Опять же, лишний народишко, особо лихой и вредный, из их княжества в наёмники к соседям подался: и в стране потише стало, и денежки добытые шлют семьям, а те их тратят дома. Всё стране польза.
Посылки, опять же, домой шлют. Есть, чем поживиться у соседей. Центральное – самое богатое княжество. Зажиточно людишки живут (точнее, жили), не грех и с соседями поделиться. Добром не дадут, конечно, но под шумок кусок всегда незаметно урвешь, ежели расторопный. А другие туда и не лезут.
Экономика у правых на грани краха, а тут всё ж лишняя копейка в карман. Уже людям спокойнее. Сумеешь ситуацией воспользоваться и прекрасно, со всех сторон хорошо. Так что правые изо всех сил старались, чтобы хорошо было им и только им. Так что чем у соседей хуже, тем им лучше.
В мире всего поровну: и плохого, и хорошего. Правые любили воду мутить во всей округе; в мутной воде легче ловить рыбку с помощью запрещённых снастей и приёмов – глаз меньше. Пусть всё плохое происходит вокруг их княжества, а не внутри, – думали правые, – тогда им, возможно, всё лучшее удастся отхватить у соседей.
Левые сразу возмутились, когда узнали о гибели старого князя и захвате власти Годиной, который никакого права на неё не имел, но пока только вслух высказались, и довольно резко, а во внутренние дела чужого княжества не полезли. Выжидали.
Ну, высказались – и пусть себе. Когда это кто кого слушал?!
Выжидали все, только Године с приспешниками выжидать было некогда: он быстренько организовал посольство в Правое княжество, всячески с ними лебезил и раскланивался и выдавил – таки из них обещание, что подкинут деньжат на развитие, разумеется, в долг, который он, Година, впрочем, отдавать никогда и не собирался, но клятвенно обещал.
Дурная это привычка – долги отдавать: только начни – уже не остановишься, так и будешь, как последний дурак, свои денежки в чужие карманы рассовывать. Ибо давно заметили: берёшь чужие – отдаёшь свои. А всего своего Године жаль. Не любит он со своим добром расставаться. Уж если в руках подержал – всё, ничем не вырвешь. Прикипало намертво. Философия его в данном вопросе проста: что в руки попало, даже если подержать дали, то твоё навеки.
Правые тоже за просто так раскошеливаться не собирались, но Година уверил (семь часов без малого языком молол!), что как только найдет золотой запас государства, упрятанный старым князем, сразу половину правым подарит и плюс ещё долг вернет.
Говорить – то говорил, а сам фигу в кармане держал и злорадно ухмылялся про себя. Держите карман шире, остолопы! Золото и нам не лишнее! Не то что половинку моего добра, отражение его не увидите! Да и со своим попрощаетесь. Не дурак же он в самом деле долги отдавать?! Этак и сам по миру пойдешь. Нет уж, что ему, Године, в руки попало, то уже из них вжись не вырвется.
Знали правые, что запас золота у соседей велик, разгорелись глаза их от алчности, пообещали денег соседу, вот только не знали пока, где их взять, эти самые деньги. Нарисовать, что ли?!
Спешил Година. Ночей не спал, ворочался в княжеских покоях, словно блохи его ели. Ногти все изгрыз. Народ в центральном княжестве бунтовал. Справедливости жаждал. А кто-нибудь хоть раз эту самую справедливость видел, в руках держал?! То-то же, что нет! Так какого ж рожна им надо?!
Появились у бунтующей толпы и свои лидеры, и она враз перестала быть толпой – стала силой народной. Только этого не хватало Године для счастья!
Но у Годины всё под рукой: княжеская армия, полиция, дворцовая охрана, финансы, а у народа лишь одно есть – желание его сбросить и вернуть на трон молодого князя с очаровательной княгиней, которые пока у Левых в княжестве гостят поневоле.
Посмотрим, чья возьмет… Крутится по утрам Година на ложе, сбивает простыню в ком, зубами скрежещет. Врешь, не возьмешь! Есть и у него сторонники, которые тоже жаждут власти и денег. Година много чего им наобещал. Что ему обещаний жалко?!
Прохладное поначалу утро плавно переходило в более жаркий день. Ветер шустро разогнал облака на нахмурившемся было с утра небе и быстренько пригнал откуда-то разоспавшееся излишне солнце. Обычный яркий июньский день вступил в свои права.
Щур не замечал изменений в природе: он медленно шёл домой, задумчиво глядя под ноги. Поддерживать самозваного князя он не желал, но в одиночку с ним не справишься и именно поэтому надо создавать ополчение, иначе с этими вурдалаками не совладать. Это воевода понимал ясно. Но с чего начинать?!
Повезло, что именно на нем остановил выбор Година, потому что теперь можно не прятаться, а собирать ополчение открыто, не таясь. Правда, цель у них будет прямо противоположная, но знать об этом самозванцу вовсе ни к чему.
Задумался старый воевода не на шутку, идёт, никого не видит перед собой, голову повесил. А люди, которые не спали ранним утром и видели, как его стража во дворец доставила, удивлённо смотрели ему вслед.
Надо же, выпустили?! – шушукались некоторые. – Неужели и Щур на сторону Гадины перешёл?! Неужто переметнулся?! Да не может быть?! Но ведь выпустили же!…
Никто Годину иначе как ГАДИНОЙ и не звал. За глаза, разумеется. В глаза как скажешь?! Он же от народа не только глаза бесстыжие прячет; он сам, весь целиком, от людей прячется. Во дворец не зайдешь, не к себе домой; а на улицу Гадину и калачом не выманишь.
Неужели переметнулся?! – задавали себе вопрос горожане и сами себе отвечали. – Нет, не мог старый воевода перейти на сторону врага. Кто угодно, но только не он. Иначе нет в мире ни верности, ни чести, если такие люди на сторону кривды станут.
А что ГАДИНА – враг всей страны, враг своего народа, в этом никто из простолюдинов не сомневался. И не только из простолюдинов: купцы и ремесленники захватом власти недовольны; военные ропщут; женщины, старики и дети – и те не молчат.
Так почему ж его отпустили?! Воеводу-то?!
Купец Али – мирный человек. Его дело торговое: знай барыши наживай, товар, людям нужный, вози, содержи лавку свою в порядке. Ему всё едино, кто у власти, лишь бы не трогали. Старый князь не подарок был и капризен сверх меры, но терпеть можно. Молодой добрее, спокойнее, так его выгнали, а на трон сели и вовсе нелюди: с первых дней ободрали купцов как липку, и всё им мало. Государственные интересы, мол, требуют…
А какое у них государство?! У самозванцев-то?! Государство – это в первую очередь люди, а уж потом – интересы…
А у него, у Али, разве нет интересов?! Кто его детей кормить будет?! Эти новые власти в глотке кусок увидят и тот вырвут! В руке ложку заметят – с рукой оторвут!
Князь обдриста…ый! Кто его князем выбирал?! Так и он, Али, может себя князем назначить. У него денег больше, чем у Гадины. Только вот наглости куда меньше. А тут именно наглость и нужна: отморозков вокруг собрать, дворец оккупировать, князей изгнать, а кого и казнить, казну захватить и сделать козью морду – так, мол, и БУЛО!
Стоит Али на пороге своего дома, смотрит на старого воеводу и думу думает: лавку его, считай, разгромили, разграбили; делать ему пока особо нечего, а воевода Щур хоть и стар, но в маразм не впал ещё, науку военную всю превзошёл и с нечистой силой, поговаривают, знается; кому, как не ему, возглавить народное ополчение. Невпервой воеводе на защиту княжества становиться, невпервой служивый народ за собой вести.
Кому и верить, если не Щуру?! Не век же ему, купцу Али, без дела на крылечке посиживать да собственные капиталы на ветер пускать?! Досидишься, что суму нищенскую шить придется да под окошками христарадничать. Ну нет!
Уж если тратить денежки, так на будущее. На лучшее будущее. А оно вот оно, это будущее, или надежда на него, – мимо идёт, голову повесив, думу думает. О чём?! И решился Али на откровенный разговор. С тревогой и отчаяньем решился. Авось, хуже не будет, ибо некуда уже хуже. Приплыли.
Шагнул купец на дорогу, решительно шагнул, прямо под ноги Щуру.
– Рад видеть вас, милостивый государь, в добром здравии, – ласково заговорил Али и улыбнулся со всей приветливостью, на какую был способен. Дрогнуло внутри от страха: а ну как осерчает воевода за вольность излишнюю. Высокого полета птица. Не Али чета. Глянул на него Щур, и успокоился купец. Можно говорить спокойно, открыто. Этот поймет. Простой люд редко в правителях ошибается. Верную оценку дает. А за воеводу почти всяк в огонь и воду пойдет. Уж Али знает. – Отпустил тебя супостат, батюшка воевода. И слава Богу. Видел я, как утром тебя вели, так сердце зашлось. Прямо кровью всё облилось. Что творят, ироды?! Старого заслуженного человека не щадят?! Ай-ай, как плохо жизнь повернулась?! Скоро и сил не будет терпеть. Пришла беда – гибнет княжество наше! А с ним и мы все …
– Ничего, Али, – спокойно улыбнулся в ответ Щур. – Выдюжим. Не дадим землю свою зорить. Справимся с напастью.
– Даже имя мое помнишь?! – обрадовался купец.
– Я всех честных людей княжества знаю. Вместе отстоим отчизну свою.
– Вот и я про то, – ещё шире заулыбался купец и заговорил быстрее. – Смотрю на тебя и думаю: по-прежнему силён воевода Щур – ему и флаг в руки. Поднимай народ. Не сильно богат Али, но не пожалею денег тебе на правое дело и других купцов подключу. Помогут. Всех ведь обобрали. Дела порушили! Грабят ночами! Дома и лавки жгут! В мирных жителей стреляют! Помогай, батюшка! Не дай людишкам совсем пропасть! Все к тебе побегут! Зови только! И жалованье заплатим солдатикам! Пусть только князя молодого нам вернут с княгинюшкой, а уж мы за деньгами не постоим!
– Собирай купцов, выделяйте капиталы, и я со своих доходов добавлю. Не бедный человек воевода Щур, – распрямил плечи старик, вглядываясь в купца и понимая, что тот искренен с ним. В чём, в чём, а в людях он давно научился разбираться, не зря столько лет белый свет коптит: в этом году семьдесят восемь годочков стукнуло воеводе – не заметил, как и пролетели эти годочки. – Соберём ополчение. Нелегко придётся, но, коли вместе соберёмся, никто не устоит. Где смелостью, где хитростью да мудростью, а победу добудем. Отчет о деньгах ваших сам тебе предоставлю…
– Что ты, что ты, батюшка?! – замахал руками купец. – Какой отчет?! Мы людишки мелкие! Мы тебе и на слово верим, господин воевода.
– Вера – это хорошо. Это правильно. Только финансы прозрачности требуют, иначе и друзей во врагов превратить легче легкого.
– Тебе виднее, – согласился купец Али. – Как велишь, так и будет.
– Значит, сговорились.
– Прямо сейчас и побегу к нужным людям, – заторопился купец, перебирая ногами, будто норовистая лошадь, готовая – с места в карьер, – а ты уж, батюшка воевода, жди нас. Коли не сам приду, скажут тебе: Али велел передать… А то мало ли, лживый кто придёт, у Гадины везде лазутчики… Опасайся их. И мы побережемся. Лишнего не вымолвим… где не надо…
– Добро, – кивнул согласно Щур. Плечи его словно само собой распрямились ещё шире. Глаза засверкали, как в молодости, когда атаку объявлял. – Я тоже сидеть сложа руки не буду… Что смогу, сделаю…
– А правда, – повернул к нему купец загоревшееся любопытством лицо и даже на месте замер, остановился, – правду люди бают, что нечисть всякая у тебя на службе состоит?
– Нечисть у нас сейчас на троне сидит, – сурово отбрил его старик, насупив брови. – А рядом со мной – друзья. Не всегда обличьем привычные, но души – истинно человечьи имеют. Грех хорошим людям их бояться – сроду они никого зазря не обидят. И не по службе откликаются на зовы мои, а едино по дружбе. Вот так-то…
– Да это так я, от глупости, – засмущался Али, затеребил руками кафтан, – сболтнул лишнего. Тебе виднее, ваша милость, батюшка воевода. Ты уж прости дурака: ляпнул, не подумавши. Воистину, язык мой – враг мой.
– Не до обид нам ныне, – оттаял воевода лицом и сердцем. – Дело у нас общее, дело трудное, и чем больше нам в нём помощников, тем лучше. Я так думаю.
– Истинно так, батюшка спаситель наш, истинно так. Правильно думаешь, – закланялся Али и шустро побежал собирать деньги на ополчение.
Щур посмотрел ему вслед и степенно пошёл дальше: ему было о чём поразмыслить.
Не прошёл воевода и одного квартала, как остановил его сапожник Тарас. Хорошую мастерскую держал Тарас. Умный мужик. Ушлый. Когда-то сам работал с утра до ночи. За жизнь цеплялся. И зацепился. Мальчишек в обучение брал, а теперь у него целая сапожная мастерская: одиннадцать мастеров-сапожников и шьют обувь, и ремонтируют. От заказов отбоя нет. В обуви от Тараса ноги отдыхают. Красота, а не обувка. А уж как крепка и надежна! Носить не сносить!
И мастерская Тараса хорошо выглядит: чисто там, верстаки аккуратно расставлены, места рабочие удобно оборудованы и воздух всегда свежий, никакого смрада и копоти. Толковый мужик Тарас –сапожник. Ни в чем плохом ни разу не замечен, трудяга и трезвенник.
Выжидательно смотрел на Тараса воевода, и точно так же приглядывался к воеводе сапожник. Учуяли общие мысли – расслабились. Хоть и не ровня в обычной жизни, но сейчас можно говорить откровенно.
Вот ведь до чего дожили: рта раскрыть страшно.
Откашлялся Тарас:
– Кхе, кхе… Думаю я, господин воевода, что много вы добра княжеству нашему сделали. Сколько лет от врагов нас обороняли, и опять, видно, придётся стариной тряхнуть.
– Это точно ты подметил, мил человек, – усмехнулся Щур уголками губ. – Именно стариной…
– Что вы, что вы, милостивец наш! – испугался Тарас, глаза вытаращил, закланялся. – Я ни в коем разе не осмелился бы на ваш возраст намекнуть, присказка сама вырвалась. Вы у нас молодец хоть куда! Годы не берут!
– Ты дальше-то излагай, и без господина, – снова весело усмехнулся Щур, и глаза его молодо блеснули, плеснули искрами. – Чай, не о моих годах решился со мной поговорить.
– Что вы, батюшка воевода, конечно не об том, – испуганно замахал руками сапожник. – Мы своё место знаем… Да разве ж можно…
– Кончай реверансы, – построжал лицом воевода. – Этак мы до утра будем раскланиваться, турусы разводить, а время нынче дорого.
– Вели тебя стражники нынче, батюшка, испужались мы, думали всё уж…
– Вели да не вывели, – опять усмехнулся воевода. – Глядишь, мы их выведем быстрее.
– Верную речь ведёшь, милостивец наш, – радостно затарахтел сапожник, облегченно выдохнув остатки робости. – Бери ты это дело в свои руки, батюшка, а уж мы ничего не пожалеем: и денег наскребём, и сами к тебе под знамя станем. Ты уж только веди нас, батюшка, не погнушайся нами и дарами нашими малыми. Мы военным наукам не обучены, но смышлёны и старательны – обучимся. Совсем в разор ввели нас, окаянные: день и ночь обирают, как крысы по сусекам шарят. Всё мало. Мочи нет терпеть. Парня моего старшего изувечили, охромел парень на веки вечные, а за что про что набросились и не спрашивай. Попал на глаза в худую минуту – вот и вся его провинность. Как котенка отшвырнули! Ироды, одним словом. Ироды! Нелюди! Чтоб им пропасть совсем!
– Ой! – зажал рот сапожник и выпучил испуганные глаза на собеседника. – Вот же ж вырвалось. Не обессудь, батюшка воевода, нечаянно я… оговорился… Ты, говорят, с нечистой силой якшаешься, с нелюдями знаешься…
– Мои друзья – просто НЕ ЛЮДИ, – по слогам произнёс Щур, – но некоторым людишкам сто очков фору дадут. Ты это к сведению прими и другим передай, а за обещанную помощь – спасибо. Надобно нам объединяться. Пропадём поодиночке, передавят, как клопов.
– Ежели вздумаешь кого ко мне посылать, нехай так и скажут: Тарас передать велел… – добавил воевода и внимательно посмотрел на сапожника. – Ясно?!
– Ясно, батюшка, – согласно закивал бритой головой Тарас. – Чего ж тут не ясного?! По возможности сам прибегать буду или мальца своего среднего пошлю. А уж коли что, то посланник мой так и скажет, как ты велел.
К дому воевода подходил, уже зная, как будет действовать. И среди старой гвардии есть у него верные друзья, и не со всех ещё песок сыплется. И людишек есть кому поднять. У купца, пожалуй, кишка тонка самому-то повоевать, а вот Тарас подойдёт. Этот с низов выбирался – силён. И знакомцев у него полгорода… Хороший помощник.
А ещё резерв есть у воеводы. Многие о нём слышали да видеть мало кому доводилось. Ещё прадед-колдун передал ему, тогда мальцу совсем, свою охрану надежную, неподкупную: лешего Еремея, карлика Ёрьку, упыря Хомку да водяного Эдьку. Это чтоб охранник всегда рядом был: и в горах и в степи, и в лесу и на воде.
Много воды с тех пор утекло, много приключений и битв пережил воевода, а друзья и поныне с ним. Он у них теперь чаще в гостях бывает, чем они у него. От кого его, старого, охранять?! А было время… Эх!
Но не зря люди твердят, что жизнь полосатая: то одним боком к человеку поворачивается, то другим. Думал Щур тихо жизнь дожить, да не вышло. Придётся снова с врагом сразиться. Теперь уже не с внешним – внутри княжества вороги засели. Попробуй, выкури их отсюда. Отравишься быстрее.