Я все думала о маме: она, наверное, тоже не спит. Ночами, когда нам обеим не спалось, обычно из-за денег, мы шли в кухню и находили там друг дружку. Я заваривала чай из теткиной травы – прекрасное успокоительное, – а мама, если было холодно, растапливала очаг. И тогда мы сидели у огня, укутавшись в стеганые одеяла, и играли в загадки, пока не начинали зевать перед каждой отгадкой.
Сегодня загадки были такие: кто заварит маме чай? Кто посидит с ней?
Когда слезы у меня высохли, я села и полезла в сумку за сушеным мясом, но остановилась: нет, не буду рабыней желудка – останусь человеком хотя бы в этом.
Чижик, скорее всего, тоже не спит. Волнуется и за меня, и за себя, поскольку знает, что бессонница вредна для здоровья, а меня рядом нет, и некому будет дать ему лекарство утром.
Он был моим любимым больным – всегда готовым попробовать любое экспериментальное средство из моих рук. Например, когда я дала ему новое лекарство от простуды – улиточью слизь и ежиный жир, – он покорно проглотил его. А когда смог снова открыть рот, не боясь, что его вырвет, посоветовал для вкуса в следующий раз добавить аниса и меда. Фраза: «Только не ежика с улиткой!» – стала нашей шуткой для двоих.
Но простуду у него как рукой сняло.
Сказала бы я «да», если бы он подождал год-другой? Этого я не знала. Сейчас мне пятнадцать, и саму себя в четырнадцать я, наверное, и не узнала бы. В шестнадцать я снова стану другой, особенно теперь: когда побудешь огром, уж точно изменишься.
Я легла обратно. Сон по-прежнему обходил меня стороной.
Когда я была человеком, то не особенно любила сушеное мясо. Подождет. Я скрипнула зубами.
Чижик вечно торопил события. Многие его недомогания прошли бы сами – дай только срок, – но он хотел, чтобы они исчезли в одно мгновение. Так что, наверное, решил, что любит меня, минут за пять до того, как делать предложение.
Если бы я предвидела будущее, то сказала бы, что не уверена, захочу ли вообще когда-нибудь выходить замуж. А теперь придется, если – всего за шестьдесят дней! – я все-таки сумею кого-нибудь полюбить и добиться взаимности. То есть если произойдет чудо.
Пальцы, не слушаясь ни мыслей, ни воли, расстегнули ремни на сумке и развязали бечевку на свертке с мясом. Я попробовала кусочек.
Бездны вкуса! По сравнению с ним блекнет все остальное мясо, как его ни готовь. Гораздо вкуснее кабаньего бока, хотя и он был просто объедение. Я закрыла глаза, чтобы как следует ощутить насыщенный вкус. Да это как солнце по сравнению со свечкой!
Я вмиг покончила с первой полоской сушеного мяса и потянулась за добавкой. И одернула себя. Это чудо надо приберечь на крайний случай.
Как это будет, когда я встречу огров в обличье огра? По-огрски я не говорю. Или слова сами хлынут, когда мне понадобится? Как мне объясниться с ними? Почувствуют ли они, что я говорю правду? Сумеют ли уговорить меня на что угодно, как будто я по-прежнему человек? Будут ли они добры ко мне? Понравятся ли они мне? Вот будет ужас, если понравятся! И как там Аидиу? Вылечил ли ее Убииг?
Мысли мои перескакивали с вопроса на вопрос, пока я наконец не заснула, совершенно выбившись из сил.
А потом проснулась – и меня снова ждало потрясение, стоило вспомнить, что теперь я огр.
Идти по дороге оказалось невозможно ни днем, ни даже ночью. Когда при виде меня один человек опрокинул повозку, я решила прятаться в лесу, который рос вдоль дороги. Споткнуться и упасть я не боялась, поскольку
• глаза у огров одинаково хорошо видят и на свету, и в темноте;
• нюх и слух у огров гораздо острее человеческих.
Единственным моим спутником был голод, зато он никогда не стеснялся заявить о себе. Но я все равно берегла сушеное мясо и в одну безлунную ночь позаимствовала еще – именно позаимствовала, потому что дала себе слово расплатиться, как только смогу, – из сушильного сарайчика у чьей-то усадьбы. Никто не проснулся. Сторожевой пес только подставил мне живот – почесать.
Эту добычу я тоже не стала есть, а чтобы не умереть с голоду, ловила белок и зайцев, которым не посчастливилось встретиться мне на пути.
Шагая вперед, я вспоминала сказку «Красавица и Чудовище». Чудовище сидит себе дома и ждет, когда же ему улыбнется удача и найдется выход из его бедственного положения, что и происходит с появлением в его дворце доброй, милой и прелестной Красавицы. Чудовище влюбляется в нее, а она, о чудо, тоже со временем понимает, что полюбила его. И счастливый конец наступает как раз вовремя.
А что было бы, если бы он не полюбил ее? Вдруг она оказалась бы занудной злюкой? Или у нее было бы даже больше достоинств, чем говорится в сказке, а он все равно не полюбил бы ее. Каждый имеет право любить того, кого любит, невзирая на совершенства и несовершенства.
Я дала себе слово не становиться Чудовищем из сказки. Я по-прежнему хотела выйти замуж, чтобы любить и быть любимой. Если бы это было не так, я сохранила бы человеческое обличье, но утратила самоуважение.
А ведь некоторые люди так и не встречают свою настоящую любовь.
На четвертую ночь пути почва под ногами стала песчаной, лес поредел, сменившись островками низкого можжевельника. Осталось пятьдесят шесть дней.
Шесть прошло.
Наутро, едва рассвело, я вышла на дорогу, рассудив, что мало кто путешествует в такой ранний час, а по дороге я смогу передвигаться гораздо быстрее. Воняло киррийским клематисом. А раньше я так любила этот запах!
Что это за фигура виднеется вдали? Я на цыпочках помчалась вперед.
Фигура стала четче. Оказалось, что это ослик, а рядом с ним на земле лежит какой-то куль. Ослик с седельными сумками был такой костлявый, что моя знахарская половина сразу встревожилась, и такой худосочный, что моя огрская половина на него не позарилась бы, если бы я ела ослов.
Молодой человек, на год-другой старше меня, лежал, укрывшись плащом до подбородка. Когда я увидела его лицо, у меня захватило дух. Огр перестал расценивать его как еду, и верх взяла девушка.
Он был настоящий красавец – даже сейчас, когда спал с приоткрытым ртом. Длинные ресницы, тугие кудри под синей шапочкой, чистая кожа, раздувающиеся ноздри и до того резко очерченные скулы, что у меня заколотилось сердце. Высокий – судя по тому, какой он длинный под плащом. Может, у него и характер такой же восхитительный?
Если бы я только научилась уговаривать! Тогда можно было бы путешествовать вместе. Мы познакомились бы и…
И полюбили друг друга?
Впрочем, я и сейчас могу забрать его и утащить. Наверняка я его сильнее.
Взять его с собой к ограм? Нет.
Может, это Люсинда подстроила так, что он очутился здесь, чтобы дать мне второй шанс? А что, феи так могут? А она поступила бы так?
Должно быть, он почувствовал, как я его разглядываю: глаза у него открылись – карие глаза. Я наблюдала, как меняется их выражение: недоумение сменяется ужасом. И я ощутила этот ужас. Миг – и он вскочил на ноги.
– Не бойся! Я только на вид…
– Съешь моего осла!
И он бросился наутек по дороге.
Я могла бы его догнать, хотя он был и проворен, и ловок, что свидетельствовало о крепком здоровье.
Ослик всхрапнул и ткнулся мне в локоть. Откуда животные знают, что я не стану их есть, даже если мое брюхо так и кричит, чтобы я их сожрала?
Интересно, может, в седельных сумках найдется что-нибудь, что подскажет мне, откуда этот господин родом и куда направляется?
Нельзя рыться в чужих вещах!
И нельзя даже заимствовать сушеное мясо без разрешения.
Ослик стоял смирно, пока я расстегивала сумку, в которой что-то странно топорщилось. Из-под рапиры в богатых ножнах засияла медная кастрюлька, начищенная до зеркального блеска.
Рядом – три бронзовые миски с чеканкой. И миски, и кастрюлька – в льняных чехлах, чтобы не поцарапались друг о дружку.
Разносчик. Труженик, как мы с мамой. Я закрыла седельную сумку, не желая запачкать его товар.
Вторая седельная сумка, ближе к шее ослика, тоже была туго набитая, но не бугристая. Бумаги? Или сушеное мясо?
Бумаги. Читать их тоже дурной поступок. Я вытащила всю кипу. На самом верху лежала долговая расписка от господина Питера из Фрелла (киррийской столицы), выданная гному йагХу. Меня удивил огромный размер долга.
– Огры умеют читать?
В нескольких шагах от ослика стоял господин Питер, и в вертикальном положении он выглядел даже красивее, чем в горизонтальном. Сердце у меня затрепыхалось. Наверное, он решил, что можно подойти, раз я не погналась за ним и не съела его вьючного осла. Страх я ощущала по-прежнему, но теперь его можно было укротить.
Люсинда! Я могу выйти за этого юношу. Превращай меня обратно и дай нам обоим возможность выбрать.
Она не стала. Вот бессердечная фея!
Я сглотнула.
– Огры умеют читать, господин Питер, по роду занятий разносчик.
– Господин Питер, – он изящно поклонился, – по роду занятий коммерсант. У меня есть превосходные…
Он умолк – несомненно, не знал, что можно продать огру. Помимо страха, его охватило профессиональное рвение. Я ощутила и то и другое.
Несмотря на рубаху и штаны, я сделала реверанс, постаравшись, чтобы вышло как можно грациознее.
– Превосходные… – он пару раз моргнул, – гм… платья больших размеров.
Пожалуй, в женской одежде я выглядела бы не так ужасно, но у меня не было ни гроша.
– Я госпожа Эвора, целительница. – Я взмахнула ресницами. – Для друзей просто Эви.
– А, госпожа Эви. Вы лечите, а значит, разумеется, не убиваете.
Я улыбнулась, забыв про клыки:
– Вот именно.
Его страх перехлестнул через край.
– Вы позволите удалиться?
Я попятилась. Еще бы! Ему не хочется болтаться тут со мной.
Он направился к своему ослику, и у того задергался хвост. Похоже, ослик побаивался хозяина. Господин Питер взобрался на него и дернул поводья. Ослик двинулся шагом – в ту сторону, куда направлялась и я.
Я снова свернула с дороги. Одиночество нахлынуло с новой силой, хотя ничего не изменилось.
Я шла, шла и думала о любви. Я любила двух человек: маму и Чижика. Разумеется, я любила маму, потому что она была моя мама, но не только: еще и за то, что она такая добрая, хорошая и любит меня.
Отец умер от колик, когда мне было четыре. Наверное, именно поэтому я решила стать знахаркой – чтобы не дать маме умереть от колик и всего прочего. За это время я вылечила десятки случаев колик с помощью пюре из капусты, кориандра и розмарина. Отца я почти не помнила.
Чижика я тоже любила – за то, что он добрый и хороший, и за то, что мы такие старые друзья, и за то, что он часто болел или считал, что болеет. Каждой знахарке на заре карьеры нужен такой пациент. Кто, кроме Чижика, обратится к двенадцатилетней целительнице?
И мне с ним было хорошо. Он любил длинные романы, и я тоже их любила – как и учебники по медицине. Увлеченно слушал мои рассказы об интересных случаях. Помогал в аптеке: растирал травы, скатывал бинты, следил за отварами на плите, чтобы не убежали.
Но это ведь какая-то скучная любовь.
Примерно год назад мы с мамой сидели в гостиной, когда Чижик уже ушел домой. Я рылась в книжном шкафу в поисках трактата, который куда-то задевала.
– Ты похожа на меня, – заметила мама. – Твой отец никогда ничего не терял.
– А ты очень его любила? – выпалила я.
Я была уверена, что да, но она никогда не говорила этого.
Мама очиняла себе новое перо для письма, но тут отложила ножик.
– Эви, мне довольно было увидеть его, как у меня сразу повышалось настроение. Стоило ему прикоснуться к моей руке, и у меня кружилась голова и колотилось сердце.
У меня есть травы точно с таким же действием.
– Но ты любила его?
– Взгляни на меня.
Я повернулась от шкафа.
– Эви, милая, я любила его. Я уважала его. Мы были лучшие друзья. Наша дружба сияла ярче золота в его плавильной печи. От него у меня мурашки бежали по спине.
При виде Чижика со мной никогда такого не случалось.
А во время краткого разговора с господином Питером – случилось.
Глава шестая
Должно быть, господин Питер отправился торговать с эльфами, а значит, мы, вероятно, снова встретимся, когда я буду возвращаться в Дженн в обличье огра, умеющего убеждать.
Год назад я лечила мальчика-эльфа по имени Агаллен. Он приехал в Дженн с родителями, и у него появилась сыпь. (Кожа у эльфов меняет цвет в зависимости от времени года, и иногда при этом появляются зудящие пятна.) Агаллен не говорил по-киррийски, но этого и не требовалось – он просто показал на шею и локти. Я помазала пятна притиркой из калгана, имбиря и куркумы, а он все это время не сводил с меня глаз.
Через три дня он вернулся – без всякой сыпи, зато с подарком, тем самым бюстом, который теперь лежал у меня в сумке, – статуэткой из серого камня, точным подобием меня тогдашней.
Вид у каменной девушки был серьезный – сама я никогда не видела себя такой в зеркале. Мама сказала, что это превосходный портрет, а я прехорошенькая. Пришлось признать, что горбинку на носу Агаллен передал идеально. Теперь там рос пучок шерсти.
К середине дня голый пейзаж смягчился, снова начался лес. Я уже не видела дорогу, поэтому взяла правее, но прошло пятнадцать минут, а дорога так и не появилась.
Я остановилась. Впереди я ощутила целый вулкан ужаса, прикрытый тоненькой крышечкой доверия. Доверие – это значит, что кого-то поймали огры.
Огры! Что они чувствуют, я не улавливала – только чувства пленника. Я двинулась дальше, изо всех сил подавляя собственный вулкан ужаса.
Вдруг этот страх исходит от господина Питера? Вдруг я его спасу? Заслужу его благодарность?
Страх светил мне, будто маяк. Я шла на него и старалась ступать бесшумно. Вскоре я остановилась в тени на краю полянки, а на полянке, в кольце из полудюжины огров, стоял эльф. Огры меня, похоже, не почувствовали, как я не чувствовала их. Я ощущала только чувства эльфа.
Огры, по мере способностей, состроили дружелюбные физиономии. Эльф был просто прелесть какой аппетитный – совсем молоденький, стройный, ростом со взрослого человека, в узорчатом плаще, и его зеленая кожа отливала золотом, как положено ранней осенью. Он стоял, запрокинув голову, и смотрел на огра, который говорил ему что-то по-эльфийски. Я не знала этого языка.
– Афф энч поэль? – Огр погладил рукав эльфа от плеча к запястью. Голос его источал мед.
Огры были босые, одетые в медвежьи шкуры, скрепленные на плечах и перехваченные поясом, так что получалось подобие туники. Я ощутила, что сулит голос огра: «Сдайся, и ты будешь ох как счастлив».
– Док энч Греллон, оте хукс Зарет, – ответил эльф негромко и безмятежно. – Афф энч поэль?
Я уловила повтор и поняла, что это значит. Огр спросил, как зовут эльфа, и тот – Греллон – представился и ответил тем же вопросом. Светская беседа!
– Греллон, док энч ССахлУУ, оте хукс ХеММ.
Ага. Огра зовут ССахлУУ.
Огр приподнял рукав эльфа и лизнул его руку выше локтя. У меня от голода свело живот; белка, которую я съела днем, попросилась наружу.
Греллон даже не поежился, но я ощутила, как нарастает в нем паника.
ССахлУУ оскалил клыки. Остальные огры тоже. Греллон, беги!
– Кхе-кхе…
Они обернулись. Я увидела, что эльф опомнился. Он попятился от ССахлУУ и бросился бежать, но успел сделать только несколько шагов. Огр снова завел сладкие речи, глядя на меня исподлобья, и Греллон замедлил шаг, обернулся и шагнул обратно с зачарованным выражением на лице.
Нет, этого эльфа не съедят. Я заорала:
– Греллон, спасайся! Уноси ноги!
Я понятия не имела, понимает ли он по-киррийски, но продолжала выкрикивать добрые советы, перекрывая медовый хор всех огров сразу, даже когда ССахлУУ бросился на меня.
Он хотел зажать мне рот ладонью, но я вывернулась и завопила:
– Греллон! Думай! Они хотят сожрать тебя!
Он побежал.