Я сидел на диване и смотрел на свою жизнь.
Длин-длин-день! – пропел звонок входной двери.
Это был мой сосед по лестничной площадке.
– Привет, сосед! Можно к тебе? Я так, по-соседски. Ничего?
– Пожалуйста, сосед, только у меня не прибрано, ремонт. Добрый день!
Мужчина стал неторопливо внедряться в мою квартиру:
– Моя полудура сообщила: твоя вторая жена тебя из тещиных хором турнула. Так ли? Может, ты сам свалил? По дружбе советую: наплюй! Меня Егор зовут, ты знаешь. А тебя – Игорь. Почти тезки. Тезка, выпей со мной. У меня история вышла – обхохочешься! Ты мне друг?
Я не хотел его обидеть или поставить в неловкое положение, поэтому улыбнулся и сказал:
– Друг! Проходите, пожалуйста.
– Вот это по-нашему, – обрадовался сосед, – вот это…
Он осекся.
Веревка с петлей все еще свисала с потолка. Под ней валялся старый стул.
– Извините, сейчас уберу! – спохватился я.
– Да ладно тебе, не суетись, – свеликодушничал обалдевший сосед.
– Это для композиции было, для фото, – объяснил я. – Увлекся, знаете, художественной фотографией.
– А-а, понятно! – сосед вздохнул с облегчением. – Не-не-не? Не трогай. Пусть висит. Красиво же. – Он попробовал веревку на прочность и заявил: – Я себе такую же повешу. Для композиции. Даже три. Так, так и так. На разную длину. Пусть моя полюбуется. А у тебя тут ремонт? С ремонтом помогу. – Он оглянулся, увидел коллаж на стене и замер с недовынутой из пакета бутылкой. – О-го-го! Да ты художник. А я, дурак, ремонт! – Он прошелся вдоль стены. – Ух ты, и Гагарин тут! Этого я тоже знаю. А это ты, что ли? Умора! А это кто? – Он достал наконец свою бутылку, поднял стул и уселся на диван. – Здорово! О времени и о себе. А чего скромничать? Скромность, она – знаешь? Ложная она – вот что! Ну, тащи стаканы. История вышла – обхохочешься.
Пробку от бутылки он подсунул под хромую ножку стула; застелил сидение чистой газетой; разложил принесенную с собой закуску. Я принес из кухни миниатюрные рюмочки. Усаживаясь рядом с Егором, я с виноватым видом заметил:
– Я вообще-то не пью. Лечусь. У меня обострение язвенной болезни.
– Болезнь? – моментально отреагировал сосед. – Самое главное в лечении – напугать болезнь. Сейчас мы ее капельку пуганем. – Он разлил по рюмкам. – Моя говорила, твоя жена… но не та, что тебя бросила, а вторая… или ты сам от нее ушел?.. твоя вторая настоящей королевной была. Так ли?
– Так. А папа у нее был король. Только давайте не будем об этом. Хорошо?
– А чего кричать? – вдруг обиделся сосед. – Понял. Записано! – И он снова оживился: – У меня история вышла… Но сначала – давай! Будь!
И сосед начал свою историю:
– Теща распотрошила мою недельную заначку. Ты ведь знаешь, я – сантехник. Я им в ответку – поломку крана на кухне! И подослал с ремонтом кореша. Тот слупил со старой ведьмы на три «поллитры» за ремонт. Две мы с ним в бойлерной уговорили, а последняя – вот она! Из мужской солидарности и для знакомства.
Налили по второй.
– Ну, давай! За вечную мою профессию. Наш брат еще в древнем мире водопровод чинил, в Италии. Тыщу лет назад.
По поводу Италии я возражать не стал, а когда мы выпили и отдали должное закуске – тещиным блинам! – сказал:
– Я тоже хочу рассказать. Тоже – обхохочетесь… Дело в том, что мне не дают заниматься любимым делом. Потому что все складывается так, будто работа моя никому не нужна. А на самом деле она идет вразрез… Поэтому теперь я отправлен в отпуск. В разгар лета. А другие пойдут в отпуск в разгар ноября. Вот такие пироги на государевой службе. Смешно?
– Обхохочешься, – сказал сосед. – Но не факт. Давай за тебя. Будь!
Выпили по третьей, и я разговорился:
– Знаете, Егор, тяжело! Будто меня вели за руку по жизни, вели – и вдруг бросили! Только не подумайте, что я жалуюсь. Нет, это простая констатация. Но вы знаете, я ведь не боец, проталкиваться не умею. Делаю, что велят… Но иногда вдруг охватывает лихорадка – как в цейтноте! Кажется – каждая секунда не должна пропасть даром, хочется что-то самому делать, делать. А потом – снова апатия. Равнодушие ко всему. В такие моменты кажется: смерть – самый лучший выход. Иначе можно сойти с ума. А это страшно. Мне уже раз чудилось, ночью: в голове будто закипает как в кастрюле, булькает себе потихоньку, подходит на медленном огне – безумие! А я еще нормальный, в сознании и все понимаю и хочется только одного: чтобы это поскорее кончилось – как угодно, но кончилось!.. А все от пустоты, от ненужности.
– Да ты, выходит, сумасшедший? – усмехнулся сосед. – Ничего удивительного. Посмотри на мои руки. Видишь? Это потому, что я ими работаю. Знаешь, какие они у меня сильные? Во! – Егор сжал свои кулачищи. – Сильные?
– Сильные! – улыбнулся я.
– Да! И больные. То же самое у тебя с головой. Кто чем работает, то у того и развивается сильнее, но болеет и травмируется тоже чаще. Ты работаешь головой – факт! Поэтому ты такой умный. Но и сумасшедший – тоже факт! Понял? Ну? Ты же у нас голова! Чего скис? Вон какой пейзаж на стене придумал. И композицию для фото. А я у нас – руки. А вместе мы кто? Человек! Человечество без нас – ноль без палочки. Давай за нас! За руки и головы!
Выпили за руки и головы, и я снова – у кого что болит! – про свое:
– Общественная и личная жизнь совершила виток. И это оказалась мертвая петля. А я ведь не летчик. Я пешеход. У меня от таких кульбитов – голова кругом, разбиться могу. Знаете, сколько теперь надо усилий, чтобы выжить? Ну нету у меня таких мускулов в локтях-плечах! Что мне теперь из-за этого…
– А на вид – громила из боевика! Тренироваться надо, Игорек. Вон брательник мой двухпудовкой играет. А у меня гантельки пять кэгэ. Каждому свое.
– Да нету теперь гантелек. Только двухпудовки в ходу.
– Не может быть! А хочешь, я тебе свои подарю? Потренируешься, потом, глядишь, и на большее хватит? Факт.
– Не факт! Мне теперь подушка кислородная нужна или капельница, а не гантельки. Ну-ка плесните еще! Что-то рюмки маловаты, вы не находите?
– Это уж как водится! Сначала туго, а потом только подставляй.
Я вдруг сказал:
– Я вам про Андрюху расскажу! Был у меня друг детства, Андрюха. Хулиган – отчаянный, но справедливый.
– Это уж как водится, – пробормотал разомлевший Егор.
– Милицию терпеть не мог. Из-за отца. Осудили его. Ошибочно. Потом спохватились оправдать, да поздно: он уже там помер, в колонии. С тех пор Андрюха ее возненавидел, милицию эту.
– Понятное дело: ребенок – что возьмешь? – проговорил Егор.
– Ну да! Над милицейскими фильмами хохотал демонстративно. Однажды нас прямо из зала вывели. Теперь-то смешно, а тогда… Армия его спасла, а то бы обязательно сел.
– От армии тоже польза бывает, – кивнул Егор и закрыл глаза.
– А после армии он пошел работать в милицию.
– Да ты что? – встрепенулся задремавший было сосед. – И взяли?
– Попробовали бы они не взять – Андрюху! Но вот вопрос: почему он пошел?
– Отомстить решил! – уверенно заявил Егор.
– Да ну вас! Андрюха никакой вам не мститель.
– А чего кричать? Сам-то он – что говорит?
– Ничего не говорит. Он в этой милиции своей погиб. При невыясненных.
– Вот это факт! – окончательно проснулся сосед. – Не так, так эдак. От судьбы не уйдешь. Милиция – это была его судьба. У каждого человека есть судьба. Он – туда, он – сюда, а она его – хвать! Мой! И все. Вот у меня судьба – водопровод, сантехника, бойлерная. Я от судьбы не бегу. Главное – знать, где она и в чем. Правильно? А не бегать от нее. Только подошвы зря топтать.
– С этой точки… Тут вы правы!
Я поднялся, отлепил от мокрой стены фотокарточку и протянул соседу. Тот внимательно на нее посмотрел и изрек:
– Ты гляди! В форме. Улыбается. А глаза… Плачут глаза! Вот тебе и судьба. Помянем твоего друга. За Андрюху!
Помянули. Я макнул фотокарточку в ведро с клеем и прилепил ее на прежнее место. Я принялся ходить вдоль стены, разглядывая детали коллажа и продолжая рассказывать про своего друга.
– Он стихи сочинял, Андрюха. Еще в школе. И потом тоже. Не стихи даже, а маленькие рассказики. Они мне сегодня попадались. Шесть штук. Андрюха называл их маленькими необыкновеллами. Представляете? Необыкновелла! Как будто бывают обыкновеллы! Андрюха всегда смеялся, когда ему советовали после школы идти в литинститут. Говорил, что и так грамотный, а писателем станет, работая где угодно… Куда же они запропастились? Он эти необыкновеллы в последние годы написал, перед гибелью. Десяток страничек всего. Такие маленькие рассказики. Да где же они подевались?
– Про что хоть рассказики?
– Сам не знаю. Они как стихотворения. Их не перескажешь.
– Брось, потом найдешь, давай выпьем.
– Нет. Мне важно, извините.
– Тогда ищи. Будь здоров!
Егор стал пить, а я продолжил ощупывать свою память. В эти минуты поиск андрюхиных рассказов стал для меня смыслом жизни, а сами рассказы – целью. Я медленно продвигался вдоль стены и говорил:
– Ничего не помню. Ничего хорошего не могу вспомнить в жизни. Ни одного дня. Никаких ощущений. Пусто. Смотрю на этот коллаж – и не помню. Даже вчера не помню. Будто кто-то за меня прожил, а мне потом про это рассказал. Но ведь если я сегодня не могу вспомнить, что было со мной вчера, значит, завтра я точно так же позабуду про сегодня, а это все равно, что я сейчас не живу. Значит, наше сегодня, считайте, что не существует. Как же быть? Умереть, что ли, в этом сегодня, чтобы оно осталось со мной навсегда? Но сегодня вряд ли. Это не самый лучший день, чтобы превращать его в вечность. Но как узнать свой лучший день – тот, после которого уже ничего хорошего в жизни не будет?.. Совершенно ничего не помню! Какой-то сон сердца. Не хочу!
– Чего ты там не хочешь? – поинтересовался сосед. – Немедленно выпей, Игорек
Я вздохнул и вернулся на диван. Андрюхины необыкновеллы как в воду канули.
– Я сейчас стаканы принесу, – сказал я. – Будем с вами из стаканов выпивать.
– Да сиди уж. Последние капли допиваем.
– Правда? А я и не заметил. Тогда я скажу тост.
Я встал и высоко поднял свою рюмку – попал прямо в петлю! – и торжественно произнес:
– Однажды в юности я по-настоящему влюбился. Так сильно – в первый и последний раз. Я открывал по утрам глаза – и чувствовал радость и восторг, не понимая спросонья, почему так празднично кругом. А потом вспоминал. Я полюбил все вокруг: ворчание бабушки, подозрительность мамы, папину суровость, всех людей и все их качества, весь этот якобы материальный мир. Потому что во всех предметах и явлениях я видел это нежное лицо, мимолетную улыбку и темную челку над катастрофически прекрасными глазами. Мне достаточно было, что она существует в одном пространстве и времени со мной.
Сосед выпил свою водку и сказал:
– Красиво. Давай я еще за бутылкой сбегаю.
И утер рот ладонью.
Я прошептал:
– А через десять лет эта любовь во мне умерла. Вот так!
И выпил.
Утро подошло к концу.
***
– На ринг вызываются боксеры весовой категории до пятидесяти четырех килограммов! Игорь Патриотов, общество «Трудовые резервы»…
Долговязый тринадцатилетний Игорь пролезает под канатами, выходит в центр ринга, раскланивается на четыре стороны и идет в свой угол.
– Оба боксера проводят свой первый официальный поединок. Формула боя: два раунда по две минуты.
Зрители – такие же пацаны как и Игорь – сидят на скамейках, стоят вдоль стен, толпятся в проходе из раздевалки, даже влезли на гору гимнастических матов, сложенных в углу зала.
Гонг! Бокс!
Зал ревет, свистит и стонет. Игорь слышит только голос своего тренера-секунданта:
– Следи за ногами!
Это значит: за ногами противника. Игорь послушно следит.
Ноги противника выдают каждый его готовящийся удар. Он рождается в ступнях, левой и правой – раз-два! Взлетает по всему телу вверх, к рукам и вливается в перчатку – в удар!
– Следи за ногами!
Левая-правая, раз-два. Сейчас ударит. Но ты уже готов, ты ждешь. Нырок – и перчатка противника безвредно пролетает над твоей макушкой – отскок! И снова танец ног.
Раз – два. Нырок – отскок! И недовольный тренерской окрик:
– Что ты ему кланяешься? Прямой правой!
Игорь послушно бьет правой рукой, – и голова противника дергается от точного попадания.
– Правой! Молодец! В голову! В голову!
И неожиданно бой прекращается. Рефери отталкивает Игоря в угол. Тренер одобрительно хлопает по спине и начинает расшнуровывать перчатки.
– Молодец! Иди в центр.
Неужели все? Так быстро! Игорь послушно выходит.
– Ввиду явного преимущества победа присуждается Игорю Патриотову, общество "Трудовые резервы".
Тишина взрывается от рева подростков. Рука Игоря взлетает вверх: победа.
Игорь, с сумкой через плечо, идет к выходу из раздевалки – и вдруг наталкивается на своего бывшего противника. Тот сидит за распахнутой дверцей крайнего шкафчика и горько плачет, размазывая слезы эластическим бинтом. Товарищи паренька по команде сторонятся его, не заговаривают – смотрят издали, как на зачумленного. Игорь трогает мальчишку за плечо. Юный боксер перестает плакать, глядит на Игоря – узнает и вскакивает на ноги. Злой огонь вспыхивает на мокром лице, паренек шмыгает носом и сжимает кулаки.
– Гад! Ты меня открытой перчаткой! Хочешь, давай здесь? Без перчаток! Пока нет никого. Ну? – Он волнуется, наступает, толкает Игоря в грудь. – Давай! Ну? Посмотрим тогда, кто кого! – И вдруг всхлипывает и сникает. – А теперь… Меня теперь из секции выгоняют! Это мне испытательный был. Не верят, что могу. А я буду! Слышишь ты? Буду!
– Конечно, будешь, – снисходительно говорит великодушный Игорь.
Он снова дотрагивается до плеча паренька, но тот бьет его по этой руке, которую совсем недавно рефери поднимал как руку победителя, бьет – и говорит со злостью:
– Заткнись, гад! Иди отсюда, пока я тебе не накостылял!
Игорь пожал плечами, повернулся и пошел из раздевалки.
От этого удара и этих слов чувство победы и ликование Игоря скисли, досада и стыд вцепились в его уши и затеяли драть их как следует – о-хо-хо! длин-длин-день! – да еще этот Андрюха со своими сомнительными дружками!..
Вечером друг Андрюха ждал Игоря за пустырем, под старой липой. В этот раз с ним были трое незнакомых Игорю парней. Андрюха представил их:
– Это свои, с Садовой, Кабан, Шпанец и Кукуруза, – и представил Игоря: – Наша первая перчатка, прямой в голову! – и добавил: – Так что, держись, робя!
Тогда Кабан, главный над своими, парень лет пятнадцати, сказал насмешливо:
– Ой, я его боюсь!
А Андрюха обиделся за друга и заявил:
– Дай ему, Игореха! Держись, Кабан!
– Ну-ка, ну-ка! Подержусь.
– Вдарь ему, чтоб не выдрючивался. Ну? – Андрюха смотрел на Игоря с восхищением и надеждой.
– Ты что, спятил? – удивился Игорь; драться ему совершено не хотелось; дрался он только в спортзале, больше нигде.
– Ну-ка вдарь мне! – ухмыльнулся Кабан.
– Зачем?
– Ты же боксер. Чемпион! Или ты жалеешь меня?
– Чего ты его жалеешь? Дай ему прикурить! – взвился Андрюха. – Не видишь, цепляется? – Он был оскорблен и неумолим. Эх, Андрюха, Андрюха!
Кабан повернулся к своим и сказал насмешливо:
– Жалеет…
И вдруг с разворота неожиданно ударил Игоря по скуле – так, что сшиб его с ног. Игорь с трудом поднялся. Таких ударов он еще не получал. Андрюха прыгал вокруг него, размахивал руками и что-то кричал, – Игорь слышал только звон в собственной голове. Земля покачивалась у него под ногами. Во рту было кисло и тошнотно. Кабан подошел к Игорю с озабоченным видом и сказал:
– Ну-ка, кровь никак? На-ка утрись? – и протянул заботливый носовой платок.
Игорь доверчиво потянулся к платку – и снова получил по лицу, ткнулся спиной в дерево и остался стоять, как загипнотизированный.
– Что же ты? – в отчаянии завопил Андрюха и вдруг кинулся на Кабана. – Н-на!
Здоровенный Кабан не ожидал такой прыти от щупленького Андрюхи и сперва отступил и несколько раз смазал, прежде чем попал точно – правой в голову. Андрюха упал, но тут же вскочил на ноги и снова кинулся в драку…