчас! - пролепетал испуганный Фердинант и побежал за дровами.
Глава III
- Нет, право же, это сущее безобразие! - гневно сказал лорд, когда в его комнате наступила оттепель. Он сидел теперь в кресле перед разожженным камином и в задумчивости водил бокал из стороны в сторону, помешивая его содержимое. У ног лорда лежали нелетучие мыши, некоторые из них расположились ближе к очагу, иные же - терлись о чулки хозяина, марая ткань ворсом. У питомцев не было имен, но хотя сам Мортимер ни за что бы этого не признал - он был к ним до того привязан, что, верно, не сумел бы продолжать существовать, лишившись своих "шерстяных мешков". К сожалению, на жену любовь лорда не распространялась - и спустя несколько веков брака владыка, будучи не в силах более сносить общество супруги, замуровал бедняжку заживо в западном крыле; ее стенания и по сей день доносятся оттуда.
На коленях лорда лежал любимец - наиболее толстый и отожранный мышь - он время от времени вяло потягивался, лениво вороша бесполезными крыльями, и прижимал уши к голове после каждой вспышки негодования лорда.
- Что они себе позволяют!? - кричал лорд в моменты помутнения, сотрясая воздух длинными руками и вращая глазными яблоками на выкате. Его вертикальные зрачки то сужались, то расширялись, в них отражалось и пылало пламя камина, прибавляя сходства с глазами дракона. Из-за особенностей освещения острые аристократические черты лица лорда, озаренные пляской огня, приобретали зловещий оттенок. Они, впрочем, не подобрели бы, даже окажись лорд в детском приюте среди милых сироток, ибо лицо Мортимера было таким же каменным и беспристрастным, как и его сердце, терзаемое сейчас мукой невозможности казни виновника.
- А кстати, кто они? - спросил вдруг лорд вполне осмысленно и спокойно, отдышавшись после очередного припадка. - Кто виновен?
Фердинант вздрогнул и едва не уронил серебряный поднос с бутылкой молодого красного, когда Мортимер обратился к нему. Он теперь сидел, склонив голову на бок, и привычно глядя не на слугу, но как бы сквозь него - в условную точку за дворецким. Владыка так на всех смотрел, кто ниже него в иерархии, а тех немногих, кто выше - принимать не любил и делал это редко, лишь в случае крайней нужды. Благо, прочие лорды, да и сам король (кто бы там сейчас не правил Фэйр) сторонились Мортимера в силу множества причин. И если жесткость для наместника - это скорее вынужденная мера, нежели порок, то жестокость, которую лорд проявлял по отношению ко всем без исключения преступникам, не делая поправку ни на пол, ни на возраст, внушала страх в сердца подданных, и даже тех, кому опасность расправы со стороны Мортимера не угрожала - то есть жителей остальных регионов королевства.
Помешательство лорда имело многочисленные аналоги в истории не только Фэйр, но и других мировых государств. "Охота на ведьм" - его распространенное название, но вопреки ему, страдали от издержек правления лорда далеко не ведьмы - создания достаточно хитрые, сведущие и изворотливые, дабы не только не попасться, но даже извлечь выгоду из, казалось бы, безвыходного положения, - страдали простые граждане и даже смерть в Холлбруке от страданий не освобождала. А муки длились очень долго и личность часто распадалась раньше, чем догорала неупокоенная душа.
- По всей видимости, мой лорд... - начал Фердинант, съежившись так, будто дразнил льва, находясь при этом по неправильную сторону вольера, - По всей видимости "Это" снова произошло...
- "Это"? - озадаченно переспросил Мортимер, его точеные брови недоуменно сложились домиком, - "Это"... - Ах, "Это"! - по мере того, как к лорду приходило понимание, его вид становился все более свирепым. Теперь Мортимер и правда напоминал дикого зверя: льва, или другую большую кошку. Его черная грива вздыбилась, а желтые ногти на гибких тонких пальцах, напоминающих паучьи лапки, удлинились и заострились кончиками, превратившись в полноценные когти.
Смахнув рукой мыша с колен, на что тот лишь жалобно вякнул, лорд поднялся и решительно пошел на Фердинанта, - слуга поспешно уступил ему дорогу. К его счастью, Мортимер не был настроен на кару гонца, принесшего плохую весть, и пройдя мимо оторопелого дворецкого, исчез в дверном проеме. Почти сразу же комнату покинул и бедный Фердинант, который, не имея права разгрузить поднос без разрешения хозяина, был вынужден всюду с ним таскаться, что приводило к забавным курьезам, в особенности, когда Мортимер, в очередной раз погрузившись в раздумья, забывал о собственных приказах. Что примечательно, когда кто-то их не выполнял в его присутствии, лорд тут же об этом вспоминал и наказывал лентяя со всей строгостью. Только природная расторопность и опыт множества десятилетий в услужении позволяли Фердинанту не пасть лицом в грязь во всех смыслах.
Высокая и тощая фигура Мортимера бесшумно скользила коридорами, а за ней неотступно и по пятам следовал несчастный дворецкий, непоспевающий, страдающий от одышки и вынужденный глотать пыль вперемешку со спорами черной плесени, растущей внутри стен. И стоило Фердинанту миновать поворот, выйдя в новый коридор, как бархатная накидка лорда уже исчезала за следующим поворотом, дразнясь ярко-алыми полами.
Спустя множество залов и лестниц дворецкий вышел в холл - крупнейшее помещение замка. Сейчас сквозь прорехи в дырявой кровле вниз падал снег - дело в разгар лета небывалое даже для Холлбрука, где три из четырех сезонов - осенняя депрессия разной степени тяжести, а четвертый - зима - до которой еще далеко. Вдоль стен расположились ветхие строительные леса, где-то накрытые брезентом, а где-то и толстым слоем пыли. Некогда устойчивые теперь взбираться на них было чревато гибелью под завалами - обладая тем же темпераментом, что и хозяин, Хельмрокский замок яро защищал исконный облик, противясь переменам.
Безупречно ухоженные туфли слуги непроизвольно выстукивали чечетку на каменных ступенях. Здешние лестницы явно не были построены с расчетом под нужды пожилых людей, и всякий раз, спускаясь вниз, престарелый дворецкий вынуждено прибегал к помощи поручней.
Красная ковровая дорожка, некогда устилающая лестницу, была давным-давно съедена молью - ее особой разновидностью, зародившейся в здешних гардеробах и платяных шкафах, на что регулярно жаловались скелеты, также обитающие там. Изначально Фердинант покрывал их из жалости, не докладывая лорду. Спустя некоторое время слух о сердобольности дворецкого вышел за пределы этих стен, и как результат молвы: к настоящему моменту все шкафы замка, помимо шкафа самого Мортимера, а также шкафов западного крыла были населены неупокоенными бродягами.
Фигура лорда застыла в неподвижности у главного входа в замок. В последнее время Мортимеру нередко доводилось впадать в кататонию - некий ступор, когда тело дубеет, а разум выходит за его пределы и бродит где-то, да так, что по возращению обратно ничего из своих странствий не выносит. Однажды некто из сословия слуг, пока еще в замке они содержались, расхрабрился дотронуться до лорда, чтобы впечатлить девушку, тоже из прислуги. Лишившись руки, бедняга спился, а девушки на него больше не смотрят, зато узнал, что на ощупь кожа лорда идентична поверхности свечи. Со времени того инцидента слуг в Хельмрокском замке не держали, только верного и безукоризненного Фердинанта Мортимер оставил из соображений приличия и личной привязанности, в силе своей сравнимой с привязанностью к мышам.
Приблизившись к лорду, дворецкий неуверенно помахал дрожащей ладонью перед его остекленевшим взглядом. Лицо Мортимера ничего не выражало, что, впрочем, для лорда было характерно, а вот слюна, вытекающая из правого уголка его рта, - была явно не к добру. По всему выходило, что следует позвать Ганса - придворного лекаря и просто умного человека - только вот он с некоторых пор избегал общества лорда, поселившись в тайных помещениях и проходах, которые здесь встречались повсеместно. Их общая площадь равнялась площади помещений замка, обозначенных на плане, который Мортимер никому не показывал (даже самому себе), а то и превосходила ее, если учитывать подземелье и многочисленные тоннели, уводящие за пределы замка, в частности - в Нижний город.