Сержант Тридуб, по прозвищу Сдоба, не любил ходить в храм. В детстве, конечно, ему здесь нравилось, особенно причащаться, подолгу сидеть за столом, слушать разговоры. Что ещё нужно маленькому мальчику? Сейчас же пятичасовые службы выводили его из себя. Столько потерянного времени! Можно весь плац вылизать, марш-бросок устроить, рапорты капралов принять! Да лучше отжаться три по сто, чем это Большое чаепитие. Всей роте отжаться, конечно же, сам-то сержант раньше часто в храм ходил - располнел.
По традиции, на Большое чаепитие должен явиться капитан гарнизона или лицо, его заменяющее, уполномоченное согласно уставу, пункт шесть дробь три раздела вэ два "Капитан и его обязанности". Второй абзац снизу. Сержант Тридуб знал это наизусть и ничего не мог поделать с написанным. Устав - это закон. Особенно раздражало, что капитан ещё вчера был здоров как бык - на Дурбеня орать, так силы у него есть. А как в храм на ежегодное предсказание - так сержанта послал. "Ты, Сдоба, говорит, иди, а то я что-то занемог, - вспоминал сержант. - Знаю я, как он занемог, всё с прошлого раза в себя прийти не может. Обиделся".
Какафарианские храмы строят в виде высокого чайника. Не пузатого, как у раскольников, а с ровными стенами, сужающимися к крышке. И носик прямой, чтобы души прямиком в рай отправлялись, а не зигзагом их по трубе мотало. В крематорий, опять же, вход отдельный. Вот с тех пор, как отца Тридуба проводили, храм он и не любил.
Начало тожественной службы прервало невесёлые думы сержанта.
Главный чаечерпий - невысокий толстяк - забрался на церемониальный стул, мельком взглянул на клирос и начал проповедь:
- Мир - это чайник. И все мы суть чаинки в нём.
Хор отозвался:
- Всеблагой Торт, даруй нам са-аха-ар.
- Допрежь всего бултыхались мы без толку, без смысла, покуда не настало время Чаепития.
- Алилуйя, алилуйя, алилу-уйя-а.
- И возгорело тогда то, что должно было возгореть, и забурлило то, что должно было забурлить и придало бессмысленному бултыханию смысл.
- Славься Великий То-орт.
- И стала тогда жизнь кипеть и пузыриться, и паром в свисток исторгаться на радость Вселенной.
- Алилуйя, алилуйя, алилу-уйя-а-а.
Строевая служба хороша тем, что учит спать на ходу с открытыми глазами. Каждый раз одно и то же слушать - сил нет. Пока закончат, проголодаешься по самые зубы, так что потом готов причаститься хоть крекером, хоть коркой, не то что печеньем. Сержант впал в состояние, в котором человек вроде слушает и смотрит, а сознание спит, разве что храпа не слышно. При должной практике некоторые настолько развивают в себе эту способность, что умудряются разговаривать во время сна и даже отдают команды. Сам сержант пока не постиг вершин этой науки, хотя подозревал, что генералы владеют коматозным методом в совершенстве.
Но ежегодное пророчество пропускать не стоило - оно каждый раз новое. Да ещё и тому, кто догадается, что пророчество означает, достанется не простое печенье, а первый кусок предсказательного торта. Если, конечно, быстро догадается, пока пророчество не протухло. После священного чая уж больно заковыристые слова у оракула выводятся, когда он на волну настраивается. Такое ещё бывает, если чужое предсказание не в того оракула влетает, из другого языка, например, или вообще из чужого мира, а то и по несколько пророчеств кряду.
Вот в прошлом году только последние слова разобрали: "И отмурчится бамба, и голою вернётся". Решили, что крем пополз, не "отмурчится бамба", а "отмучается баба" должно быть. Ох уж эту голую бабу искали, искали, капитан всю роту на ноги поднял, так торт попробовать хотел, половина роты только к утру вернулась - каждый свою бабу нашёл. Храм снизу доверху обыскали, даже под крышку заглянули. Связку ключей умыкнули - все закутки проверили. Тридубу тогда повезло - он припасы осматривал, наелся на трое суток вперёд, да карманы набил. А вышло что? Повар храмовый - не последний человек в какафарианской иерархии - не поверил исправлению предсказания, всё ходил и твердил: "Бамба, бамба". Под окнами коты орали, мешали над пророчеством думать, он разозлился, выкрикнул "Бамба!" и вылил на них, что в ковшике под рукой оказалось, да на кошку первосвященника и попал. А это сироп освящённый был. Так и нарёк её повар новым именем - таинство вроде как свершилось. У кошки вся шерсть слиплась, не отмыть. Кондовый сироп попался - мастер готовил. Испугался повар тогда, обрил её с перепугу. И ещё больше испугался, когда понял, что натворил, и что теперь вдвойне попадёт, за кошку и за пророчество испорченное. Виниться пришёл, кошку принёс, рассказал всё как есть. Посмотрел тогда капитан на бритую киску первосвященника, и такая тоска у него в глазах появилась, Тридуб даже переживать стал. Но ничего, смолчал капитан. Только в храм теперь ни ногой.
Чаечерпий закончил проповедь и уступил место. К прихожанам вышел оракул, а за ним появился жрец - подливатель чая. Оракул, худой и старый, постился годами, чтобы прорицания давались легче. Тридуб помнил его с детства, тот почти и не менялся, разве что морщин прибавилось. А вот жреца видел впервые.
Оракул прошаркал к алтарю, сел за стол, взял в руки кулёк с кремом, примерился над стопкой коржей и закрыл глаза. Бородатый жрец, важный, как влюблённый петух, и круглый, как испуганный ёжик, только размером с хряка, поднёс чашку священного чая к губам оракула, тот отхлебнул и начал пророчествовать. Крем тонкой струйкой лился на корж, складывался в слова, а жрец читал и глубоким басом возвещал прихожанам. Попутно размахивал церемониальным чайником, который исходил паром и наполнял помещение ароматом цветочного чая.
- Инда накось я шиздец! - торжественно объявил жрец и сменил исписанный корж. - Обниматель брюквы посолонь, - следующий корж лёг поверх первого, формируя пророческий торт. - Истинно я реку в карма. Сёт и сунет в пыль меж кни. Ачит всю страну уста. Шесть тринадцать в два пе. Берите толстого болвана. Больше не теряйте.
Долго, с расстановкой читал жрец, коржи менял медленно, аккуратно. Иногда поил оракула из чашки и подливал в неё отвар из чайника. Паства - кто записывал, кто так старался запомнить. Тридуб морщил лоб и пытался сообразить, куда пристроить толстого болвана, а главное, где его взять. Почему-то вспоминался дедов огород с круглым соломенным чучелом. В воображении Тридуба чучело грозно хмурило соломенные брови и совало под нос сержанту документ с королевской печатью, о зачислении чучела взводным на полставки.
В задних рядах возникло движение, кто-то взвизгнул, забормотал неразборчиво. Там зашикали, пронеслось:
- Бесы, бесы выходят.
А высокий фальцет заголосил:
- Великий Торт не сам велик! Кто испёк его?! Кто разжёг огонь? Кто Шеф-повар?
Жрец отвлёкся, побагровел и рявкнул:
- Ересь!
- Шарлатан! Какадемон ты, а не какафарианец! - взвизгнул фальцет.
- Ах, ты! - взъярился жрец, замахнулся чайником и всей своей массой двинулся в толпу, грозя кого-нибудь задавить ненароком.
Оракул выводил кренделя на коржике, и некому было прочитать и сменить исписанное.
- Я тебе покажу какадемона! - гремел жрец.
Паства подалась в стороны, подальше от этого взбесившегося бородатого шара.
- Караул! - завопил фальцет.
Его обладатель бросился бежать. Нет бы к дверям, может и проскочил бы мимо сторожившего вход Дубреня, а так кинулся к банкетному столу. "Да это же Шпилька, - сообразил Тридуб, - местный юродивый". Тот, как умом тронулся лет десять назад, когда случайно священного чая перебрал, так с тех пор на каждое Большое чаепитие приходил и агитацию вёл о Шеф-поваре. На праздник обострение у Шпильки наступало, поэтому его накануне в гарнизонном остроге запирали, а он там бесился и требовал адвоката. Тридуб сам вчера и запер. Никак сбежал?
- Шпилька! Стоять, олух! - гаркнул Тридуб, надеясь остановить безобразие. Как старший по званию, он отвечал за порядок.
Эффект получился обратный. Шпилька истошно завопил, вскочил на праздничный стол, схватил блюдо с бутербродами, да поскользнулся на пирожном и грохнулся на спину. Бутерброды фонтаном разлетелись во все стороны. Тут до него жрец и добрался.
- Ага, - проревел он. - Великий Торт всё видит! Это он тебе под ногу эклер сунул! Н-на! - и с размаху горячим чайником Шпильку приложил.
Толпа одобрительно загудела, на шум отовсюду служки да поварята повыскакивали, про оракула совсем забыли, а тот всё пишет и пишет, уже третьим слоем ложится крем. Сразу видно - на волну настроился, движения уверенные, размашистые. Горка крема на корже накренилась, того и гляди рухнет - больно заковыристое пророчество попалось.
Чайник, как на грех, расплескался. Шпилька ошпарился, завизжал, а жрец захохотал, снял со лба прилипший бутерброд, в рот сунул, проглотил и запил из чайника, прямо из носика.
И вот тогда тишина наступила, даже Шпилька заткнулся.
Морда у жреца ещё больше покраснела, хотя краснеть уже вроде некуда было, глаза выпучились, и стал он свободной рукой по столу шарить. Нащупал печенье ореховое и давай шкрябать им по столешнице, буквы выводить. Получилось у него вот что: "Хвост в штанах здоровый бел". Тут печенье и кончилось. Жрец ещё постоял немного, глаза повыпучивал, да и повалился на спину. Поддержать его никто не решился - увечий страшились. Но хорошо, что жрец сам по себе такой массивный попался, так что он не упал, а скорее сменил точку опоры.
В наступившей тишине раздался голос Тридуба:
- Капрал Дурбень!
- Я! - подскочил капрал.
- Устранить последствия!
- Есть! - Дурбень развернулся и обыскал взглядом толпу - наверняка кто-нибудь из солдат сумел просочиться на церемонию. - Рядовой Жбан, рядовой Кроник, ко мне! Убрать безобразие!
Высокий, как сам Дурбень, с таким же лужёным горлом и желудком, Жбан светил своей лысой макушкой на весь храм. А вот похожего на грызуна Кроника даже Тридуб не заметил. Видимо, Дурбень просто чувствовал его присутствие.
Рядовые скорбно переглянулись, подошли к жрецу, поднатужились и покатили его в подсобку. Только в дверь он не пролез. Тогда решили спрятать его на кухне - туда двойные двери вели. Возле них топтались поварята, а главный повар их ругал:
- Лопухи косорукие! Кто вас звал сюда, какой дурень последним выходил?
- Посторонись! - прикрикнул Жбан. Они здорово разогнали жреца, и пара подвернувшихся по пути скамеек уже погибла.
- Стойте, стойте! - занервничал повар. - Сюда нельзя! Дверь захлопнулась!
Куда там... Остановить такую тушу можно только бросившись под неё, но смельчака не нашлось.
Поварята метнулись врассыпную, Жбан с Кроником докатили жреца и выбили им дверь. Створки ударились о стены и ощерились обломками замка.
- Вы что творите?! - повар схватился за голову. - Зачем здесь это? Оно мне не нужно!
- У нас приказ!
- Приказываю: уберите толстого болвана!
- По уставу командовать может только старший по званию, - перебил Жбан. - А ты кто такой?
- Я здесь главный! Это моя кухня!
- Вот именно, что никто, - изрёк Жбан и скрылся на кухне. Оттуда тут же раздался грохот.
Повар всплеснул руками, бросился следом, а поварята решили подождать снаружи.
Через минуту повар выбежал и столкнулся с капралом Дурбенем. Тот сопровождал Шпильку.
- Ага! - повар подскочил к Дурбеню и потребовал: - Немедленно убери их!
Дурбень невозмутимо отстранил повара, втолкнул Шпильку на кухню и ответил:
- С дороги, штатский. Здесь командует сержант Сдо... Тридуб!