Шитье заняло времени в два раза больше, чем она предполагала. До прихода Муши она успела выскользнуть на кухню. Не зацепив ни одного горшка и блюда, Иш-Чель сложила в мешок половинку индюка – будем надеяться, экономная Ишто поверит в то, что его утянули собаки… как и все остальные продукты – перец, десяток початков кукурузы, немного сладкого картофеля, несколько вяленых рыбин. У неё оказался увесистый мешок с едой. Рука сама нащупала глиняный кувшин, и не маленький, а довольно объёмный – тоже мог пригодиться.
Нагруженная таким образом, Иш-Чель, едва дыша, добралась до своей комнаты, где её ждал обеспокоенный Муши.
– Каноэ готово, – прошептал он.
– Хорошо. Идём.
Заговорщики решили плыть между чинампе, пока не окажутся напротив дворца тлатоани. Теночтитлан тускло освещал огонь на центральном теокалли. Иш-Чель осторожно попробовала воду озера рукой – ей предстояло ночное купание, а становилось прохладно.
Муши грёб уверенно, каждый сильный взмах его рук неожиданно далеко продвигал лодку. Предусмотрительный старик нагрузил её свежей рыбой, и оставалось только гадать, что думал хозяин, получивший награду, очевидно, щедрую, за весь груз. Иш-Чель осторожно отодвинула ногой подальше корзины с товаром, чтобы не раздражал запах рыбы.
Свет на вершине храма становился ярче, и лодка ткнулась в твёрдую почву, но Иш-Чель, помнившая, где находятся сады тлатоани с особым зверинцем, нетерпеливо махнула рукой, требуя, чтобы Муши развернул лодку и плыл дальше. Перед ними раскинулась ровная площадка с высоким столбом, где в определённые дни свершался полет людей-птиц, за ней, с мрачным огнём на вершине, выплывал из ночи Великий храм, посвящённый Тлалоку и Уицилопочтли. Муши плыл, держась берега, уверенно огибая теокалли с левой стороны. В ночи темнели очертания дворца тлатоани, сады и парк спускались к самой воде и не были огорожены – их охраняли ягуары Амантлана. Внимательно прислушавшись, Иш-Чель прошептала:
– Вот теперь мы на месте… Держись берега, Муши, но не подплывай слишком близко, – она быстро выскочила из каноэ, почти по пояс погрузившись в прохладную воду озера.
– Госпожа, натритесь этим, – Муши протянул ей небольшой свёрток. – Это отобьёт ваш запах, и ягуары вас не почуют.
– Спасибо.
Узел с одеждой Амантлана Иш-Чель держала на голове. Положив его на сухое место, женщина убедилась – на берегу никого нет, Муши отплыл в темноту, и его не видно. Тогда она сняла с себя всю одежду, вздрогнув от ночной прохлады. Иш-Чель погрузилась в воду, начала мыться. Быстро выскочив из воды, дрожа от холода, Иш-Чель не стала дожидаться, пока тело обсохнет, натёрлась мазью Муши и натянула одежду Амантлана. Запах шкуры животного, смешанный с потом и грязью, ударил в нос терпкой тяжестью, дурманящей голову. Иш-Чель подавила неприятные ощущения. Она понимала, чем сильнее запах Амантлана, тем больше у неё шансов выжить, наткнувшись на сторожей.
Едва натянула маску и взглянула на ночь из пасти с оскаленными клыками животного, как раздался лёгкий шорох в кустах, примыкавших к прибрежной полосе, и налунный свет выпрыгнула пара изящных и крупных пятнистых кошек. Это были ягуары Амантлана.
"Вы не заставили себя ждать…"
Охранники, играясь между собой, крупными прыжками приближались к ней. Она замерла. Если что-то пойдёт не так, ей не спастись – эти дикие кошки любят воду и прекрасно плавают. Внутри всё похолодело от напряжённого ожидания. Она мысленно обратилась с молитвой к богине, умоляя помочь – на чёрном небе яркой вуалью выгнулись дугой звезды – ее услышали!
Ягуары подходили ближе и ближе, их красивые морды тянулись к ней. Одна из грациозных кошек вдруг замерла и сделала неожиданный прыжок в сторону одежды Иш-Чель, аккуратно сложенной у береговой полосы. В момент тонкий хлопок был разорван в клочья, и довольная морда с белоснежным оскалом повернулась к замершей женщине. Дыхание прекратилось, сердце перестало биться, в какой-то миг она поняла, что план её был не просто безумием, а намного больше, и место её в том самом зверинце. Держать в поле зрения обоих кошек у Иш-Чель не получалось, все внимание приковала к себе первая.
Какая разница, кто её съест?
Мелькнула мысль сбежать в лодку, но тут жёлтые глаза ягуара встретились с ее взглядом, и намертво приковали к себе. Ноги Иш-Чель налились неподъёмной тяжестью. До женщины донеслось урчание, было оно довольным или угрожающим, она не знала. Тут она обратила внимание, что даже не дрожит.
"Дрожать-то нужно было раньше…"
Кошка плавно надвигалась на неё, а пришедшая в себя Иш-Чель уже начала прикидывать расстояние до глубокого места озера, когда что-то холодное и мокрое ласково ткнулось в её онемевшую руку.
Довольное урчание второй кошки, которая нежно тёрлась о её ноги, было настолько неожиданным, что Иш-Чель опустилась на песок, как подкошенная. Ягуары требовали от неё ласки, нетерпеливо тычась в неё носами. Страх отступил.
Смахнув с глаз набежавшие слезы, Иш-Чель собралась с силами, встала и, прихватив узелок, который облизал один из ягуаров, направилась вглубь сада.
Звери вприпрыжку бежали рядом. Вскоре к весёлой компании присоединились ещё три кошки. Появление сопровождалось дружеским приветствием, состоящим из мокрого тыканья и ласковых толчков в ноги.
Каждый раз при новом прикосновении, к которому нельзя было относиться без дрожи, Иш-Чель вся сжималась и готовилась ощутить на своём горле ровный ряд зубов животных, трусцой бежавших рядом.
Ягуары весело прыгали, а Иш-Чель озиралась по сторонам сада, боясь, что они создают много шума, но, очевидно, именно этот шум и был необходимой защитой. Никто не рискнул бы войти на территорию, охраняемую такими жизнерадостными охранниками.
Группа приблизились к каменной стене, где начинались клетки с рабами. Учуяв резкий запах людей, ягуары фыркнули и отбежали в сторону, уселись полукругом.
Иш-Чель, продвигаласьвдоль стеныот клетки к клетке, когда в прутья вцепились руки, и раздался тихий шёпот:
– Кто тебе нужен?
Вопрос был так неожидан, что Иш-Чель смешалась, не зная как на него ответить. Казалось, она все продумала, учла, но вот как найти ночью среди сотен людей того, кто ей нужен, не знала.
Известно ли пленникам настоящее имя Кинич-Ахава? Нет ли среди них предателя? Этот и многие другие вопросы навалились на женщину, вызывая дикую панику, какую не могли доставить своим присутствием даже ягуары.
"Что ответить?"
Время работало не на неё. И тогда она решила рискнуть.
– Я ищу близких из Коацаока…
– Здесь Кинич-Ахава, через две клетки, женщина, – голос, сначала выражавший робкую надежду, по мере того, как говоривший понимал, что это не к нему, терял жизненную силу и последние слова произнёс едва слышно.
Иш-Чель поняла и бросилась к камере, где должен был находиться тот, кого она признала на площади Теночтитлана.
Дрожа, Иш-Чель вынула кремниевый нож и подошла к решётке. Та была из толстых деревяшек, переплетённых кожаными ремешками. При достаточной силе она могла бы и сама их перерезать. С земли поднялся, пошатываясь, человек и подошёл к ней.
– Кто тебе нужен? – донёсся до неё шёпот.
Перед ней, в темноте стоял Кинич-Ахава.
– Кинич-Ахава…
– Перед тобой. Кто ты?
Вопрос повис в воздухе. Кто она?! Да ведь ему неизвестно, что она жива!.. Что это не её дух пришёл к нему! А вдруг испугается? Не поверит словам?! И тогда всё зря!
– Кто ты? – Кинич-Ахава подошёл вплотную к решётке. Руки легли на перекладины. Он придвинул лицо ближе, тщетно вглядываясь в темноту. Иш-Чель решилась. Она приблизилась, накрыла его руки своими и уверенно сказала:
– Это я… Иш-Чель. Я не призрак, я осталась жива… – реакция Кинич-Ахава была естественной – он отпрянул и замер.
Это обрадовало. Кинич-Ахава был воистину храбрым человеком.
– Кто? – едва выдавил он снова, не веря своим ушам. Тьма мешала ему рассмотреть женщину, к тому жезлобный оскал на маске кого угодно мог повергнуть в ужас днём, а ночью настолько искажал черты, что даже при очень большом желании рассмотреть что-либо было просто невозможно.
– Я – Иш-Чель и пришла тебя спасти.
Из туч выходила луна.
– Как ты собираешься это сделать?
Невозмутимая деловитость слегка смутила Иш-Чель. Она ожидала встретить хоть какую-то радость, смущение, но пленник равнодушно взял протянутый нож, и спокойно начал перерезать связывающие перекладины ремни.
Они работали быстро и сосредоточенно, когда образовали проем, достаточный, чтобы Кинич-Ахава мог вылезти, Иш-Чель протянула ему узел с одеждой и глиняный кувшин с водой.
– Ты должен тщательно вымыть тело и натереться мазью, иначе ягуары тебя не пропустят, – Иш-Чель увидела его кивок.
На некоторое время он исчез в глубине камеры. Вынужденная ждать, Иш-Чель присела рядом с клеткой и погладила подошедшую к ней дикую кошку. Та довольно мурлыкнула и улеглась на её ногах. У женщины уже не было сил, чтобы хоть как-то отреагировать на столь нежное соседство, и она равнодушно почесала ягуара за ушами.
Тихий шорох подсказал ей, что Кинич-Ахава вылезает. Он ловко подтянулся на прутьях сверху и грациозно опустил худое тело рядом с Иш-Чель. Ягуар, недовольно ворча, ткнулся мордой в ногу, но, чуя всё тот же запах, отошёл.
Не говоря ни слова, пара двинулась к воде. Ягуары по-прежнему весело сопровождали их. Безумный план Иш-Чель удался. Они спокойно прыгнули в воду, а на шум гребков быстро подплыл Муши. Мужчины сели на весла, и каноэ птицей полетело в ночь.
Только когда Теночтитлан, освещённый огнём теокалли, остался далеко позади, Иш-Чель начала бить мелкая дрожь. Она натянула оба меховых плаща, прихваченных из кладовой Амантлана. Мужчины гребли без передышки, несмотря на почтенный возраст Муши, и никому из них плащ был не нужен. Вскоре мелькнул небольшой мыс, где располагался пригородный дом Амантлана. Вид спящего дома привёл Иш-Чель в чувство.
– Стойте! – резко отдала приказ.
Муши много лет был рабом и привык исполнять мгновенно. Он тут же поднял весло, а Кинич-Ахава не успел, отчего каноэ сделало крутой разворот к берегу.
– В чем дело? – раздражённо спросил бывший пленник, не понимая, из-за чего остановка.
– Правь к берегу, Муши. Потом отвезёшь Кинич-Ахава.
– Зачем к берегу?
– Ты получил свободу. Я не могу бежать.
– Почему?
– У меня маленький ребёнок, он не выдержит дороги.
– Вот как… Ты стала женой мешика?.. Хотя, какое право я имею осуждать, если потерял тебя, а ты спаслась.
– Это твой сын, Кинич-Ахава.
– Я приму твоего ребёнка, Иш-Чель, – не понял Кинич-Ахава.
– Это наш ребёнок, и он слишком мал для такой дороги. Иди один!
– Может, ты и права… – Кинич-Ахава опустил весло и стал помогать Муши править к берегу.
А Иш-Чель не знала, как понять его последние слова, к чему их отнести: к ребёнку, дороге? И вообще, перед ней Кинич-Ахаваили она вытащила из клетки совершенно чужого человека?! Луна светила ярко, и позволила женщине внимательно рассмотреть черты спасённого. Да, это был Кинич-Ахава, который сосредоточился на том, чтобы лодка быстрее достигла берега.
– Ты не веришь, что это я? – Кинич-Ахава поймал взгляд бывшей жены, а молчание Иш-Чель было достаточно красноречиво, и он продолжил: – Я свыкся с тем, что ты умерла. Моя жизнь – это каждодневная борьба с мешиками. Ребёнок слишком мал, чтобы выдержать, а ты… У тебя уже совсем другая жизнь. Никогда бы не подумал, что ты попытаешься меня спасти… Я так глупо попал в плен… Носпасибо! – лодка коснулась берега, и Иш-Чель выпрыгнула.
Последний раз она кинула взгляд на человека, которого так любила.
– Я обещаю тебе вернуться, когда сын подрастёт… – что он сказал дальше, Иш-Чель не услышала. Лодка отплыла, но ей уже было все равно.
Часть III. ЗОЛОТОЕ ПЕРЫШКО КОЛИБРИ
ГИБЕЛЬ ШОЧИ
После побега Кинич-Ахава прошла неделя. На удивление, она оказалась такой же размеренной, как и всё то время, которое женщина прожила в Теночтитлане. Исчезновение Кинич-Ахава осталось властями незамеченным. Возможно, стражи решили, что раба-беглеца разорвали ягуары Шочи, а, может быть, боясь за свои жизни, охранники просто скрыли сам факт исчезновения одного пленника, даже не подозревая о его значении.
Тишина и спокойствие ощущалась во всем. По городу так же чинно и важно расхаживали пилли; спешили рабы с плетёными корзинами, доверху наполненными овощами и фруктами; в тени деревьев, прячась от жары, кокетничали с воинами незамужние девушки. Гордый Попокатепетль, сияя белоснежным воротником снегов, курил свою трубку, выпуская тёмные кольца дыма в ясное летнее небо. Жрецы неспешно готовились к очередным праздникам и чествованиям богов. И Иш-Чель успокоилась. Её перестал волновать побег, но вот сама встреча с мужем…
Занимаясь домашними делами, она постоянно вспоминала каждое слово, сказанное Кинич-Ахава, его обещание вернуться и не могла понять – что же было в этой встрече не так?
Прежде всего, она не почувствовала никакой близости, никакие чувства не всколыхнулись в её душе к бывшему мужу… Вот она и произнесла то определение, от которого бежала столько времени… Она спасла просто человека из своей прошлой жизни. Человека одной с нею крови, который был когда-то ей мужем, отцом её ребёнка, но остался только братом. И всё? Зачем тогда она его спасала, зачем рисковала? В память о прошлом? Правда, Амантлан обмолвился когда-то, что в Коацаоке был заговор против молодого халач-виника. Так, может быть, она неправа, обвиняя его? И потом, кем была она тогда, в той далёкой прошлой жизни? Живым воплощением богини, женой молодого правителя. А кем он – Кинич-Ахава? Человеком, который отвечал за стольких людей. Он без сомнений и страха взял на себя непосильную ношу ответственности. Вот он и выбрал – пожертвовал женой для счастья граждан Коацаока…Поступить иначе? Нет, не мог.
Иначе мог поступить только муж, но его пришлось долго уговаривать и убеждать, и, можно ли ту провалившуюся попытку побега считать добровольным желанием, идущим из самого сердца? Когда поступить по-другому просто не можешь, не столько для другого человека, сколько для самого себя… Хотя, кажется, он её любил, кажется, был родным и близким. Кажется, или так оно и было?
Здесь она каждый раз останавливалась. Не верить в прошлые отношения, их любовь, она себе не позволяла – именно они продолжали поддерживать её в мире мешиков, но ведь где-то в чем-то эти отношения не выдержали проверки… И не с её стороны произошло предательство. Что ж такое?! Ну, спасла человека! Возможно, им просто повезло, так зачем она всё время пытается об этом думать? Какой смысл копаться в чувствах, которые, как оказалось, умерли и уже не властны над нею? И ведь она когда-то уже решила, что начнёт новую жизнь в этой стране.
Назад пути нет!.. Раз ей удалось спастись… Ведь она не просто беглая рабыня, а сбежавшая жертва, которая навлекла своим побегом гибель на целый город… А это столько жизней… И ей ли не знать, что нет преступления страшнее, чем непринятие своей участи. Только вот она не хотела умирать. Иш-Чель не понимала, что двигало ею в те часы ожидания смерти, породило тот неожиданный, противоестественный бунт против вековых устоев. Почему она не испытала радости от приближения свидания с богами? Почему оказанная честь – нести радость богу Чаку, согласно выбору соплеменников, не перевесила желания остаться на земле, рядом с Кинич-Ахава? Но богу Чаку и богине Иш-Чель не нужна была её жизнь. Именно любимая богиня Плодородия и Луны дала возможность спастись, предупредив о своём решении долгожданным дождём и радугой…
Неужели её любовь, семейная жизнь, простые радости перевесили гражданский долг? А у Кинич-Ахава, наоборот, честь, совесть, забота о жителях города оказались на первом месте. Пожалуй, она не имела права осуждать его за то, что он тогда её не спас. Да, собственно, он и не смог бы этого сделать. Ни как муж, который подчинился решению жрецов, потому что перед богом Чаку он был простым смертным человеком; ни как правитель, решающий проблемы тысяч подданных, готовый пожертвовать одной, двумя, тремя женщинами ради спасения многих. Кто был он тогда, какие перед ним стояли задачи? И кто она даже сейчас, что значит её жизнь, тогда и теперь? Неужели её жизнь никогда не имела никакой цены, и она всегда была и будет разменной жменей зёрен чоколатля?! Иш-Чель решила, что рассуждения увели её куда-то в сторону, туда, где она не найдёт ответа на свои вопросы.