И оживут слова. Часть I - Способина Наталья "Ledi Fiona" 8 стр.


– Нам туда.

И в эту минуту я разозлилась на него еще больше.

Дальнейший путь до дома Добронеги прошел в полном молчании. Я злилась, Альгидрас не проявлял никаких эмоций. Теперь он шел справа от меня на шаг позади. Меня не отпускала навязчивая мысль: добиться от него хоть какой-то реакции – злости, раздражения… Хоть чего-нибудь! Я хотела знать, что думает он сам. Добронега, Радимир, Улеб окутали меня коконом заботы и понимания. Но ведь была Злата, бросившая в лицо обвинения, были шепотки и откровенно злые слова чужих людей, был оценивающий взгляд прыщавого стражника и настороженность воинов Радимира. И только от этого… никакой реакции не было, кроме мимолетной усмешки, впрочем, исчезнувшей так быстро, что я не была уверена, не примерещилось ли мне. Но ведь должно же быть что-то! Взять хотя бы факт того, что он не зашел проведать сестру побратима. Насколько я могла судить, такое родство здесь считалось едва ли не сильнее кровного.

Я попыталась незаметно взглянуть на спутника. Для этого пришлось чуть сбавить шаг, но стоило мне это сделать, как он в точности повторил мой маневр, и мне пришлось обернуться. Несколько секунд я смотрела в это ничего не выражающее лицо, а потом отвернулась и пошла дальше. Без толку! За оставшуюся часть пути он подал голос два раза. «Налево», «здесь канава». Причем, на втором замечании я споткнулась, но ожидаемой поддержки не почувствовала. И хотя равновесие я не потеряла, но обиделась всерьез.

Двор Добронеги вырос за очередным поворотом. Я шагнула к калитке в больших дубовых воротах. Этим путем входить во двор мне еще не доводилось. Обычно я пользовалась задней калиткой, выходившей к огородам и небольшому ручью. У парадного входа делать мне было, в общем-то, нечего. Незапертая калитка тихонько скрипнула, впуская нас в прохладную сень двора. Росший у забора клен перекинул сюда свои ветки, укрывая от солнца, стоявшего в этот час высоко.

Я вдохнула полной грудью запахи, уже ставшие знакомыми, и повернулась поблагодарить своего «милого» провожатого.

Все случилось в доли секунды: большая серая тень метнулась в мою сторону, короткий рык пронесся по двору, отдаваясь эхом от высокого забора. Я инстинктивно шарахнулась в сторону, уже понимая, что не успею, – огромный пес по кличке Серый летел на меня, оскалив пасть.

– Серый, место! – крик Альгидраса показался неправдоподобно звонким, а сам он метнулся псу наперерез, оттолкнув меня локтем.

Я больно ударилась затылком о стену, сползла на землю и, тут же вскочив, покачнулась от накатившей тошноты. Серый скулил у ног Альгидраса, неловко прижимавшего к себе правую руку. Вся его рука от локтя до запястья была залита кровью. Я невольно вскрикнула, и Серый вновь ощетинился.

– Вдоль забора, – сквозь зубы проговорил Альгидрас. – До дуба он не достает.

Я послушно пошла вдоль забора, сопровождаемая рычанием Серого и полным злобы собачьим взглядом, и вдруг совершенно ясно поняла, почему никогда не ходила этим путем, – каждое мое появление во дворе сопровождалось рыком. Серый был привязан в углу двора, рядом с воротами. В его распоряжении был довольно большой участок с будкой, долбленой миской и здоровенным поленом, большей частью изгрызенным. Внушительная цепь крепилась к забору кованой скобой. Когда нужно было впустить во двор посторонних, закуток Серого запирали массивной перегородкой. Свирские псы были настолько огромными и злобными, что Добронега запросто оставляла двор открытым, понимая, что мимо незапертого Серого ни один чужак не пройдет. К несчастью для нас с Альгидрасом, я для Серого была как раз чужаком.

До этого момента я ни разу не видела пса так близко – только из окна. Зато теперь могла сполна оценить его размеры. Встав на задние лапы, он наверняка оказался бы гораздо выше меня. Двигаясь вдоль забора, я скользила ладонями по теплым бревнам и не отрывала взгляда от Серого. Серый с Альгидрасом – от меня.

– Все, – услышала я голос Альгидраса.

Сам он потрепал Серого по мохнатой голове, скользнул рукой по прижатым к голове ушам и направился к колодцу. Мое сердце готово было выпрыгнуть из груди от пережитого ужаса, поэтому я проследовала за Альгидрасом не сразу. Колени, казалось, были набиты ватой. Новый рык сопроводил мой первый шаг, и я застыла.

– Свои, Серый, – резко откликнулся Альгидрас, обернувшись к псу.

Пес вновь виновато прижал уши к голове и недовольно заворчал, но рычать прекратил. Под настороженным взглядом Серого я подошла к юноше, успевшему достать колодезную воду и лившему ее теперь на разорванную руку. При виде крови меня привычно замутило. Некстати вспомнилось, как пару дней назад на просьбу Добронеги помочь освежевать кроличью тушку мой организм ответил рвотным позывом. Я тогда еле успела добежать до угла дома, а потом не могла уснуть от увиденной картины: серая, слипшаяся от крови шерстка и большой, остро отточенный нож. Добронега тогда посмотрела слегка удивленно, и на этом ее попытки пристроить меня к готовке закончились.

Но сейчас было не до обмороков и слабоволия. Вблизи рука Альгидраса выглядела пугающе. Кровь лилась, не переставая, и с этим срочно нужно было что-то делать.

– Я сейчас, – непослушными губами проговорила я и бросилась в дом.

Добронеги не было. С утра она предупреждала, что пойдет в соседнюю деревню проведать новорожденного. Ребенок несколько дней отказывался от груди и беспрестанно плакал. Добронега была травницей, то есть, по местным меркам, почти всесильным человеком, способным вылечить многие болезни. Думаю, будь она в этом менее сведущей, моя лихорадка могла бы закончиться гораздо хуже. Я на секунду остановилась посреди комнаты, прижав ладони к горящим щекам. Боже мой! Насколько все было бы проще, будь Добронега дома. Я не врач. Что делать-то?

Я бросилась к полкам, на которых Добронега хранила запасы трав и мазей. Мелькнула мысль: «Как кстати она пристроила меня к помощи». Из ее давешних объяснений я худо-бедно поняла, какая мазь от чего. Во всяком случае, пузатый глиняный горшок с кровоостанавливающей мазью нашелся быстро – как раз ее я помогала вчера готовить. Впрочем, помогала – громко сказано. Толкла в ступке выданные Добронегой травы. Если ее и смущали мои скромные познания или мое неуемное рвение, виду она не подавала. Такое впечатление, что они с Радимиром приняли бы Всемилу любой.

Кровоостанавливающая? Точно? Я приоткрыла крышку и поднесла горшок к носу. То, что нужно. На запахи у меня всегда была хорошая память, к тому же Добронега сегодня утром при мне давала ее Улебу для жены, поранившейся о серп. Однако я, на всякий случай, перепроверила оставшиеся горшки. И цвет, и запах остальных мазей были мне незнакомы. Я прижала к себе горшочек и нервно огляделась по сторонам. Что еще? Чистые тряпицы, миска для воды. В последний момент я подумала, что колодезная вода не самое лучшее средство для дезинфекции. Горшки из печи к тому времени я научилась вытаскивать лихо. Едва не ошпарившись пахнувшим из-под черной крышки паром, я зачерпнула ковш еще горячей воды и плеснула ее в глубокую миску. Во вторую миску я побросала тряпки. Еще прихватила бутылку с какой-то многоградусной настойкой, решив, что та сгодится для дезинфекции, и поспешила во двор.

Альгидрас стоял у крыльца, разглядывая свою руку. Он успел приложить к ране несколько больших листьев подорожника, но кровь продолжала бежать по согнутой руке, капая с локтя. Я пристроила свою ношу на скамью у крыльца.

– Иди сюда. Я перевяжу.

– Принеси мне новую рубаху. Будь добра. В сундуке в старых покоях Радима… слева от двери, – сказал он, будто не слышал моих слов.

– Я сначала перевяжу, а потом принесу, – нервно откликнулась я.

– Я бы сходил, но не хочу пол запачкать.

На что я до этого списывала его немногословие? Язык не родной, да? Это же сквозило в каждой нотке, правда? На самом деле говорил он на нем замечательно. Просто я была, видимо, не тем собеседником.

– Дай сюда руку! – с нажимом повторила я.

Ноль реакции. Только нетерпеливое переминание с ноги на ногу в ожидании чистой рубахи. Ну что за глупость! В мире, где каждая царапина может стать смертельной, мы тут в обидки играем!

– Альгидрас!

Я сама не заметила, как с губ сорвалось именно это имя вместо привычного здесь «Олег». Он вскинул голову, и несколько секунд в его глазах не было ничего, кроме удивления. Отступать было поздно.

– Руку дай!

Альгидрас не пошевелился, продолжая все так же на меня смотреть, тогда я шагнула вперед, перехватила его запястье и разогнула окровавленную руку. Он не стал сопротивляться. Сняв подорожник, я глубоко вздохнула. Рана была рваная и сильно кровоточила. В одном месте вырванная плоть висела на кусочке кожи. Здесь явно нужно было зашивать. В мою голову пришли мысли о страшилках из детства про сорок уколов от бешенства, делавшихся почему-то в живот. Я вдруг поняла, что так и не знаю, правда ли это или двоюродный братец так неудачно шутил.

– Я сейчас обработаю и положу кровоостанавливающую мазь. Ее Добронега делала, – поспешно добавила я, стараясь отогнать панику. – Но здесь нужно зашивать.

– Я сам, – негромко сказал он и попытался перехватить у меня тряпицу, смоченную горячей водой.

Я подняла голову и в упор посмотрела на него, как я надеялась, гневным взглядом. Мой бывший обычно под таким капитулировал. Альгидрас был ненамного выше меня. Может быть, на полголовы. Когда наши взгляды встретились, я некстати подумала, что у него очень странный цвет глаз: серый-серый. И волосы тоже серые. Я попыталась вспомнить, сколько ему лет, но эта информация, как и все, что касалось его, увы, была покрыта дымкой. Вблизи он выглядел очень молодо. Гораздо моложе меня.

– Я сам, – повторил он.

– Нет, – твердо ответила я. – Это из-за меня, поэтому просто сядь.

Он чуть пожал плечами, но руки не отнял. Впрочем, так и не сел. Я, как смогла, смыла кровь, стараясь полностью сосредоточиться на этом занятии, чтобы не думать о ситуации в целом. Потом попросила его потерпеть и от души полила рану из бутылки. Рука Альгидраса резко дернулась, я испуганно взглянула на его лицо. Оно было еще белее прежнего, отчего на носу выступили еле заметные веснушки. Губу он закусил, но, встретив мой взгляд, попытался улыбнуться и негромко проговорил:

– Все хорошо.

Он врал, но спорить с этим было бессмысленно. Щедро наложив мазь, я приступила к перевязке. Перевязывать руку не бинтом, а куском ткани, оказалось сложнее, чем я думала. Альгидрас никак не прокомментировал мою неловкость – больше я не услышала от него ни звука. Закончив, я произнесла:

– Все.

После ответного «спасибо» наступила неловкая тишина. Альгидрас поправлял повязку, я комкала в руках мокрую тряпку.

– Я рубаху просил, – напомнил он. – А то вопросы будут.

Я кивнула и с облегчением отправилась на поиски рубахи. В указанном сундуке обнаружились несколько сложенных рубашек, штанов и еще какая-то мелочь. Я взяла верхнюю рубаху, светло-серую с вышивкой по воротнику, и вышла во двор. Альгидрас заливал водой пятна крови на земле у крыльца.

– Эта подойдет?

– Да. Спасибо.

– Помочь?

Он помотал головой, взявшись за ворот своей рубахи. Я поспешно отвернулась. Через минуту он был переодет. Рубашка, сшитая на Радимира, доходила ему почти до колен, и ворот сползал с плеча, открывая ключицу, пересеченную тонкой полоской шрама. Под рубашку уходил кожаный шнурок. Сначала в голову пришла нелепая мысль, что там крестик, но я быстро вспомнила, где нахожусь. Только когда Альгидрас дернул плечом, пытаясь поправить сползавшую рубаху, я поняла, что уже некоторое время неприлично его разглядываю. То есть не его самого, конечно, а этот дурацкий шнурок, озадачившись тем, что на нем висит. Вот умеет мое любопытство выбирать моменты, когда заявить о себе.

Усилием воли отвлекшись от мыслей о шнурке, я заметила, что Альгидрас деловито заворачивает в разорванную рубаху окровавленные тряпицы, которыми я промывала его рану.

– Ты оставь, я…

– Вопросы будут, – повторил он. – Ни к чему.

– Хорошо, – наконец согласилась я, поняв, что спорить с ним бесполезно.

Альгидрас направился в сторону ворот. Я молча пошла следом, помня, что близко к Серому подходить не нужно.

Альгидрас внезапно остановился и обернулся.

– Давно он так? – кивнул он в сторону Серого.

– Как я… здесь оказалась.

Я почему-то не смогла сказать «вернулась». Просто не смогла, и все. Во взгляде Альгидраса что-то промелькнуло, и мне в который раз отчаянно захотелось хоть что-нибудь о нем вспомнить.

– Ты не говори Радиму, – негромко попросил он. – Серый – пес славный. А то избавятся.

От этих слов у меня перехватило горло, и я торопливо замотала головой:

– Не скажу. Не волнуйся. Я никому не скажу.

Он кивнул и повернулся к Серому. Я отошла к дубу и принялась смотреть на них с безопасного расстояния. Альгидрас присел на корточки и стал гладить пса. Серый положил огромную голову на его плечо и начал тихо поскуливать, словно прося прощения. Альгидрас что-то говорил на незнакомом языке. Речь звучала мягко, музыкально, я бы даже сказала, напевно.

Запах травы, шелест листвы и негромкий голос, словно рассказывающий древнюю балладу, – все было до невозможности неправдоподобным, но таким естественным в эту минуту, что я просто прислонилась щекой к шероховатому стволу дуба и впервые подумала: «Может, и есть смысл в том, что я здесь?».

***

«В Свири мало кто не знал, насколько ветрена и избалована сестра воеводы. Но чтобы вот так исчезнуть, никому ни слова не сказав… Дружинники только головами качали.

Сперва никто не встревожился. Мало ли, с подружками за первоцветом пошла… Потому, когда первый мальчишка, посланный в дом Добронеги, вернулся в дружинную избу ни с чем, Радимир значения не придал. Хотя с самого утра тревожное чувство не оставляло. Вроде, и причин не было, но что-то томило.

Два дня тому, как князь Любим уехал. Был он суров на расправу да скор на суд. Приехал с нежданной проверкой. Все ли-де в порядке? Радимир служил не первый год и точно знал, что от таких проверок жди беды, но все прошло до странного гладко. Любим посмотрел дружинников, поговорил о податях, что за мир да безопасность окрестные деревни платят, подивился введенным новшествам. Особенно интересовался, хватает ли Свири теперь той подати, что остается в городе после уплаты в казну, да доволен ли люд. Старосты окрестных деревень тоже тут были – все четверо. Их деревни ближе всего к устью Стремны стояли и в былые годы горели первыми. А сейчас все тихо и мирно. Да и как ни чудны новые правила сбора, плата разумная выходит, и Боги миловали – урожай был. Словом, как-то все удачно складывалось.

Князь остался доволен. Погостил седмицу. Жил в доме Радима, охрана его в дружинной избе расположилась. Князь при всем люде – и свирском, и деревенском – объявил, дескать, нечего мне под охраной воеводы страшиться. Хотя, сказывали, что мало когда с личной дружиной расставался с тех пор, как его отец от предательской стрелы пал. Был Любим годами немолод, но телом крепок да умом остер. Не первый год держал княжество твердой рукой. Ему еще Всеслав – отец Радимира – служил, и князь чтил род Радимов. Так чтил, что дочь младшую за Радима выдал. Хотя злые языки и поговаривали: нелюбимой дочкой Злата-то была. Но на то они и злые языки, чтобы молоть, что попало. Злату в Свири любили. Красивая, сильная, спокойная. Радим нравом горяч был, а она сгладить могла. Иной раз к ней за справедливостью шли. Шепни, мол, воеводе. Она – кому откажет, а за кого и слово замолвит. Женщины много мудрее порой бывают. Одна беда – детей им Боги не дали. О том тоже шептались, но Радим сам дурные слова не слушал и Златке не позволял. Говорил: «Все еще будет, вся жизнь впереди».

В этот раз Любим задержался дольше, чем сперва объявил. Молвил: «По Злате соскучился». Радим только рад тестю был. Приезжал тот редко, а хвалил еще реже. В этот же приезд Радим похвалы удостоился: ни за что князь не побранил. Обычно все было много суровее: то ли помягчел князь сердцем, то ли, правда, удачлив Радим стал после похода на кваров. А главная удача – вот она: рядом сидит, брови хмурит да опять что-то вырезает из деревяшки. Только год как Олег здесь появился, а уже столько всего наворотил. Чертит что-то без конца, а потом: то это поменять нужно, то тут по-другому сделать. Уж как старики ворчат, а все одно ведь лучше выходит. Вон и князь заметил, что порядка больше стало. А ведь как старосты деревенские на дыбы встали, когда про Олеговы отложенные подати услышали. Твердили: это лишь бы взять в казну побольше. Зачем откладывать? Раз заплатил и забыл, как еще дедами заведено было. Ишь чего… Платить-то, когда сможешь, может, оно и лучше, коли за отсрочку не пришлось бы доплачивать. А Олег всего-то предложил: смотреть урожай и беды каждой деревни отдельно. Мол, в один год не доберем, в другом больше получим. А люд поймет добро. Мол, нельзя своих людей обирать – себе же хуже. Радим долго обдумывал. Боязно было заведенный порядок с ног на голову ставить. Неизвестно, решился бы, кабы не Златка – та на защиту хванца встала. Мол, дело говорит – люди добро помянут. Так и вышло. В одной деревне в ту же пору пожар был, да как же жители благодарны были, как узнали, что не надобно последнее отдавать, а отложить можно подать на срок. А то, что больше будет, так не сравнить с тем, что дети бы без еды сейчас остались. Не обошлось, правда, без тех, кто слукавить решил, утаить. Но на то и воевода здесь наместником князя. Впредь неповадно будет: за обман пришлось вдвое больше прежнего отдать. Но ведь, взаправду, лучше стало: и казне прибыль, и людям легче. И рад был Радим, что Златка уговорила побратима послушать. А старые воины… Привыкнут. Людьми править – это не с печки советы давать. Все наладится.

Назад Дальше