Облака над Холлбруком. Они и раньше здесь не задерживались, как и благие вести. Никто из жителей края не знал, ибо такой угол обзора был им неведом, не предписан по праву рождения, но с высоты птичьего полета, Холлбрук больше всего походил на лицо безобразной старухи, да, к тому же, скривившееся в гаденькой ухмылке... или на печеное яблоко, - кому как ближе. Все дело было в реках и ручейках - разветвлениях их русел, отмежевывающих холмы от лесов и равнин. Разом они складывались в обширную карту морщин, которые и в единичном-то экземпляре редко кому к лицу, а уж в таком количестве... В общем, не приходилось удивляться от чего бегут облака. Еще были дороги - они с ручейками заодно - два сапога пара. Прямо как те, что топтали Старый тракт. Сегодня и всегда. Взад-вперед, взад-вперед и так до смертной грани.
"А тучи-то как быстро сбегают, ну прямо молоко: вот оно даже и не думает закипать, но стоит отвернуться на краткий миг и... вот уже сбежало!" - помнится, так думал мельник, когда поутру, вышел кормить кур. Его слепой пес забился в будку, куда подальше от старой мельницы: они и в лучшие деньки друг друга не терпели, а сегодня та, как-то совершенно нетипично для себя притихла, если только чуть поскрипывая, что при такой-то скорости ветра, как была наверху, определенно не вело к добру.
"Небось опять бедокурить собралась... Эх, только бы не снова... Может к полудню одумается? Быть может пронесет?" - если бы в этом мире верили в господа Бога, он бы взмолился.
- Сэр рыцарь! Сэр рыцарь! Дяденька пилигрим!
На последнее прозвище откликнулся: к нему спешил мальчишка, его щеки алели, а пот стекал по поверхности округлого лица. Даром, что с лишним весом, такими и должны быть мальчишки его возраста. Сейчас политику правил мир, а не война, и стоило дать жизни устаканиться, войти в колею, как спустя совсем немного времени, появились на свет они - первые ростки после долгих заморозков. Дозорный всех детей в округе знал, ну, а как иначе: озорники больше всего донимали, с ними же львиная доля хлопот и приключалось, но этот не из дрянной породы - младшенький сынишка мясника, тихий и благовоспитанный ребенок - не чета собственным братьям и папаше, грубому борову, - последний год проходил в подмастерьях у мельника, по-сути сбегая от родни и кровавого дела. Ему куда как больше пришлась бы в пору роль ученого, или хранителя свитков, только какие уж здесь свитки, в их глубинке.
- Чего тебе, малой?
- Так ведь беда стряслась...
- Беда говоришь? Где?
- Да мельница, опять за старое взялась...
Мужчина протянул руку и помощничек, мгновение поколебавшись, все же позволил себя усадить в седло. Судя по веселому блеску в глазах, это было вопросом времени. Не то чтобы лошадь в новинку сыну мясника, только его отцу по профессии да и по нраву, предписывалось немного другое отношение к животным. В дополнение к лошади, в комплекте шел "сэр рыцарь", - этот немаловажный факт при подсчете за и против, также учитывался.
Всадник дернул уздой, сдавил голенями, и они поскакали. Если это - то, с чем он имел дело прежде - медлить было некогда.
Её крылья вертелись бешено. Глубоко посаженные и, казалось бы, надежно вколоченные доски, то и дело взрывались шрапнелью из щепок и железных осколков, отрывались от кровли, качаясь подхваченные неуловимым ветром, тарабаня словно ветки по окнам детской в пору ненастья. Издали мельница походила на разъяренную наседку со вздыбившимся оперением. Тучи вверху ускорялись с каждым мгновением, пока они ехали сюда, их тени мелькали по земле все чаще, словно полчища пушистых кроликов, а бедняга мельник бегал вокруг да около, с молотком в руке и гвоздями в зубах, то и дело приколачивая взбунтовавшуюся древесину, иногда замирая и хватаясь за голову, не зная куда бы приткнуться.
Всадник остановился, ссадил мальца на землю, затем слез сам. Огляделся в поисках нужного инструмента. Он уже делал это раньше, так что оставалось только найти жердь подлиннее и потолще, а потом дело за малым, вопрос личного мастерства. Искомое отыскалось быстро: ему помог подоспевший мельник, и вместе они выудили из сарая старую лестницу. Та была длинной и ладно сделанной, только некуда было залезать. Проводить ремонтные работы на высоте старику возраст не позволял, а помощник наоборот еще не дорос - так и лежала она годами в хлеву ни на что не годная, в запустении, под слоями пыли и прочего хлама, обрастая паутиной. Нынче они не говорили - делали, к болтовне давешних приятелей обстановка не располагала, и каждый знал свою часть роботы, и каждый вносил свою лепту без пререканий. Он обрубил ступеньки ударами меча в ножнах, пока хозяин помогал удерживать. Немногие лихачи, что выживали в переделках, где был замешан воин, так и не узнали из-под чьей руки оружие без клейма вышло. Наверняка известно лишь, что было стали добротной, куда тяжелее, чем дашь по размеру и что даже не обнажая клинок, дозорный еще как способен наломать дров. Именно эта характерная особенность и была задействована для очистки будущей пики. Едва закончив, сэр рыцарь поспешил вернуться в седло. Отъехал подальше, на позицию, не в сторону дороги - выше по всхолмью.
Вороная била копытом в нетерпении, вырывая сухую траву клочьями - эта была норовистее своих предшественниц. Кому-то такое по душе, но он предпочитал смирных кобылок и никогда -жеребцов. Они в большинстве своем слишком плохо поддаются контролю. Пожалуй что нынешняя лошадка, в плане необузданности, с легкостью давала фору половине из упомянутых буйных осеменителей табунов. Случись нынче зима, из её ноздрей и разгоряченной пасти вовсю валил бы пар, но сейчас - лето и потому строптивая - вечно загнанная, не просыхала от пота. Та клейкая субстанция испарины, что выделяли поры её кожи во время езды, в эти знойные деньки за мгновение покрывалась дорожной пылью и, потому, из черной, она вскоре превращалась в пепельно-серую с налетом коричневой грязи. Теперь, била копытом и обмахивалась хвостом-веером, к делу это не относилось, просто докучала мошкара.
Он взял разгон, а пику опустил, метя в малоприметную уязвимость: дыру в месте крепления ветряка, между крыльев - самое сердце этого урагана. Они вращались неравномерно, иногда сбавляя темп, а иногда, закручивая так, что, казалось, сейчас сорвется и вола впрягать не придется, чтобы поле вспахать. На большой скорости, галопом, все воспринимается не так как шагом или рысью. Пейзаж по обе стороны пролетает стремительно, и со временем всадник учится воспринимать картинку разом, фокусируясь на одном, но и остальное, не упуская из виду. По обе стороны он видел только пустырь под откос, а впереди вертелась мельница, со спины непрошибаемая. Как безумец, гнал прямо в пасть дракону, рассчитывая покончить с этим одним ударом, точно зная - другого совершить возможности не представится. И, как истинному безумцу, ему в авантюре сопутствовала удача. Пика вошла ровно в прореху - и ни дюймом в сторону. Древко тут же раздробилось в щепки, но то была уже агония пораженного существа, а вовсе не прилив ярости. Мало по малу, мельница успокаивалась, сбавляла обороты и доски гремели все медленнее, покуда совсем не затихли. Тогда немногочисленные наблюдатели короткой, но напряженной схватки человека и сил природы, смогли с облегчением перевести дух.
- И чего это она? - спросил подоспевший хозяин.
- Как раз собираюсь выяснить, - рыцарь указал куда-то за горизонт, где словно орудовала еще одна мельница, только с размахом крыльев побольше. Там все вертелось в смерче, и тучи, словно косяки рыб, сначала вихрем притягивались к земле, а после улетали по заданному маршруту, поднабрав в скорости - дело немыслимое: обильные осадки - да, бывает, но настоящий торнадо в этих краях?
Старик сидел на ветке одинокого береста. Тот рос на холме, а если точнее, то на отшибе, одинаково удаленном от всех населенных пунктов поблизости, неподалеку от кладбища. Дерево издавна пользовалось дурной репутацией: во-первых, потому, что лес совсем рядом, а оно не с ним заодно, и это как-то настораживает; во-вторых, - там всегда больно много висельников находили в годы плохих урожаев или иных бедствий. Слишком много для случайности. Местами ствол облез, вместо щербатой коры мозолил глаз высохшей древесиной. Крона никогда не зеленела, не обрастала листьями. На голых ветвях вечно мостились вороны, обозревая округу своими красными глазами в поисках, чем бы поживиться. В настоящем пернатых не было, зато имелся волшебник: сидел, свесив ноги в сапожках с концами, закрученными подобно панцирю улитки и болтая ими, словно мутя воду с причала. Волшебники, так-то, всегда мутят воду, - такова уж специфика ремесла. Хуже конокрада порою, как минимум потому, что размах у них побольше и творя волшбу, направленную на что-то конкретное, чародеи неминуемо задевают весь мир, - ведь, как известно, даже взмах крыла бабочки порой приводит к катастрофе в необозримом будущем. Этот был тщедушен телом по меркам собственной мантии, и та смотрелась на нем, будто на ребенке. Его роскошная, но неухоженная борода и сама фактурой походила на кучевые облака - любимое лакомство, или на овечье руно. Шляпа на голове была настолько глубокой, что перевалилась вперед, прикрыв глаза носителя широкими полями. В длинных узловатых пальцах сжимал он рог, закрученный в несколько оборотов, по всей поверхности которого сияли руны, их назначение - загадка для непосвященного. К рогу прикладывался время от времени, пуская тучи из широкого раструба, но сначала он вдыхал не менее широкими ноздрями, а также стягивал на себя рыбьим ртом скатерть облаков. Те сцеживались в туман, наполняя легкие, не по объему вместительные. В моменты таких вот глубоких вдохов, глаза старика заворачивала белесая пелена и они уподоблялись волшебным шарам гадалок, пудрящих мозги неокрепших умом девиц и юнцов, что с ними под руку, на ярмарках, пророча тем всяческие перспективы, блага и светлое будущее, и все это конечно же - без малейшего приложения усилий. Действо сопровождалось воем и свистом ветра, как когда на дворе буря, а ты сидишь у себя дома, в уюте, наружу и носу не высунешь, и ветру тоже так хочется, а потому он лезет и лезет, через все щели и отверстия, даже через дымоход, лишь бы поближе к теплу. От вершины холма в небо лупили молнии, ощутимо пахло озоном.
К стволу был привязан ослик. С виду самый обыкновенный, только почему-то в наморднике. Надпись на его ошейнике недвусмысленно гласила: "Горемыка". Рядом с вьючным животным была сгружена поклажа на все случаи жизни и, даже, забегая наперед. Неподалеку в воздухе висел посох. Тот был не слишком длинным, был неровным, и в большей степени походил на вешалку, нежели на надежную опору в странствиях, с поправкой на внушительное количество ответвлений: чуть ли не больше, чем веток на этом дереве. Вдоль каждого из них подвешены мензурки или емкости другой формы, по взгляду со стороны - совершенно пустые, некоторые имели загадочные символы, нанесенные аквамарином. Меченные знаками, покачивались в такт почти неуловимых глазу колебаний, причем в каждом отдельно взятом случае отличалась частота. Как не представить рыцаря без меча, так и волшебник без посоха - есть нонсенс. Атрибуты - часть традиции, и потому чрезвычайно важны. В Холлбруке их особенно ценили: древний край, так и неукрощенный до конца людьми-завоевателями, на дух не переносил перемен.
Место, над которым посох завис, было очерчено кругом с насечками. Сквозь дыру в небесах просачивались лучи, входили в соприкосновение с инструментом мага, и отбрасывали тень на отметины. Со временем тень смещалась, достигая нового предела. То были импровизированные часы. Чаротворство, как и кулинария не прощало неточностей.
Раздался глухой стук, затем еще один. С каждым разом рыцарь набирал замаху. Ослик стоял, замерев в неподвижности, но не оцепенев от страха - скорее пребывая в меланхолии. И, наконец, в момент того самого, рокового удара, ствол затрясся достаточно сильно, дабы волшебник, не удержавшись, рухнул оземь, грохнувшись, со звуком перезревшего яблока. Он тут же вскочил, легкий как осенний лист, в ярости выпучив глаза. Изо рта и ушей старичка дымила последняя проглоченная порция облаков, так и не выплеснутая через рог, как предполагалось. Дымила, придавая сходство с вскипевшим чайником. Понемногу, воронка в небесах затягивалась, а тучи сбавляли ход.
- Ты совсем чтоли ополоумел, дуболом?! - истерично завопил потревоженный маг. Голос -не толще трещины на зеркале, возникшей после того, как в нем отразилось его лицо, - на слух воспринимался точно также. - Да ты знаешь, что бывает, когда путаются эфирные потоки? Даже дилетанты вроде тебя, должны понимать: от погодного ритуала больше вреда в незавершенном виде, чем в завершенном! А, кому я объясняю... - он махнул рукой и развернувшись, поспешил забраться на прежнее место. Далеко, впрочем, не продвинулся: большая ладонь схватила старика за отвисающую мантию, оторвав того от дерева. Так, он беспомощно сотрясал воздух конечностями, удерживаемый, словно нашкодивший котенок, пока не оказался снова на земле, припав к той всем телом, аки матрос после дальнего плавания.
- Кто ты? - настойчиво спросил рыцарь, нависая над коротышкой.
- Имя дает власть... еще чего я буду называться случайному встречному? Тем более такому неотесанному обалдую. Много чести для безродного пса вроде тебя! Заказчики кличут меня Тучегоном, можешь и сам звать так, на первое время хватит. В конце концов, сомневаюсь, что наше знакомство продлится долго: ты не особенно похож на ценного партнера. Что же касается источника могущества, то, думаю, теперь он не секрет: я - Тучегон, хранитель западного ветра. Сейчас, погоди... - он принялся рыться в глубинах мантии, коричневой, немного светлее, чем древесина облюбованного им береста. Копошился в ней с той суетливостью, с которой белки хозяйничают в дуплах, запасая орехи на зиму. Наконец, выудил свиток. Старый и ветхий, прямо как сам волшебник. Раскрыл: судя по виду - какой-то контракт, длинный лист желтого пергамента, исписанный от руки разной степени корявости закорючками, кое-где пестрящий завитушками подписей и загогулинками чисел.
- Я не обучен грамоте...
- Кто бы сомневался! Если вкратце да подоходчивей, здесь сказано, что эти вот тучи, - он указал на небо, почти вернувшееся в прежние берега, я должен перегнать в одно местечко, в трех днях езды отсюда, на востоке. Причем сделать это обязуюсь до вечера, и нужна не просто пасмурность, а самый настоящий ливень, у них там засуха.