А тут Олег вдруг спросил:
– И часто ваш князь в Свирь наезжает?
– Раз-два за год, – лениво откликнулся Радим, щурясь на весеннее солнышко. На душе было благостно. Златка с Любимом в доме о матери говорили, Радим вышел, чтоб не мешать. А Олег зашел подарок от Добронеги князю передать. Сама мать захворала немного… или может, с князем встречаться не хотела. Не любила Добронега Любима. А отчего, Радим не знал.
– И всегда подолгу? – допытывался Олег.
Радим удивленно взглянул на побратима:
– По-всякому.
Олег отложил неоконченную поделку, и рассеянно погладил лобастого щенка, которого принесла недавно собака Радимира, и, казалось, о чем-то задумался. Радим уже привык к тому, что Олег часто вот так впадает в задумчивость. По первости все боялся, что друг снова там… в бревенчатых стенах дома, едва не принесшего гибель обоим. Но потом понял, что Олег просто отличается от него. Радим был прямодушен, и часто слова слетали с его языка быстрее, чем он успевал его прикусить. Не раз и не два страдал потом от того. В последние годы чуть поумнел, но и по сей день сдержаться для него сил стоило. Олег был другим. Никогда не говорил наперед, не подумав. От своей немногословности слыл он нелюдимым, но Радим знал, что побратим просто не любит сотрясать воздух попусту.
– О чем думаешь? – спросил он вконец впавшего в задумчивость Олега.
– Зачем задержался?
– Князь?
Олег медленно кивнул.
– По Злате соскучился, – уже менее уверенно проговорил Радим.
Проговорил и сам понял, как глупо прозвучало. Не тот человек Любим, что ради встречи с дочерью время терять будет. Узнал, что в добром здравии да не в обиде, и будет.
– Не похоже, – подтвердил его мысли Олег, все так же поглаживая щенка. – Будто ждет чего.
Радим чуть нахмурился. Все веселье дня куда-то испарилось. Вот умеет побратим нагнать мути на чистую воду. Радим отмахнулся и заговорил о луке, который Олег смастерил третьего дня. Год почти чего-то там вымачивал, высушивал да над ветками шептал. И вот тебе: лук-красавец готов. Не знай Радим Олега, решил бы, что лук стрелять не будет. Уж больно чудной он был: меньше обычного, да и загнут по-иному. Но за это время Радим привык Олегу верить. Настолько, что даже во Всемилке любимой в первый раз усомнился.
Не сразу, но морщинка на лбу побратима разгладилась и настороженность, казалось, отступила. И уже к вечеру Радим и думать забыл о тревогах Олега. Только когда отряд князя выезжал через задние ворота, ведущие вглубь земель, прочь от Стремны, усмехнулся:
– А ты тревожился.
Олег повел плечом и не стал говорить, что он и сейчас тревожится.
И вот сегодня с утра Радиму вдруг стало не по себе. Добронега, ушедшая в одну из деревень к дочери старосты, прислала мальчишку за мазью. Всемилы дома не оказалось, и мальчишка разыскал Радимира в дружинной избе.
Радим сам сходил в дом матери, сам передал мальчишке горшочек, еще раз услышал от щербатого гонца весть о том, что Добронега задержится у старосты на день-два, и вернулся к делам. Но тревога не отступала. После полудня он отправил к дому матери еще одного мальчишку. Тот вернулся ни с чем. И вот когда ближе к вечеру дом матери по-прежнему пустовал, Радим всерьез забеспокоился.
Один из дружинников верхом отправился в деревню к Добронеге, якобы передать теплую шаль. Староста, должно быть, оскорбится от того, что Радим не посчитал его хорошим хозяином, но воеводе было уже все равно. Дружинник вернулся ни с чем – Всемила в Опенки не приходила. Последним ее видел стражник на стене. Говорил, что сидела она на бережке Стремны, ножки мочила. В другой обход ее уже не было. Стражник не помнил, когда это было. Радим молчал, слушая взволнованного воина, а сердце уже чуяло беду.
Перед закатом, когда стало ясно, что в Свири Всемилы нет, а гонцы из окрестных деревень вернулись ни с чем, Радим решил начать поиски на Лысой Горе.
– Темно, Радимир, – уговаривал Улеб. – Утра ждать нужно. Да и с чего она на Лысую Гору-то пойдет? Да еще одна? Подружки-то все вон за воротами слезами заливаются.
– Пойду, – упрямо сказал Радим.
– Может, с мужчиной?
Часть воинов затаила дыхание. Часть неловко опустила глаза. Легкомысленна была сестра воеводы, но никто не решился бы сказать об этом Радимиру. Только его чужеземец и мог сболтнуть. По недомыслию, не иначе.
– Думай, что мелешь! – рявкнул Радим, оборачиваясь к Олегу. – Просватанная она! Да и не стала бы без моего ведома!
Олег не отступил и гнева воеводиного не испугался. Просто пожал плечами.
– На Лысую Гору нужно. Поднимай людей, – скомандовал Радим Улебу, больше не встречаясь взглядом с побратимом.
Олег молча вышел вслед за всеми из дружинной избы.
***
Они двигались по лесу цепочкой. Еще не до конца стемнело, но в густом лесу казалось, что на землю опустилась непроглядная ночь. Воины в цепочке через одного несли факелы. Ночь в лесу была недоброй. Дружинники помоложе вполголоса пытались запугать друг друга старыми байками про то, что места эти гиблые. Те, кто постарше, только головами качали.
Воевода до рези в глазах всматривался во тьму. Лицо горело от жара факела. Сердце то ныло, то сжималось. А еще ему хотелось быть на месте каждого в этой цепочке. Вдруг проглядят? Не заметят? Отвлекутся? Собаки, пущенные по следу, убежали далеко вперед и вернулись ни с чем. То тут, то там по цепочке звучало безнадежное: «Всемила!». Ответа не было. Казалось, даже звери затихли в лесу. Умом Радим понимал, что если бы Всемила была здесь, собаки не пропустили бы. Но они добежали до воды, подняли лай и вернулись, мокрые до подшерстка. Это могло означать лишь одно: след Всемилы терялся у воды. А значит, поиски зря. Но Радим не отдал приказ о возвращении. Не мог себя заставить.
– Домой бы повернуть, воевода, – послышался голос рядом. – Собаки не нашли. Неужто мы найдем?
– Уходи домой! – откликнулся Радим, не оборачиваясь и не сбавляя шага. Воин опасливо переглянулся с товарищем и тоже не повернул назад.
Улеб украдкой тронул за рукав идущего рядом с воеводой Олега. Олег чуть отстал.
– Назад нужно. Толку не будет, – негромко проговорил Улеб.
Олег кивнул, продолжая оглядывать темные силуэты деревьев. Факела у него не было.
– Поверни его, – Улеб кивнул на упорно идущего вперед Радима. – Может, хоть тебя послушает…
Олег несколько ударов сердца смотрел в спину Радимира, а потом вновь кивнул.
Воины почти не слышали, что сказал воеводе Олег. Только громогласное Радимово:
– И ты струсил?
И спокойный голос в ответ, и рука на кулаке Радимира, сжавшемся на древке факела. Ветер донес только «ее здесь нет… воины устали… завтра утром снова…». И уж совсем неправдивое «может, сама вернется».
И Радим уступил. Как всегда в последний год уступал этому чужеземному мальчишке. И на этот раз старые воины даже не стали роптать – только вздохнули с облегчением. В те минуты мало кто из них верил, что со Всемилой случилась беда. Каждый думал: загуляла девка, а брат признать не может.
По цепочке передали приказ возвращаться. Воины поспешно развернулись, то и дело бросая тревожные взгляды в ту сторону, куда еще мгновение назад направлялись так смело. Когда за спиной родные стены – это одно, а когда злая темнота – совсем другое.
– Ярослав, погляди!
Ярослав вздрогнул и принялся озираться по сторонам.
– Цветы, что ли?
Один из молодых воинов, шедших в цепочке с Ярославом, присел на корточки у наполовину затоптанного в землю одуванчика. И разглядел же в темноте, дери его нелегкая! Ярослав сглотнул и оглянулся на остальных. Цепочка давно распалась на группки. Все торопились домой.
– Да мало ли! – непослушными губами ответил Ярослав. – Растут тут, может.
– В лесу? – парень выпрямился, сжимая цветок в руке. – Чудно как-то.
– Пойдем уже! – Ярослав дернул воина за руку, стремясь побыстрее увести с места, где несколько часов назад он наматывал на кулак косу Всемилы. У него еще были дела в Свири, и сердце застывало от ужаса при мысли о том, что кто-то может прознать.
Парень вновь пожал плечами и бросил цветок на землю. Ярослав выдохнул, осознав, что не дышал все это время.
А утром стражник, открывавший запертые на ночь ворота, увидел приколотый к доскам сверток. Кварская стрела прочно засела в старом дереве. Он крикнул, чтобы позвали воеводу. Недобрый знак.
Радимир сам выдернул стрелу из ворот, сам развернул холщовую ткань. Он всегда думал, что готов к любому, но оказалось – нет. Потому что никак не мог признать в выпавшей из свертка тугой веревке косу сестры. Все смотрел на нее и смотрел, беззвучно шевеля губами, пока Олег с земли косу не поднял да за ворота его не позвал. Внимательный взгляд серых глаз окинул темные деревья на том берегу, еще не тронутые рассветными лучами.
Олег вошел за ворота последним, и все чудился ему взгляд в спину.
И никто из них не знал, что этой ночью они не дошли до засады всего один полет стрелы. Не зря собаки хрипли от лая и бросались в воду. За высокими прибрежными камнями на полудюжине лодий притаились воины со взведенными тяжелыми арбалетами. А дружинники Радимира были отличной мишенью: особенно те, что с факелами. То есть каждый второй в цепочке».
Глава 8
В мире сказочных снов оказалось не место принцам,
Только воинам, что недвижимой стоят стеною.
И ищи, не ищи – не найдешь в их суровых лицах
Ничего из того, что придумано было тобою.
Здесь в отметинах шрамов не только тела, но и души,
Здесь словами разят так же больно, как острым кинжалом.
Ты придумала сказку… теперь же смирись и слушай:
В сказках все по-другому, и это к добру, пожалуй.
Альгидрас не шел у меня из головы весь остаток дня. Я не планировала рассказывать Добронеге о случившемся, поэтому мне предстояло много работы. Постаравшись успокоиться, я расставила по местам мази, потом вышла во двор, чувствуя себя преступником, старательно скрывающим улики. Серый встретил меня рычанием. Неплохо было бы засыпать следы крови у будки, но приблизиться к псу я не решилась. Оставалось надеяться, что Добронега не заметит. Неожиданно на выручку пришел сам Серый – когда я в очередной раз оглядывала двор, проверяя все ли в порядке, заметила, что землю вокруг будки будто вспахали и никаких следов не осталось. Пес беспокойно метался, опустив хвост и прижав уши. Выглядело это так, будто он злился. Вот уж не думала, что собаки способны так долго переживать из-за случившегося. Своего пса у меня не было, поэтому о собачьих повадках я мало что знала, а рассказы знакомых о сверхъестественном уме и преданности питомцев списывала на богатое воображение хозяев. Оказалось, зря.
Я, подобно Серому, не могла усидеть на месте. Бралась то за одно дело, то за другое, но из-за отсутствия опыта все приходилось бросать на полпути. Я натаскала полную бочку воды, но полить огород не решилась. Вдруг много поливать тоже вредно? Попробовала прясть, но, пару раз оборвав нитку, отложила веретено в сторону. Да и, признаться, моя работа не шла ни в какое сравнение с тем, что было напрядено Добронегой. У моей нити не было даже намека на равномерную толщину – без конца попадались какие-то комочки и неровности… Поэтому пришлось снова мерить шагами двор в поисках работы. У бани мне на глаза попался небольшой ящик с речным песком и камнями, и я решила почистить горшки. Это оказалось сложнее, чем представлялось вначале. С непривычки я быстро стерла пальцы, а руки застыли от колодезной воды, но то ли из упрямства, то ли из страха, что от безделья снова нахлынут непрошенные мысли, я довела все до конца. Впрочем, не думать все равно не получалось. Мысли сами возвращались к случившемуся, и по спине невольно бежал озноб. Ведь все могло закончиться гораздо страшнее. Я могла погибнуть. Снова…
Чем больше я об этом думала, тем более нереальной казалась вся ситуация. Размышляя об Альгидрасе, я уже привычно натыкалась на серую пелену там, где должны были быть воспоминания. Оставалось признать, что эта часть истории живет сама по себе и никак не пересекается с моей. И все же просто так смириться я не могла. Мне не давало покоя его странное отношение к Всемиле, а еще я с удивлением поняла, что злые слова чужих людей затрагивают меня гораздо меньше, чем показное равнодушие Альгидраса. Впрочем… было ли оно показным? Кроме того мне не давала покоя окружавшая его тайна. Кто он? Откуда? Почему, несмотря на его смешной возраст и далеко не богатырскую стать, воины не относятся к нему несерьезно? Как мне узнать о нем больше, не вызывая подозрений? Может, он – ключ к разгадке моего появления здесь? Или же я возлагаю слишком много надежд на обычного мальчишку?
К вечеру я измучилась от бесплодных попыток что-то придумать и начала злиться. У меня был миллион причин рассуждать об этом человеке, начиная с того, что он здесь чужак, и заканчивая какой-то тайной, связанной с Всемилой. Но может, я обманывалась и причина была гораздо проще? В первый раз кто-то рискнул собой ради меня. Это было странно и страшно. И у меня до сих пор все внутри сжималось от воспоминаний о тех секундах: рывок Серого, толчок Альгидраса и алая-алая кровь на бледной коже. Может, все дело в этом? И в том, что что-то глупое, девчоночье, спрятанное давным-давно так глубоко, что, казалось, и не найдешь, вдруг встрепенулось и ожило? А здравый смысл, твердивший, что он сделал это не ради меня, а ради воеводы или же ради Серого, от которого непременно «избавились бы», или же просто по инерции… Да кому он нужен, этот здравый смысл?
За ужином я долго не решалась подступить с разговором к Добронеге. Я обмакивала мягкий хлеб в миску с вареньем и думала, как же начать, когда Добронега вдруг сама отложила деревянную ложку «горкой вниз», как говорили здесь (чтобы злого духа не привечать), и сказала:
– Ну, что скажешь?
Я быстро глотнула молока из большой кружки и призналась:
– Я в дружинную избу ходила.
Добронега удивленно посмотрела, но ничего не сказала, ожидая продолжения.
– Я просто… по Радиму соскучилась. Все слова Златы из головы не шли. Вот и… увидеть его хотела.
– Про Златку говорила? – негромко спросила Добронега.
Сначала я не поняла вопроса, а потом щеки вспыхнули. Добронега решила, что я бегала жаловаться? Сама мысль о том, что меня могли заподозрить в подобном, вызывала возмущение. Как же нелегко было примерять чужие привычки и отвечать за чужие прошлые ошибки.
– Нет. Я ни слова не сказала про Злату, – твердо ответила я. – Радим спросил про пирожки. Я ответила, что очень вкусные. И все. Я просто… к нему ходила.
Я опустила взгляд на свои руки. Было отчего-то противно. Интересно, а могу ли я считать себя лучше Всемилы, прослывшей здесь эгоистичной и избалованной? Как я сама себя веду? Ни слова не сказала о случившемся Добронеге, а ведь она – травница. А рваная рана в этом мире далеко не шутка. Но я промолчала. Из-за обещания или из страха, что правда раскроется? Если ответить самой себе, положа руку на сердце? Оказывается, сложно, когда вот так – не сказки и не романы, а жизнь.
Добронега внезапно накрыла мою ладонь морщинистой рукой и чуть сжала. Она почти не прикасалась ко мне после того первого раза, когда я очнулась в ее доме. То ли прикосновения у них со Всемилой были не в чести, то ли она что-то чувствовала. А вот сейчас от этого почти материнского жеста я вдруг окончательно ощутила себя здесь чужой. Мне очень захотелось домой.
– Ты не серчай на Златку, – негромко произнесла она. – Сердце у всех не на месте было. За тебя. За Радима. А Златка любит его. Крепко любит. Прости ей.