Лорд Мортимер не был приверженцем материализма или чего-нибудь вообще, помимо собственных интересов, лорд Мортимер был лордом - правителем Холлбрука - но по всей видимости, помнили об этом не все. И потому лорд Мортимер, так и не сумев вникнуть в суть вопроса, решил напомнить о своем высоком положении, что в случае с необразованной массой никогда не бывает лишним. В последний раз взглянув на толпу внизу, лорд покинул комнату с бойницей и отправился на поиски оружейной.
В это самое время, в главном штабе революционеров, которым негласно, но как-то само собой подразумеваясь, был назначен Склеп, происходило собрание. Собрание это происходило с той самой ночи, когда все рухнуло и началось восстание, - с той самой ночи оно продолжалось, но ни на шаг не приблизилось к своему завершению.
На собрании присутствовали уважаемые теоретики - последние "Отцы основатели", почти насильно извлеченные из саркофагов; на нем присутствовали Мямля и Рори - практики и крестные отцы, вдохновители революции. Также среди них был Фердинант, недавно обратившийся в стан мертвых. Его положение было неопределенным и оттого шатким в обоих лагерях.
Фердинант не поддерживал восстания, но благими намерениями и поступками, из них следующими, запустил механизм революции. Второй лагерь, к которому принадлежал прежде, был лагерь лорда Мортимера, - лагерь законной власти, сторона живых. Прежде лидеров в том лагере было двое - Мортимер и Баст. Теперь, когда Баста не стало, а железная хватка капитана стражи более не сдерживала революционеров, сделалось возможным то, что сейчас происходит, и от чего ранее капитан удерживал город.
Старик не пережил той ночи и теперь не решался показаться на глаза лорду в своем новом положении. Он к тому же не имел такой возможности, и вообще чувствовал себя довольно скверно, но не в смысле здоровья, которого не было, а в смысле неупокоения и всего того, что из него следует. Он уже начал разлагаться и испытывал характерные проблемы: потеря привычного облика, неподкрепленность внешних и внутренних процессов в теле ощущениями, отсутствие волнительных переживаний и общая притупленность восприятия. По всему выходило, что Фердинант принадлежал к касте флегмы, - той касте мертвых, члены которой трудно воспламеняются и потому горят дольше других. Основная же проблема состояла в прижизненном воспитании дворецкого и его уступчивом характере, а также незнании собственных мотивов и побуждений. Фердинант обладал четкими принципами, производными от его кодекса чести, но не обладал волей, а главное, - желанием ту волю исполнять.
Вся его жизнь состояла из служения, теперь же в смерти он пока еще не нашел господина, служению которому готов был посвятить свое время. Попытать счастья у лорда Мортимера, не терпящего мертвых, или заняться поисками достойного господина на замену Мортимеру, Фердинанту препятствовали повстанцы, которые удерживали слугу подле себя, ввиду его ценности и знания планов Хельмрокского замка, ныне ставшего последним бастионом власти в Хельмроке.
Упадет замок, - упадет и строй! Этой истиной сначала обменивались шепотом, а в последствии говорили в полный голос и даже кричали повстанцы. Об этом вопили теперь на площади, перед барбаканом замка, на это были направлены помыслы неупокоенных жителей Хельмрока. Немногие пережившие ту роковую ночь и паводок, наступивший после нее, как крысы забивались во все щели. Они в равной степени боялись покинуть город, ведь это значило выйти на улицу, и оставаться в нем, оккупированном мертвыми. Среди повстанцев встречались как истовые революционеры-идеалисты: чистоплюи, не желающие обращать живых в стан мертвых насильственно, так и откровенные головорезы, не считающиеся с последствиями своих поступков. Пока идеалисты самозабвенно произносили речи, подчас которых их глаза пылали, и раз за разом погибали в сполохах зеленого пламени, принося себя в жертву идее, головорезы врывались и обыскивали дома, сжигали книги, неугодные режиму, сокращали популяцию живых и поставляли сырье для построения нового порядка. Идеалистов было много меньше прагматиков, но и те, и другие были нужны революции.
Фердинант откупоривал очередную бутылку вина - дело для него привычное, - откупоривал и наблюдал за разворачивавшейся баталией между лидерами движения мертвых, что-то оживленно обсуждающих. Один из вождей повстанцев, шустрый, миниатюрный Рори увидел в дворецком временную замену сгоревшего раньше срока Рэнди, с тех пор Фердинант, кроме того, что был вынужден оставаться в склепе на правах заложника, должен был еще и исполнять обязанности слуги, и точно также, как дикая собака после богатого приплода не признает паршивых щенков, - точно так и Фердинант не признавал этих преступников своими хозяевами.
Всю свою долгую жизнь дворецкий искал того единственного и неповторимого господина, которому хотел бы прислуживать, искал дом, который мог бы с гордостью называть домом своей службы на ежегодных собраниях общества дворецких. Сменив множество господ и домов к старости, Фердинант так и не обрел искомого, вконец отчаявшись и потеряв любую надежду отыскать свой идеал служения. Теперь же, пребывая в состоянии стагнации, которое обещало затянуться надолго, слуга мог возобновить свои поиски, и незамедлительно сделал бы это, если бы не препятствие в виде проклятых революционеров, которым против своей воли посодействовал и которые теперь не отпускали его ни на шаг от себя, да еще и заставляли трудиться во благо нового порядка.
С момента начала активных действий многое изменилось в Склепе. Могильные плиты, ранее использовавшиеся в качестве столов, были оттащены к стенам до момента востребованности. Часть из плит у дальней стены были сложены на манер трибуны, а из части, оставленной в центре заведения, получился внушительный стол для переговоров. Только вот сами переговоры все никак не ладились: несмотря на мнимую общность целей, вожди существенно различались в своих мнениях и взглядах на революцию, особенно в том, что касается будущего движения.
Мямля, неожиданно хорошо проявивший себя в качестве лидера, мечтал о построении идеального общества, лишенного ущербности и пороков старого строя, - общества, в котором мертвые и живые будут сосуществовать в гармонии. Несбывшиеся мечты прежней жизни затуманивали взор Мямли и препятствовали видению им реального положения дел. В понимании его все уже сложилось, в этом его лучшем мире не существовало сторон, заинтересованных в сохранении старого мира, и их противления.
"Конечно же, они поймут необходимость нового порядка! Иначе и быть не может, ведь это разумные люди! В конце концов, должны же они понимать, что при нынешнем численном перевесе мертвых граждан над живыми, прежний порядок ущербен и не способен удовлетворить нужды общества, и даже более того, - вреден для него!" - рассуждал про себя благонадеянный Мямля, к сожалению, в слух у него едва ли получалось излагаться хоть в половину так же связно.
Его оторванный от земли разум витал в облаках высших материй от реальности таких далеких, что Мямля в упор не видел проблемы сосуществовать всем в мире и согласии, - и мертвым и живым. Для умного, но необразованного Мямли непонятно было то, что государство - есть огромный организм, и что организм этот по самой сути своей противодействует любым переменам, поддерживая внутреннюю неизменность, а противодействие организма возрастает тем более, чем более радикально на него воздействуют извне. Такова природа масс и то, что кажется разумным для возвышенных умов, далеко от понятного и объятного для умов приземленных. Большинству требуется время, чтобы принять перемены, и времени очень часто нет у реформаторов.
В отличие от Мямли, с его мечтами об утопии, Рори, так и не получивший заслуженной кары за подрыв деятельности шахты, но напротив - вознагражденный за преступление, лишь утвердился в собственной безнаказанности и продолжил сеять смуту, но с удвоенным рвением и отдачей. Он в тайне от напарника разжигал ненависть и вражду в умах слабых духом и падких на наживу революционеров. Обладая врожденным чутьем на мерзавцев и понимая их Рори лишь властью и высоким положением отличался от тех головорезов, что под эгидой революции и благородной идеи чинили хаос и раздрай, вырезали и грабили мирное население.
Их собрание, что длилось так долго, было посвящено всему и сразу, и как минимум поэтому не могло закончиться. Вожди уж и не помнили с чего начинали, а так как телесной усталости для мертвых не существовало, каждый раз дойдя до определенной точки, дискуссия, как винтовая лестница, уходящая куда, - неизвестно, принимала новый оборот. А за тем оборотом, на том новом витке обсуждения, который открывался им, менялись лишь частности и изложение, но общая позиция сторон оставалась все той же, а компромисса или иного разрешения не следовало. И хотя численный перевес в Хельмроке был на стороне мертвых, - численный перевес живых над мертвыми в Холлбруке в целом и в других регионах Фэйр был неоспоримым. В чем бы не состояла проблема и каковым бы не было ее решение определяться и действовать следовало как можно скорее, покуда не разошлась молва о Хельмрокском перевороте, а сам переворот не сделался инцидентом. Это было очевидно, но безразлично Рори, и совсем не было понятно Мямле. Это было очевидно Фердинанту, как раз подоспевшему с подносом и винной пылью в бокалах, но не было оглашено им, так как Фердинант, по его соображениям, не имел права вмешиваться, и так как в тайне Фердинант мечтал о том, чтобы революция - в некотором роде и его детище тоже, - захлебнулась.
Не только Фердинант и Рори участвовали в обсуждении, технически в нем участвовали также и "отцы основатели". Они теперь были уже не те, что раньше, - старики даже по мерках неупокоенных. Их ветхие скелеты привязали к плитам саркофагов, чтоб не вырывались и не пытались убежать, а на челюсти нацепили намордники, какие цепляют агрессивным пациентам из девятой палаты Хельмрокской лечебницы.
От содержанцев не ждали дельных советов, не было даже уверенности в том, содержанцы ли они на самом деле, или просто сбрендившие бродяги, оказавшиеся в нужном месте в нужное время. Так или иначе, но "отец основатель", как и лорд или монарх, - это больше чем высокий статус, но это также символ, и в качестве символов их безумные мощи должны были присутствовать на всех важных для революции событиях, подобно заботливому родителю, присутствующему на всех этапах взросления своего чада.
Так продолжался спор между вождями и конца ему не было видно, а пока спор продолжался, и вожди отвлекались на него, революция развивалась сама по себе без их участия, и совсем даже не было потребности в этом участии. Пустив дело на самотек и оставшись лишь фигурами деятелей, но не самими деятелями, вожди снимали львиную долю ответственности со своих последователей, которые, чувствуя их присутствие за своими спинами, а также присутствие соратников бок о бок с ними, решались творить такие дела, которые во век не сотворили бы в одиночку. Они, чувствуя единство в движении огромной массы, присоединялись к этому движению, и были уже не вполне собой, но революцией, и даже не ее участниками.
Глава Х
К тому моменту, как лорд Мортимер отыскал оружейную, революционеры заполнили все пространство площади и все подходы к ней. Сейчас они были заняты тем, что бились о стены и ворота барбакана, и метали камни в бойницы.
Теперь, когда летнее светило вновь взошло над Хельмроком, разложение ускорилось и смрад стоял такой, как на поле брани, при неубранных телах и спустя несколько дней после кровопролитной битвы. Смрад стоял настолько чудовищный, что зловонные испарения от тел были буквально осязаемы. Кончики волос недавно умерших закручивались и тлели от тех испарений. Ноздри присутствующих оставались неподвижными по двум причинам: потому, что обоняние умирало вместе с телом, и потому, что живых на площади не было.
Лорд Мортимер, частично облачившийся в доспехи, громыхая железом, спустился по ступеням в холл замка. Как и прежде здесь были строительные леса, припавшие пылью, и были картины, лгущие о том, чего никогда не было. А светило, чьи лучи проникали сквозь высокие мозаичные окна, устыдившись пролить свет на ложь тех картин, избегало смотреть в сторону бесстыдниц, но не могло не смотреть в центр зала, как бы ему этого не хотелось. Там теперь расхаживал лорд, готовясь к важной речи. Именно к речи, а не к сражению. Для него доспех и оружие уже давно были просто статусной вещью. Он сейчас готовился выйти к толпе и блистать, а не отстаивать свою власть и правоту.
Так как панцирь не одеть без посторонней помощи, Мортимеру пришлось довольствоваться кольчугой. Поножи привлекали взор несколькими свежими вмятинами и странной жидкостью, которой были покрыты. Ручейки этой жидкости струились вдоль лезвия меча и, срываясь каплями с острия, падали на пол. В остроте клинка лорд убедился полчаса назад, когда, отправившись выбирать накидку, он внезапно столкнулся с гигантским насекомым, свившим гнездо в его гардеробной.
"Хм-м... Это, должно быть, та самая моль, о которой докладывал Фердинант..." - только и успел подумать лорд, прежде чем тварь бросилась на него. Кончики ее лап были остры, а жвала - внушительны, но меч стрижал. Когда дело было кончено, он растоптал детенышей, копошившихся среди обрывков ткани, и только тогда обнаружил, что вся его внушительная коллекция красных накидок была безнадежно испорчена. Лишь одна накидка пережила нашествие моли. Она-то теперь и собирала пыль, волочась по полу и всюду следуя за лордом.
Итак, Мортимер мерял шагами зал, активно жестикулируя и что-то прорабатывая у себя в уме. Сначала он ходил по кругу, затем - взад-вперед. И все это время глаза картины двигались, следили за ним. Губы Мортимера непрестанно бормотали что-то неразборчиво. Время от времени лорд замирал и тогда стоял, пошатываясь из стороны в сторону, а после снова продолжал движение. Когда останавливался, - взгляд лорда каменел. Наконец, он решительно дернул плечом, как бы отметая все доводы против, и, сделав резкий поворот, направился к выходу.
Слева от вечно закрытых замковых врат находилось маленькое помещение - сторожка. Через нее посетители обычно и входили. В сторожке почти ничего не имелось, кроме стола, стула, места для ключей, и шкафа для верхней одежды. Шкаф этот был служебный, а в гардероб для гостей вела одна из тамошних дверей. Кроме той, что вела в гардероб, и той, что вела в холл, здесь находилась также дверь, ведущая в каморку, и входная дверь. Раньше в сторожке присутствовал еще и сторож, но и он почему-то отсутствовал на посту, и, как и библиотека, - сторожка опустела.