А пробовать надо. Опять же людишки о нём не забыли. Помнят его славные денёчки. Надеются на него.
Правильно надеются – не подведёт старый воевода Щур. Соберёт вечером друзей на совет. Пусть только стемнеет, чтоб глаз поменьше…
Со всеми этими мыслями да заботами не заметил Щур, как и до дому добрался.
Хорош дом у воеводы: в два этажа, о восьми комнатах, стены из брёвен сосновых, будто вчера срубленных, так светом и брызжут. И пахнут так же, как свежие: сосновым смоляным духом вся округа пропиталась. Зря, что ли, они столько лет с лешим дружат?! Не подвел Еремей, удружил с лесом на постройку. Много доволен воевода. Ни у кого дома лучше нет во всем княжестве.
А уж цветники Глафира развела всем на зависть. Весь дом опоясали. Круглые, где флоксы разных цветов в середине, а настурции пестрым ковром у их ног лежат; квадратные, где гладиолусы, словно часовые, по углам стоят навытяжку, а вокруг мелочь разная пышным ковром стелется; треугольные и многоугольные… Цветов разных множество, ни один цветник на другой не похож. Любит цветы супруга Щура, разбирается в сортах и сроках посадки, а воевода лишь любуется плодами её труда.
И усадьба, что в двадцати километрах от города, тоже хороша. Получил когда-то от князя воевода за верную службу неказистую деревеньку с нищими мужиками да великой пустошью в придачу.
А теперь там избы крепкие, мужики сытые да весёлые, ребятишек здоровых полным-полно, и бабы улыбчивые красотой так и блещут. Вокруг сады цветут райские, стада ухоженные пасутся, нивы колосятся. О пустоши заброшенной и речи нет.
Это уже заслуга хозяина. Хорошо живётся мужикам, хорошо и воеводе.
Старый камердинер Вахромей встретил хозяина в прихожей, как и положено по-настоящему вышколенному слуге. Принял шляпу. Хоть и лето на дворе, но привык воевода к своей широкополой шляпе и только в морозы её снимает, заменяет тёплой шапкой.
– Прикажете чаю подать, хозяин? – склонился Вахромей, который любил прикидываться настоящим слугой, хотя давно уже был в доме на положении друга- приживала, которому некуда да и неохота уходить.
– Потом чай, – отмахнулся Щур. – Кадку самую большую к столу вели принести и воды в неё наносить. Котов пусти по хлевам, пусть крыс наловят, а ты всех собери да сложи в большую корзину. Рыбы добудь у рыбаков из сетей. И чтоб плавала ещё. Орехов да семечек на стол не забудь поставить, а ещё пусть бегом барана освежуют… а лучше – парочку… Гостей к вечеру жду.
– Ясно, – ворчливо отозвался старый слуга. – Опять страхолюдины ваши пожалуют гостиную загаживать: водой зальют, костями всё закидают да крысами дохлыми… Прислугу перепугают… Вот радость, так радость…
– Не ворчи, а распоряжения мои передай холопам, – строго сказал воевода. Он тоже любил изображать строгого хозяина и придумывать дела для совсем дряхлого камердинера. Проще самому распорядиться, да ведь обидится старик. Он теперь как дитя… За девяносто перевалило, не шутка…
Не задержался воевода в доме, вышел во двор. Многое надо успеть к приходу гостей. День хоть и длинен, да не бесконечен.
– Маркел! – зычным голосом позвал воевода здоровенного детину, что стоял у конюшни, прислонившись к стене, и с задумчивым видом изучал воздух.
Детинушка встрепенулся, распрямил плечи, повернул кудлатую голову к хозяину.
– И когда ты кудри свои буйные укротишь? – привычно проворчал Щур. – Оброс, аки лешак.
– Дык, не укрощаются, – привычно пожал могучими плечами Маркел. – Хоть налысо соскабливай. Так невмоготу лысым-то ходить. Сразу эти, как их, чернобурорубашечники – во! – за своего признают. А я в их ряды – ни-ни. Я только видом страшен, а внутрях – добрее воробья. Куды к ним, к сатанам…
– Ладно, – остановил речь великана воевода Щур. Каждый день об одном и том же. – Сейчас о деле. Запрягай Цыгана (он у нас самый крупный и выносливый жеребец), ставь в карету бочку с водой и далее по сценарию… Чай, не впервой. Неча распоэзиваться, и сам знаешь откуль ноги растут.
– Всё сполню, батюшка воевода. Не сумлевайся, не подведу, – поклонился Маркел. Это была ещё одна игра: иной раз и поёрничать хочется, изобразить сценку из старинного быта – крепостной и помещик. Настроение эта игра обоим поднимает: и хозяину, и слуге. Служба службой, но любили воеводу его работники. Справедливым он был, хоть и строгим, порядок во всем любил и сам его поддерживал; расточительным не был, но и жадностью не отличался, а это для хозяина, пожалуй, главные качества.
У старого воеводы и друзья все старинные: с самого детства с ним или с молодости. Как-то не получается в преклонные годы друзей заводить. Приятелей, пожалуйста, сколько угодно, а друзья все родом из детства – юности.
На крыльце появилась супруга Щура Глафира. Росточку в ней никакого, весу тоже, талия осиная, а голос – дай Бог каждому генералу.
И как Бог распределяет, кому что дать при рождении?! Верно, наугад пальцем тычет. Вот и результат.
– Щур! – зычный, хорошо поставленный командирский голос воеводши был слышен и на другом конце города. – Что опять затеваешь?! С утра не евши! Марш к столу! Дела, чай, не прокиснут! А сам скоро ноги с голодухи протянешь!
– Иду! – со смешком отозвался здоровяк воевода, давно привыкший к манерам своей половины, и не сдвинулся с места.
А Маркел втянул голову в плечи и шустро скрылся за сараем: побаивался он строгую воеводшу до дрожи в коленях, хотя и была та чуть выше этих самых колен.
Посмотрел воевода вслед храброму вояке Маркелу, о смелости которого по городу легенды ходили, усмехнулся весело и зашагал к супруге, которая терпеливо стояла на крыльце.
– И пошто ты мне всякий раз Маркела в смущение вводишь?! – шутливо укорил воевода Глафиру. – Ведь лишусь через тебя бесстрашного вояки.
– Не лишишься, – хладнокровно ответствовала Глафира, стоя на крыльце ровно, как солдат на плацу. – Я с вами, чай, на поле брани не выхожу.
– А зря, – расхохотался довольный Щур. – Ты бы своим голосом всех врагов разогнала, и воевать нам не с кем бы стало. Как упрёшь руки в бока, как гаркнешь басом – так все замертво и полягут, али в бега ударятся. Тоже неплохо.
– Зубоскал! – не улыбнулась супруга. Не любила, когда над ней смеются. Отвесила мужу лёгкий, вроде шуточный, подзатыльник и, сделав «направо, кругом», чётким шагом вошла в дом.
Щур, посмеиваясь, поволокся следом. Спорить с супругой – себе дороже. Это он усвоил ещё на первом году женитьбы, а за сорок с большим лишком лет совместной жизни вызубрил наизусть.
Всем хороша его Глафира: и лицом, и характером, и в хозяйстве толк знает, умело дом ведет. А что в строгость поиграть любит – так и Бог с ней. Знает Щур: добра и жалостлива его супруга, подруга верная и надёжная. Пять десятков годков уже скоро счастливо проживут, даст Бог и ещё не один год рядышком рука об руку пройдут. Жаль только, что Бог им деток не дал, но видно так на роду написано. Не всем такое счастье выпадает.
Пока трапезничали, Щур о визите в княжеские палаты рассказал, о задании, что от Гадины получил.
Прищурилась Глафира:
– Будешь ополчение собирать?!
– Буду, – твердо ответил Щур и положил ложку. – Спасибо. Сыт.
– Ну, ну! – усмехнулась супруга. – Сказками меня не корми. Всё равно не поверю, что ты к Гадине в услужение собрался.
– А я и не собираюсь. Ополчение мне для другой цели надобно, только Гадине об этом знать не нужно…. И к тебе у меня просьба малая: отошли своего любимца кота Бандита в усадьбу ненадолго…
– Боишься, что опять в Лешего твоего вцепится? Ведь небось позвал уже?
– Позвал. А от твоих котов не только Леший страдает, но и Хомка с карликом… Ведь подумай сама, сколько котов за эти годы сменилось, а реагируют все одинаково: шипят и бросаются на моих гостей, выпуская когти от души.
– Какие гости, таков и прием. Что с животных возьмешь? Не переживай. Всё в порядке будет.
Глава 3
После обеда Щур разослал гонцов к друзьям закадычным, многими годами проверенными: бравому старшине Ефиму, семидесяти двух лет от роду, и молодому (всего-то шестьдесят четыре годочка!) Веденею.
Веденей при кухне солдатской обретался, так что тоже силой и сноровкой не обижен.
А как иначе?! Попробуй-ка в боевой обстановке, под обстрелом, и кухню сохранить, и солдат накормить?! Ужом повертишься. Это тебе не в штабе писарем сидеть.
Решил Щур с друзьями посоветоваться, как так дело поставить, чтоб и толк был, и самим не сплоховать, и других не подвести. Одна голова хорошо, а три-то куда сподручнее.
Ефим явился первым. Он жил гораздо ближе к воеводе и, когда прибыл гонец, тут же в путь собрался. Нечем было заняться старику. Сидел мух считал и вдруг – о радость! – он ещё кому-то нужен! Тут не замешкаешься: руки в ноги и вперед, пока звать не передумали.
Дети и внуки с радостью в гости бегут, когда он военный пенсион получает. Любят подарки. Так, если подумать, а кто ж их не любит?! А в другие дни всё заняты: редко заглядывают на минутку-другую…
Правда, хотели тут как-то правнука четырехлетнего на пару дней оставить, так бедный Ефим поседеть оставшимися последними темными волосками успел за то время, пока договаривали.
Не гляди, что мальчонке четыре годочка всего: шустёр так, что и семилетка не угонится. За один день успел две тарелки и чашку расколотить, дедовы тапки в ближайшем пруду утопить и сам туда свалился, насилу подхватить успели, когда нырнул. У бывшего старшины сердце так не колотилось, даже когда в штыковую атаку ходил.
– Ой, дедускин тяй! – завопил сорванец, увидев в углу заветный графинчик с наливкой, и хвать его побыстрее. Пока подскочили, он облиться успел, но, слава Богу, не нахлебался.
И зачем наливку чаем невестка называла?! Нельзя детей обманывать. А наливка деду не вредит – ягодная, натуральная…
Успел пострелёнок и на разлапистую берёзу, что у крыльца растет, влезть следом за кошкой. Кошка сама вниз спрыгнула, а сорванца снимать пришлось: забрался на тонюсенькую веточку высоко-высоко, она под его тяжестью согнулась, а он давай орать. И ведь только что рядом стоял!
– Возьми, дедка, мальчонку на деньков несколько, – сказала невестка, и Ефим тут же обмер и за сердце схватился. Побелел сердечный, затрясся, на топчан упал.
Внук перепугался не на шутку:
– Может, скорую?! Или в больницу?!
– Езжайте с Богом, – только и вымолвил старый солдат. – Отлежусь в тишине.
Нет. В няньки не годился бывший старшина, но и мух считать не хотелось. Вовремя появился гонец. Ой, как вовремя!
Ежели Щур зовёт, значит – на дело. Уж лучше воевать, чем с внуками – правнуками сидеть. Ага… Посидишь с ними… как же… В мыле весь будешь от эдакого сидения… И никакой ворог уже не страшен…
Воевода встречал гостя у ворот:
– Иди, обнимемся, старый чёрт, – не изменилось приветствие за долгие годы, не стёрлось, не износилось.
Улыбнулся Ефим во весь рот, радостно. Показал сразу все вставные зубы, красивые, каких и у молодого не было – вкривь и вкось росли свои-то:
– Не берёт тебя время, воевода! Ни морщин, ни седины за столько-то годков не нажил. И зубы все свои. И стать молодецкая при тебе. Небось, молодухи заглядываются?!
– Они б загляделись, да Глафиры боятся, – подмигнул Щур старому товарищу, который при знакомом имени враз стал серьёзным. Честно говоря, и у него при виде миниатюрной супруги воеводы поджилки тряслись. Ещё неизвестно, что страшнее: сиденье с правнуками или недовольный взгляд Глафиры.
– Звал зачем? – перевёл разговор в деловое русло Ефим, входя в ворота и подходя к хозяину почти вплотную. Спросил тихо, чтоб никто, кроме воеводы, вопроса не услышал.
– Что в княжестве делается, небось, в курсе?! – вопросом на вопрос ответил Щур, и Ефим согласно кивнул в ответ. А кто ж не в курсе?! – Ну, тут тебе и ответ.
И опять кивнул молча бывший старшина. О чём тут говорить, когда и так всё ясно и понятно.
– Скоро Веденей подвалит, тогда и побеседуем, чтоб не повторяться, – тихо сообщил гостю хозяин. – Глафира стол в холодке накрыла, подальше от любопытных глаз.
– Да уж, – вздохнул Ефим чуть растерянно и печально, – то, что в нашем княжестве сейчас деется, и в ночных кошмарах видеть не хочется, не то что наяву.
Помолчали, покачивая в раздумье седыми головами.
– И почему всякий следующий правитель хуже предыдущего?! – горестно вопрошал Ефим, глядя на друга. – Ропщет народ, по углам шушукается. Князя шерстит в хвост и в гриву. А явится другой на престол княжеский, и задумаешься: хотели как лучше, а получили дерьма кучу …. взамен вполне приемлемой власти.
– Деньги, не иначе, дьявол изобрёл, – вздохнул и Щур. – Соблазняет людскую душу, искушает копейкой. Ломаются людишки перед деньгой, как гнилое дерево в бурю. И себе на смену производят такие же гнилушки. Всё меньше народу настоящего на земле – честного и неподкупного. Всё больше пустых оболочек, живущих с закрытыми глазами. Такими наш Гадина держится. И ему подобные душонки подлые. Способные лишь на удар из-за угла..
Пока они во дворе шептались да переглядывались, поминутно вздыхая, Веденей и подоспел.
Скрипнули ворота, бывший полковой кашевар вошёл во двор и плотно притворил за собой створки. Никого из слуг во дворе не было, значит, так им приказано – не высовываться.
Прикрыть ворота труд не велик, а защита от чужих глаз отменная. Раз даже слуг рядом нет, которым Щур доверяет как себе самому, значит, чужие глаза им тем более без надобности.
Кашу и ту без смекалки не сваришь, так что додуматься, что разговор серьёзный предстоит, Веденею несложно.
– Ну, други, – пробасил дородный Веденей, поворачиваясь лицом к ожидающим его товарищам, – видно, рано на покой старой гвардии. Не может народ нашего княжества без старых вояк обойтись.
– Куда ж мы без кухни?! – привычно съязвил Ефим, продолжая старый извечный спор двух бывших служак: кто важнее – кашевар или снабженец.
– На пустой желудок и новым сапогам не рад, – тут же ответил Веденей и хитро покосился в сторону воеводы: что тот скажет?
Щур заулыбался, но пока промолчал, довольный, что друзья с годами не теряют молодого задора: всё петушатся, всё соревнуются. Глаза его потеплели.
Ефим тоже поглядел на воеводу и, увидев улыбку на его лице, так же широко и радостно улыбнулся, шагнул навстречу Веденею и хлопнул того по плечу:
– Ни разу не уступишь старику. Всё последнее слово за собой оставляешь, – в шутку укорил он бывшего полкового повара. – Конечно, где нам за молодыми угнаться?! Вот, доживёшь до наших лет…
– Если доживёшь… – внезапно став серьёзным, сказал вдруг Щур. – Такие события навалились, что уцелеть проблематично даже страусу: ты голову в песок, а тебя – за задки…
Друзья тоже вмиг стали серьёзными. Помолчали, поникнув головами. Почесали затылки.
– От судьбы не уйдёшь, – произнёс наконец Ефим, приосанившись. – Пожили на свете, даст Бог – и ещё поживём. А нет, так нет, ни под кем ходить не будем, топтать ногами себя и людишек не позволим… Должна быть правда на свете. Никак нельзя без правды-то…
Конец ознакомительного фрагмента.