– Зовите меня Витамин, – прошептал он, пародируя «Моби Дика», и зябко передернул плечами. Этой зимой он не мазал грязью ножки своей кровати и вчера за обедом съел несколько ломтей деликатесного ростбифа по-лондонски (ему даже позволили выпить бокал шампанского в полночь!), но все же он снова и совершенно явственно ощутил, что почти способен видеть все западное побережье Америки в какой-то недоступной зрению спектральной частоте (как будто его глаза смотрели и под землю, и в небо) и слышать биение сердец, всхлипы, тайные встречи и предательства через едва уловимую вибрацию пальм, ограничивавших обочины автострад, и горного шалфея, и сорняков с городских пустырей. А в глубине, под сознательным уровнем разума, он будто бы еле-еле, словно из дали, не измеряемой никакой мерой естественного пространства, слышал выкрики, и рыдания, и смех сущностей, не являвшихся частями его собственного существа. Ему уже доводилось испытывать подобное ощущение полного знания, но обычно это случалось в глубоком сне или в зыбком состоянии между бодрствованием и сном, однако сейчас он определенно не спал.
Он поднялся и быстро, но тщательно оделся – кроссовки «Рибок», удобные джинсы, свободная фланелевая рубашка поверх повязки, обхватывающей нижние ребра, – и застегнул ремень лишь после того, как убедился, что перекрутил его лентой Мебиуса.
Моргая спросонок, он позволил взгляду обежать комнату – трехсоткратный телескоп «Таско», стоявший в углу, черно-белый фотопортрет Томаса Эдисона в рамке на стене, папки для коллекции монет, письменный стол, на котором валялась небрежно брошенная одежда и, поверх нее, однополозные роликовые коньки.
Он удивленно дернулся, и в следующий миг где-то за окном, во дворе, женский голос скорбно воскликнул:
– Вот же черт!
– Часики пошли по времени бара, друзья, – будто невольно прошептал Кути и, открыв дверь спальни, вышел в коридор, который вел к кухне и гостиной.
По пути он услышал движение в спальне своих приемных родителей, но решил сначала узнать, что случилось, и лишь потом говорить с ними. Он поспешил ко входной двери, снял цепочку, в звенья которой были продеты перья, и отодвинул засов.
Когда Кути переступил порог и прикрыл за собой дверь, хозяйка дома только-только вышла из-за угла – со двора, где находилась автостоянка для жильцов; по ее смуглому лицу катились слезы.
– О, Кути! – воскликнула она. – Все чудища умерли!
«Они умерли давным-давно», – подумал Кути, но сразу понял, что имела в виду хозяйка. Утренний воздух обжигал холодом его курчавые, влажные от пота волосы, но в ветре все еще ощущался ночной запах жасмина, и подросток чувствовал, что готов разрешить этот кризис.
– Джоанна, покажите мне, что случилось, – мягким тоном сказал он.
– Это там, возле мусорных баков и машины Пита. – Она тяжелым шагом двинулась обратно, туда, откуда пришла; халат развевался на ходу, открывая обтянутые лосинами икры. – Я вечером дала им нового гравия, – говорила она через плечо, – они не могли им отравиться?
Кути вспомнил свой сон о женщине, бегущей через виноградник с окровавленным посохом, обвитым плющом, и, свернув вслед за Джоанной на залитую косыми лучами восходящего солнца автостоянку, сказал ей в спину:
– То, что убило их, никак не связано с тем, что здесь происходит.
По пятам за ней он приплелся на стоянку, похожую на шахматную доску из неровных квадратов асфальта и бетона, и, обойдя сзади накрытый тентом вэн, остановился рядом с домохозяйкой.
Чудища, как она их всегда называла, определенно были мертвы. Три тела распростерлись на мостовой и ледяной травке, далеко высунув узловатые старые руки из грязных манжет рубашек, отороченных засаленной бахромой, раззявив рты, окруженные седыми посмертными бородами и бакенбардами; их глаза тупо пялились в небо сквозь подобранные на помойках очки.
Кути тряхнул головой и неловко разодрал все еще непослушными пальцами курчавые волосы.
– Ужасно, – сказал он. – И что же нам с ними делать?
Джоанна шмыгнула носом.
– Их нужно похоронить, да?
– Джоанна, эти люди умерли давным-давно, – ответил Кути, – и это вовсе не их тела. Это вообще ничьи тела. Да коронер с ума свихнется, если они попадут к нему. Там и внутренних органов, в общем-то, нет, как у морского слизня… И я всегда думал, что скелеты у них устроены очень произвольно – глядя на то, как они ходят. Ходили. Сомневаюсь, что у них есть узоры на пальцах.
Джоанна снова вздохнула:
– Хорошо, что я успела на Рождество угостить их стеклянными конфетами.
– Им понравилось угощение, – рассеянно сказал Кути. Покойный муж Джоанны (пусть они и не состояли в браке официально) имел обыкновение подкармливать этих несуразных существ, и последние годы Джоанна, в память о нем, покупала для них декоративные стеклянные конфетки и тому подобное. Они не были способны потреблять органическую пищу, потому что она попросту гнила бы в их декоративных желудках, но им как будто бы нравилось есть то, что походило на пищу.
– Господи помилуй, – прозвучал мужской голос за спиной Кути, а женский продолжил: – От чего же они могли умереть?
Кути обернулся к своим приемным родителям:
– С добрым утром. Я рассчитывал, что успею прикрыть их брезентом, прежде чем вы встанете, и не портить вам настроение до кофе.
Приемная мать посмотрел ему в лицо и перевела взгляд на его бок.
– Кути, – сказала она, и ее плавное контральто вдруг стало резким от тревоги, – у тебя идет кровь. Я хочу сказать: сильнее, чем обычно.
Кути уже и сам почувствовал, что от нижнего ребра распространяется горячее тепло.
– Да, Анжелика, знаю, – ответил он и перевел взгляд на приемного отца:
– Пит, давай пока что сложим этих повторных мертвецов к тебе в машину. А потом, думаю, лучше будет пойти к Джоанне и все обсудить… Сдается мне, что нам предстоит напряженный день. И тяжелый год.
Обычно – почти всегда – он называл их «мама» и «папа», и то, что он обратился к ним по именам, сразу пресекло дальнейшие разговоры, и взрослые кивнули.
– Сварю кофе, – сказала Анжелика и направилась к дому.
Пит Салливан потер подбородок и сказал:
– Пожалуй, возьмем в машине одеяло и отнесем на нем. Не хочется мне прикасаться к их… шкурам.
До замужества Анжелика (ныне Салливан) носила фамилию Элизелд; у нее было худое вытянутое лицо с высокими скулами, как на картинах Эль Греко, а длинные прямые волосы были так же черны, как непокорная грива Кути. Войдя в кухню Джоанны, она поставила четыре кофейные чашки с водой в микроволновку, насыпала кофе в купленную по случаю ресторанную кофеварку, включила все это, торопливо собрала волосы в хвост и поспешила в кабинет управляющего.
На захламленном столе чуть слышно гудел телевизор, но экран его был темным, и комнату освещало лишь желтое сияние, просачивавшееся сквозь пыльное, загороженное снаружи виноградными листьями окно, которое находилось почти под потолком. У противоположной стены стояла затертая тахта, и Анжелика изящно поднялась на нее и потянулась к висевшим выше книжным полкам.
Выбрав несколько томов, она уронила их на диванные подушки, а заодно сняла и потемневшую от табачного дыма игрушечную свинку, спрыгнула на пол, резко втянула ноздрями воздух и поспешила обратно на кухню – но кофе даже и не собирался закипать.
Тут в дверь резко и сильно постучали, она подскочила от неожиданности и, быстро повернувшись к двери, увидела Кути, глядевшего на нее сквозь затянутое москитной сеткой окошко в двери; подросток открыл дверь и вошел, а за ним Джоанна и Пит.
– Нет, мама, ты живешь не по времени бара, – сказал запыхавшийся Кути. – Ты вздрогнула после того, как я постучал в дверь, и папа подпрыгнул после того, как я плеснул ему за шиворот холодной воды из шланга.
Волосы Пита, в которых уже виднелась проседь, были влажными; он кивнул:
– Ну, не сказать, чтобы сильно после.
Джоанна с явной растерянностью уставилась на Кути, и он пояснил:
– Жить по времени бара означает реагировать на события за мгновение до того, как они случаются, как будто ты вибрируешь в границах «сейчас», но чуть-чуть высовываешься за них. Это… сопереживательно индуцированный резонанс, означающий, что кто-то обращает на тебя внимание, разглядывает тебя магическим образом. – Он посмотрел на Пита и Анжелику: – Я перешел на время бара, как только проснулся. Когда Джоанна нашла чудищ, я вздрогнул за секунду до того, как она вскрикнула, а когда мы только что вернулись в квартиру, чтобы вымыть руки, я потянулся к телефону за мгновение до звонка.
Кути и трое взрослых перешли из кухни в вытянутый полутемный кабинет Пита.
– Звонила одна из твоих клиенток, – сообщил Кути Анжелике, – миссис Перес. Она сказала, что призраки ее бабушки и дедушки исчезли из железных котлов, куда ты их посадила, а котлы напрочь утратили магнитное притяжение. Ах да, еще я заметил, что из шкафа возле нашей двери исчезла фигурка вуду – цементный человечек с глазами и ртом из раковин каури.
– Изваяние Элегуа? – произнесла Анжелика и словно без сил рухнула на кушетку. – Он… он же Владыка перекрестков… Что может означать его исчезновение? Он же весит фунтов тридцать, не меньше! Монолитный бетон! Кути, я ведь, кажется, не забыла умилостивить его на той неделе?
Кути с мрачным видом покачал головой:
– Ты облила его ромом, а я положил в шкаф вяленое мясо и дозатор с конфетами «Пец».
Пит принюхался к затхлому воздуху кабинета:
– Интересно, почему сегодня повсюду пахнет подгоревшим кофе?
– Кути, – сказала Анжелика, – что сегодня происходит?
Кути с видимым усилием взгромоздился на стол рядом с тихонько жужжавшим телевизором с темным экраном и вытащил рубашку из штанов – повязка, приклеенная к ребрам, окрасилась красным, и, пока все разглядывали его бок, струйка крови протекла из-под бинта и скатилась под ремень.
– Левая рука онемела, – сказал он, сгибая и разгибая пальцы, – и пока мы носили мертвых чудищ, мне пришлось дважды отдохнуть, потому что в ногах силы не осталось.
Он взглянул на свою приемную мать.
– Сейчас середина зимы, – продолжил он невыразительным, но напряженным голосом. – В этот сезон мне иногда снится, что я способен чувствовать западное побережье Америки… Нынче утром… – Он помолчал и вскинул голову. – Хотя и до сих пор я испытываю это чувство наяву. Во сне я видел сумасшедшую женщину, которая бежала по винограднику, размахивая окровавленным жезлом, обвитым побегами плюща, с наколотой на конце сосновой шишкой. – Он опустил полы рубашки и небрежно заправил их за пояс. – Где-то очень сильно нарушилось равновесие сил – и кто-то обратил внимание на меня. Кто-то направляется сюда, и я сомневаюсь, что все хитрости «Солвилля» обманут этого «кого-то».
– Сквозь них невозможно ничего увидеть! – истово заявила Джоанна. Ее покойный муж Соломон – Сол – Шэдроу купил этот дом в 1974 году, потому что его планировка путала экстрасенсорные поиски, и почти двадцать лет добавлял к зданию комнаты и целые крылья, перекладывал систему водопровода и электросеть, установил несколько десятков старомодных телевизионных антенн, на которые развесил для усиления эффекта стручки рожкового дерева, и искусственные зубы, и старые радиодетали; в результате получилось эксцентричное нагромождение построек, навесов, гаражей, труб и проводов. И даже теперь, через два с лишним года после его смерти, квартиранты называли несуразное старое сооружение «Солвиллем».
Пит Салливан, являвшийся теперь и управляющим, и ремонтником дома, старательно поддерживал идиосинкразические строительные и ремонтные программы; теперь на его худом загорелом лице появилась мрачная улыбка.
– И что же такое ты чувствуешь, сынок?
– Это… – неуверенно начал Кути, блуждая несфокусированным взглядом по потолку… – я почти что вижу… колесницу… или… золотую чашу? – «Может быть, это карта Таро масти чаши в паре с картой колесницы из старших арканов?» – приближающуюся сюда. – Он взглянул на Джоанну и безрадостно улыбнулся: – Я думаю, что оно может найти меня даже здесь и что кто-то в нем едет или несет его.
Анжелика сердито мотнула головой:
– Кути, неужели дело в том, что это должно было случиться? Мы застряли здесь именно поэтому?
– И по той же причине не пустились в бега, – подхватил Пит, – а закрепились на нашем плацдарме.
– И Кути стал ийяво, – добавила Джоанна и кивнула в сторону кухни. – А из обломков, оставшихся после землетрясения от дома с привидениями, было построено это здание. И…
– Кути вовсе не ийяво, – перебила ее Анжелика, произнеся это существительное женского рода, заимствованное из языка йоруба, как ругательство. – Он не прошел инициацию кариоча. Пит, объясни ей.
Кути посмотрел на своего приемного отца и улыбнулся.
– Да, – мягко сказал он, – объясни ей, папа.
Пит Салливан вынул из кармана рубашки пачку «Мальборо» и откашлялся, прочищая горло.
– М-м… Во Франции есть город Невер… – обратился он к жене, явно придумав какой-то каламбур.
Она рассмеялась, хоть и было заметно, что через силу:
– Я знаю, что «верю» и «не верю» – не аргументы. И какое отношение вера имеет к тому, о чем я говорю? Кариоча – очень специфический ритуал, с бритьем головы, шрамами на скальпе, с обязательным участием троих специально посвященных барабанщиков, играющих на священных барабанах бата, – и ничего из этого с Кути не делалось!
– Согласно букве закона – да, – ответил Пит и, вытряхнув из пачки сигарету, заставил ее подлететь в воздух и перевернуться над тыльной стороной ладони, – но как насчет духовной стороны вопроса? – Он чиркнул спичкой, втянул облачко дыма и зажал горящую палочку в кулаке, который, когда он разжал пальцы, оказался пустым. – Посуди сама, Анжи, ведь, если отбросить формальности, суть обряда кариочи заключается в том, что к человеку в голову подсаживают живого и бодрого духа, верно? И все равно, как называть его – призраком или оришей. Но после этого человек, побывавший его носителем… э-э… становится другим. Так что ты сама отлично можешь рассказать, в каком состоянии пребывал Кути, когда мы нашли его два года назад. Полагаю, он сейчас не омо, потому что ориша покинул его голову добровольно… но ведь все это с мальчиком действительно случилось.
– Я видела его, когда он был montado, одержимым, – сказала Джоанна, – на этой самой кухне, с тем телефоном и yerba buena y tequila[6]. Он, ориша нашего мальчика, обладал великим ashe – силой и удачей – и сумел сделать из ароматной травки, водки и точилки для карандашей телефон, по которому можно было говорить с умершими. – Она посмотрела на него и досадливо улыбнулась: – Так что, Кути, твоя голова и правда уже не девственна.
– В этом, Джоанна, больше правды, чем поэтического преувеличения, – согласился Кути и спрыгнул со стола. – Да, мама, это ощущается примерно так. – Голос звучал нетвердо, однако ему удалось сохранить уверенный вид, когда он жестом окровавленной руки обвел дом и окружавший его участок. – Именно поэтому мы находимся здесь и я есть то, что я есть. – Он устало улыбнулся и добавил: – Поэтому твой мексиканский колдун заставил тебя дать своей магической лавочке такое неприятное название. И это место лучше всего подходит для того, чтобы встретить приближающееся. «Солвилль» не может спрятать нас, но это укрепленная позиция. Мы можем… принять их, кто бы они ни были… дать им аудиенцию.
Анжелика сидела на диване и листала страницы потрепанного экземпляра «Избранных молитв» Кардека. Среди книг, которые она сняла с полки, были «Одо-магнетические письма» Рейхенбаха, тетрадка со спиральным скреплением с рукописной копией шекспировской пьесы «Троил и Крессида» и «Cunjuro del Tobaco»[7] Гульермо Сенисы-Бендиги.
– Далеко они отсюда? – резко спросила она, не отрывая взгляда от книги. – Откуда они движутся? Из Лос-Анджелеса? Нью-Йорка? Тибета? С Марса?