This is the end
Beautiful friend
This is the end
My only friend, the end
(The Doors)
Вот именно, – сказал Иа. – Явно тронулись. Но я тут ни при чём.
(А. Милн/Б. Заходер)
Глава 1
Люди – они как муравьи. Особенно, если взглянуть на них беспристрастно и объективно. Откуда-нибудь сверху. С высоты, скажем, драконьего полета. Маленькие такие, все куда-то бегут, чего-то тащат. Волокут палочки, кирпичики, и так – камень на камень, кирпич на кирпич, строят себе громадные муравейники. Мило, забавно, даже где-то трогательно.
Но иногда…
В желтой жаркой Африке, в центральной ее части, а также в дебрях Амазонки водятся муравьи-сиафу, так они называются, а если по латыни, то dorilus wilverthi, чтоб вам было понятнее, если кто знает латынь.
И вот эти самые сиафу вдруг как сорвутся с места, как построятся в колонны, да как ломанут куда-нибудь, где хорошо потому, что их там нет. И не стоит становиться у них на пути, не съедят, так понадкусывают. Зачем они идут – за счастьем? За справедливостью? Или их влекут причины геополитического характера? И не спросишь.
Остается спросить у самих себя, а что вело, что влекло нас самих, на протяжении всей истории? Зачем мы сами выстраивались в колонны и шли туда, где и без нас было не худо. Зачем топтали чужие пашни, жгли города, шеломами вычерпывали и без того обмелевшие по летнему времени речки?
И сколько ни написано поэм и саг, былин и песен, а все равно – непонятно. И никогда точно не знаешь, кто герой, а кто злодей. Разве не герой тот, отчаянный, лезущий по хлипкой, качающейся лестнице на каменную стену? Лезущий, карабкающийся навстречу летящим в него камням, стрелам, дротикам? Уворачивающийся от острой сабли и кипящей смолы?
Разве он не достоин славы?
А тот, что стоя на кромке стены, длинным шестом спихивает прочь лестницу с карабкающимися по ней врагами? Под градом стрел и камней, запущенных стоящими внизу катапультами. Тот, что первым встречает и вступает в бой с теми, кто залез на стену? И пока он мечом старается поразить одного супостата, справа и слева появляются новые, вроде голов у многоглавой гидры – на место одного вылезают двое.
Он, защищающий родной город, отца, мать, жену, детей – всех, кто там, за его спиной, защищающий право – свое и их, право просто жить, – разве он не герой?
Нет, никогда в этом не разобраться, и не понять. Особенно, если смотреть беспристрастно и объективно. Откуда-нибудь сверху. С высоты, скажем, драконьего полета.
1
Первый блин, говорят, всегда комом. Вот именно таким комом – грязным, кровавым, нелепым, обернулась первая встреча воинства царя Бенедикта с первым же встреченным им супостатом.
Разбитая, потрепанная, но не потерявшая управления армия ахинейского султана, уходившая от преследующих ее закованных в стальную броню арбокорских рыцарей, вышла, сама того не ожидая, на стоявшую лагерем армию последних защитников Амирана.
Это случилось в тот самый день, когда Ратомир с триумфом вернулся в Трехгорное, освободив захваченных степными налетчиками пленников. В этот же день Принципию с веревкой на шее вели по улице хамадийского села. Вели сквозь строй избивавших и оплевывавших ее людей. Завтра ее ждало то же самое. И завтра, и послезавтра, а потом – суд и неизбежная казнь.
Такой уж выдался день – триумфа сына, позора дочери и болезненного крушения надежд отца. Тем более болезненного, что две стрелы нашли и его, ранив – одна в плечо, другая в ногу повыше колена. «Бессмертные» Куртифлясовой дюжины защищали от стрел, принимая их на себя, только самого Куртифляса. Они защищали его, своего командира и господина, а что до прочих, то только постольку, поскольку они были рядом.
Да, именно тучи стрел, поднятые в воздух ахинейскими лучниками, решили исход сражения. Именно они, эти летящие сверху смертоносные жала, заставили «бессмертных» вопреки всем приказам сгрудиться вокруг своих командиров, предоставив всех прочих своей несчастной судьбе.
И пришлось, бросая раненых, бросая шатры, бросая телеги, бросая все, отступать. Отступать, сгрудившись под защитой все тех же «бессмертных», уходить в горы, в лес – туда, куда не поскачет преследующая их конница. Уходить, оставив вместе с ранеными и убитыми и всякую надежду на то, что они смогут победить всех, и с триумфом вернуться и вернуть себе свою страну.
***
– Главное для нас, – говорил Бенедикт, глядя мимо собравшихся вокруг костра приближенных и военачальников, – это сохранить оставшихся солдат.
Было ветрено. Ветер с недалеких гор нес прохладу, и все жались к огню. Языки пламени метались то в одну сторону, то в другую, по очереди одаряя собравшихся теплом и дымом, выхватывая из темноты их угрюмые лица с заострившимися от голода чертами. Собрание охраняла дюжина Куртифляса, с самого начала принявшего на себя обязанности телохранителя государя. Сотни костров вокруг обозначали присутствие войска. Но обычного в таких случаях шума и оживления не наблюдалось. Голодные и усталые солдаты вели себя тихо, не тянуло их ни на песни, ни на смех. Давно заткнулись самые завзятые шутники.
А Бенедикт, никем не прерываемый, продолжал:
– Пока у нас есть наши воины мы продолжаем считаться законной властью и силой. Мы – часть Амирана. Нет, – перебил сам себя царь, – не часть. Не часть, а как раз мы и есть Амиран!
– Сильно похудевший, прямо скажем, Амиран, – вздохнув, грустно пошутил Куртифляс.
Никто ему не возразил. Промолчал и Бенедикт. Потом сказал:
– Похоже, первоначальный план не удался. Нас, и правда, слишком мало. Я рассчитывал на приток, а его нет. Я думал, нам удастся напугать противника нашими «бессмертными», но они хороши только в обороне. Как только они начинают наступать…
– Их слишком мало, – перебил его Гадюкин, растерявший на этом скорбном пути остатки субординации и чинопочитания, – стоит одним пройти вперед, как тут же в образовавшуюся брешь ломится конница противника.
– Ну да, – кивнул Бенедикт, – как-то так. Значит, попытка спасти страну собственными силами потерпела неудачу. Придется менять стратегию.
Он подождал, но никто ничего не сказал. Все ждали продолжения, и он продолжил.
– Мы с вами знаем, что сейчас на территории Амирана находятся войска Ахинеи, – он мотнул головой в ту сторону, где, предположительно, и находились эти самые войска, который день уже зачем-то преследующие их. Возможно, султану хотелось взять Бенедикта в плен.
– Кроме Ахинеи влез к нам Арбокор. Ну, и Эрогения. Кажется, все. Я думаю, нам ничего другого не остается, как выйти к границам, скажем, Ахалдакии, и попросить у них поддержки.
– А почему, интересно, они-то на нас не напали? – Поинтересовался один из офицеров. Кажется, это был Гистап, ставший полковником после гибели Галла.
– Я не знаю, – ответил Бенедикт, – может быть, просто выжидают.
– А что они с нас за эту помощь потребуют? – Это уже Куртифляс подал голос.
– Да что бы ни потребовали. В любом случае, они не будут нуждаться в ликвидации Амирана как государства. Да им и не нужны наши леса, болота и горы. Они там, у себя, в своей степи чувствуют себя прекрасно. Конечно, придется чем-то расплачиваться.
Он задумался, глядя на огонь. Именно эта мысль и терзала его все последнее время, терзала хуже ран, нанесенных стрелами. Расплата…
– Да, конечно, придется. Но нам сейчас главное чтобы было, что восстанавливать. Тогда, со временем, все вернем. А пока что мы должны выглядеть войском. Войском, к которому можно прийти на помощь. То есть – мы в роли хозяев, нанимающих работника. Работнику же платят? Платят. Ну, так и что тут? Все законно и справедливо. И им хорошо, они получат свое, не грабя, а заработав. И нам хорошо, это же мы прогоним оккупантов, просто с помощью… ну, с чужой помощью, но все же – мы!
– А кто еще может нам помочь? – Спросил кто-то.
– Кто еще? Из тех, кто рядом, и кто еще не напал? Не знаю, – честно признался Бенедикт, – ну вот Ледерландия рядом, но что с нее?.. У нее армия-то так, только подобрать то, что плохо лежит. Возможно, и она где-то тут, просто мы еще не знаем. К ним-то точно нет смысла обращаться. Они не хищники, они травоядные. Но могут и падалью питаться.
***
– Слушай, – юный герцог, главнокомандующий войсками Ледерландского королевства, поднял голову, оторвавшись от груди Сердеции, которую покрывал страстными поцелуями, – а ты все же уверена?..
– В чем, милый?
– Ну, что они и правда отдадут нам мою Мантиохию?
– Конечно.
– Но ведь тебе это обещала Принципия, а не сам…
– Ничего. Он подпишется под договором.
Вообще-то, если совсем уж честно, то Сердецию и саму одолевали сомнения. На кой черт они со своей армией нужны будут Бенедикту? У него будет дракон, один способный разогнать всю их, так называемую, армию. Не сочтет ли он плату за их помощь чрезмерной? Ведь что они, по сути, могут? Ловить тех, кто будет разбегаться? А если бы их никто и не ловил? Что, хуже было бы? В общем, их роль в предстоящем спектакле представлялась Сердеции довольно сомнительной. Единственное, что они могли, так это грабить села. Но и это ведь было необходимо, учитывая потребности тех таинственных магов. Обеспечивать их продовольствием, благо их там немного, а значит, и еды им надо чуть-чуть. Само войско сжирало куда как больше. Сердеция до сих пор как-то не задумывалась о том, как много, оказывается, нужно армии, особенно когда она в походе. За все то время, что она жила в Ледерландии, войска ни разу не переходили границу. И к ним, слава Единому, никто не вламывался. И это, как выяснилось, очень хорошо, потому что, смогла ли бы эта вот, с позволения сказать, армия, противостоять агрессору? Сомнительно, честно говоря. Да еще и при таком вот предводителе.
И она ласково погладила герцога по затылку.
***
– Ваше Величество, – вошедший в палатку адъютант вытянулся, выпучил глаза и щелкнул, как мог, каблуками, – разведка доносит о скоплении войск в одном дневном переходе.
Никто не заставлял адъютанта, графа вон-Таллера, обращаться к командующему именно так. Все шло от сердца. В армии герцога ван-Гайзермейстера уважали и почитали как короля, полагая, что королем он вскоре и станет. Так чего тянуть? Его Величество, и никаких!
После трагической гибели несчастного короля Арбокора Шварцебаппера законных наследников не осталось. Не считать же таковым малолетнего Альфреда, за которого правил так называемый Регентский Совет – паноптикум тупиц и бездарностей, лицом которого, безусловно и заслуженно являлся выживший из ума девяностопятилетний министр двора Фабрициус, глухой, как пень, и понимающий в делах не более восьмилетнего так называемого короля. Заправлял всей этой богадельней Первый Министр, господин Ханс Прюкенторф, известный казнокрад и мужеложец. Под стать ему был и Военный министр – маршал Газгольдер, со времен юнкерского училища не державший в руках меча, и попавший на эту должность только благодаря вдове Шварцебаппера, королеве-матери, с которой когда-то у него был романчик, известный всем, кроме самого Шварцебаппера, которому всегда было плевать на дражайшую супругу. Вот она его и пропихнула с какой-то непыльной инспекторской должности, а Шварцебаппер согласился, не желая расстраивать супругу, уже тогда тяжело больную. В принципе, ничего страшного тогда в этом назначении и не предвиделось, учитывая наступивший повсеместно мир и торжество пацифизма, будь он проклят.
Герцог ван-Гайзермейстер, двоюродный дядя самого Щварцебаппера в этот совет не входил. Он командовал тяжелой рыцарской конницей и не раз, бок о бок с покойным предпоследним королем, врывался во вражеские ряды. Шварцебаппер был ему другом, и, если бы мог выбирать того, кто заменит его на троне после кончины, безусловно, выбрал бы его. А кого же?!
Рыцари Арбокора обожали ван-Гайзермейстера и с нескрываемым презрением относились к Регентскому Совету. И Совет этот попал в безвыходную ситуацию. Попробовал бы он не согласиться с созревшей в армии идеей навести железной рукой дисциплину в соседнем Амиране, вот интересно, что бы тогда с ним стало? Но Совет проявил благоразумие, не стал кочевряжиться, утвердил статью расходов на подготовку и проведение Операции по наведению порядка, прекрасно понимая при этом, что вернувшийся с триумфом ван-Гайзермейстер, скорее всего, тихо отстранит малолетнего короля, и сам займет престол. И никто ничего не скажет. Так и будет! Пожалуй, единственная надежда у этих кретинов была на неизбежные во время войны случайности. В конце-концов у самого-то Шварцебаппера трое братьев, все, между прочим, старшие, вот так и не дожили до того времени, когда освободился отцовский трон. Вот Шварцебаппер его и занял, пропустив по малолетству прекрасную возможность со славой погибнуть в бою или от какой-нибудь хвори, что порой выкашивала больше солдат, чем мечи и стрелы.
И все это понимали, и сам ван-Гайзермейстер, и последний обозник в его войске, что целью похода является отнюдь не Амиран – кому он сдался? – а корона Арбокора. Корона на правильной голове, той, которая больше всех прочих годится для ношения столь тяжелого головного убора.
***
Похоже, воины султана, эти отчаянные головорезы, бесстрашные, беспощадные и молниеносные, сами были в растерянности, пытаясь понять, с чем столкнулись, и выработать какую-то тактику. Они думали об этом на ходу, преследуя войско Бенедикта. Они пока просто шли по пятам на разумном удалении, изредка пробуя в мелких стычках арьергард, состоящий из «бессмертных». Наскакивали, неизменно теряли несколько человек, и отходили. Они, если можно так сказать, экспериментировали. То, что они одержали победу в первом сражении, не обманывало командование. Победа далась слишком большой кровью. Так побеждать не годилось, такой победе просто некому будет радоваться. Надо было что-то придумать, чем они и заняты были все это время, а пока – шли, забыв о первоначальном плане проникновения, забыв о другом враге – арбокорцах, шли туда, куда вел их отступающий Бенедикт, возможно, заманивающий их в ловушку. Эту опасность они тоже понимали, но любопытство было сильнее. Это уходящее от них войско таило в себе какую-то тайну, овладение которой, похоже, могло подарить больше, чем просто трофеи, снятые с трупа и без того умирающего врага, она, эта тайна, могла дать власть над миром.
2
На ночь ледерландское воинство расположилось вокруг стоявшего возле дороги, что совершенно естественно, постоялого двора. Ненормально было то, что рядом никакого села не было. Один он тут оживлял окрестные пустоши, не считая еще двух домиков, в которых, видимо, жили хозяин с прислугой. Все это стояло пустое, заколоченное, брошенное – отдирай доски, да вселяйся, кто хочешь. Вот и вселились.
На втором этаже, как обычно, было несколько комнат, предназначенных для ночлега. Там даже кровати стояли – надежные, крепкие, явно из дуба. Вот только ни матрасов, ни одеял, не говоря уж о постельном белье. Натаскали сена с сеновала, что над конюшней во дворе, благо кровати были с бортиками, чтобы матрасы не соскальзывали, наверное. Вот туда и напихали побольше сена, утрамбовали, постелили сверху плащи, да и легли. Легли рядышком, как будто так и надо, как будто всегда так и ложились, а ведь это был первый раз. Но, так уж вышло, и почему-то у Принципии даже тени сомнения не было в том, что именно так и должно быть. С того самого момента, как увидела подходящего к ней живого и здорового Алефа. Радость, охватившую ее тогда, сменило понимание того, что она хочет, чтобы этот человек больше никуда от нее не уходил, не девался, не пропадал, а был бы рядом. Это было совсем не так, как когда-то с Геркуланием. Не замирало сердце, не кружилась голова, вообще ничего болезненного, но просто хотелось быть рядом, тянуло к нему, как зимой, в мороз тянет к натопленной печке.