Да, что еще? Ну, конечно, налоги! Никакого отношения к этой деликатной сфере губернатор опять же не имел. И даже не интересовался, чтобы ни у кого никаких мыслей не возникало – ни-ни!..
Налогами в любой провинции ведал оберфискал со своей немаленькой службой. Оберфискал подчинялся министерству налогов и сборов, от него получал инструкции, приказы и распоряжения, туда слал отчеты и собранные деньги.
Деньги он отправлял через филиал казначейства, директор которого починялся лично министру финансов. Филиал казначейства выплачивал, в свою очередь, жалованье всем-всем-всем, включая и самого господина губернатора. Подразумевалось, что больше губернатору денег взять негде, ну, разве что, у жены в тумбочке. Иметь какой-то посторонний приработок или участвовать в коммерции губернатору, как и всем его заместителям, и прочим сотрудникам, было строжайше запрещено. За этим следил губернский прокурор – чиновник, не подотчетный губернатору, а только генеральному прокурору.
Что еще осталось такого важного, к чему мог бы приложить руку губернатор? Ага, благоустройство городов и весей. Но у каждого города был градоначальник, назначаемый Отделом Городских Образований при Собственной Его Величества канцелярии, правда, с подачи губернатора. Губернатор же следил за этими градоначальствующими – ему там, на месте, виднее, – и мог, если что, потребовать убрать нерадивого. Но это – и все. Приказывать ему напрямую губернатор не мог. Мог только советовать и намекать. Что же до сельской местности, то там губернатору вообще делать было нечего, разве что выехать на пикник.
Сельская местность начиналась за городской чертой – условной границей, разделяющей убитую, утоптанную и покрытую камнем землю городов от живой, дышащей и родящей. В Амиране было три формы владения землей. Больше всего земли принадлежало государству, то есть, собственно, царю. Часть этой земли не использовалась никак – всякие овраги, болота, пустыни, горные хребты и прочие неудобья. Там мог гулять всякий, стараясь, конечно, особо не портить природу. Прочая же царская земля вся была в аренде. Либо у крестьянской общины, либо у фермера-единоличника. Деньги за аренду, как и налог с продажи урожая и прочих благ, даруемых арендованной землей, взимало все то же министерство налогов и сборов в лице оберфискала и его ненавистных подручных. Не принадлежала царю, а значит, и не арендовалась, а была в собственности, земля городов – в отведенных границах, и земля помещичьих хозяйств. Помещики – наследие прошлого, когда цари расплачивались за службу не деньгами, как это стало принято последние несколько сот лет, а земелькой с живущими там крестьянами. Ну, крестьяне-то давно перестали быть собственностью барина, и могли идти, куда хотят и чем хотят заниматься. Но, большей частью, они работали на своего помещика, а он делился с ними вырученными за плоды их труда деньгами.
И так – куда ни глянь и за что ни возьмись, а все уже занято, и оставалось губернатору быть кем-то вроде натуралиста, с любопытством наблюдающего, но ни во что не вмешивающегося. Нет, впрочем, были провинциальные дороги, а к ним – мосты и переправы, за которыми следить должен был губернатор. Следить и ухаживать, то есть поддерживать в должном состоянии. Чем, конечно, занимался не он сам, а рабочие и служащие губернского дорожного управления.
Стать губернатором было мечтой любого чиновника предпенсионного возраста. Это была, по сути, синекура, позволявшая закончить свои дни в довольстве и почете, гарантированно устроив судьбу своих отпрысков.
А вот в новой провинции, в Хамадии, все было не так.
Армия, предположим, там, конечно, была. Она осуществляла и контролировала великий исход местных горцев со своих веками насиженных мест, но, поскольку процесс подходил к концу, то и армия потихоньку убиралась оттуда. А значит и никакого военного коменданта. Не было там пока что и полиции – в ближайшем обозримом будущем сами переселенцы должны были обеспечивать у себя порядок. Бенедикту так понравилась эта идея, что он размечтался о том, как распространит подобное потом и на все остальные провинции. Министр внутренних дел Сифул Балендис считал это полной чушью и прожектерством, но благоразумно держал свое мнение при себе.
Не было там и оберфискала, ответственного за великое дело взимания налогов и арендной платы за землю. Какие налоги? Какая аренда? Туда, напротив, вкладывать и вкладывать. А уж получать оттуда – это дело следующих поколений.
Законы там тоже предполагались свои, выработанные самими переселенцами с учетом их обычаев и традиций. Не противоречащие основным законам Амирана, но свои. Их, однако, еще предстояло выработать, что, похоже, будет не так уж и просто, учитывая некоторую разницу в мировоззрении бывших эрогенцев и губернатора-хамадийца. А пока решено было считать, что на территории новой провинции действуют законы Амирана. Как бы.
И на данный момент такое положение всех устраивало.
Алеф Йот, на данный момент представитель центральной власти, иногда в шутку называл себя иголкой, сшивающей два куска материи. Он мотался от избранного переселенцами Совета к губернатору, и обратно, стараясь несколько умерить требования одной стороны и уговорить другую сторону принять их хотя бы в сильно урезанном виде. И, не говоря уже о сложностях собственно переговорного процесса, еще и дорога занимала немало времени. Губернатор, например, напрочь отказался покидать свое село Сахруджоб, где и была теперь его резиденция в собственном доме. А этот Сахруджоб находился высоко в горах, в отличие от Подгорного – большого села, ранее населенного теми, кого местные жители называли хаямами, то есть жителями равнин. Село было брошено обитателями, и что делать, если они вернутся, Алеф не знал, поскольку на сей момент оно было занято переселенцами, устроившими тут нечто вроде своей столицы. Оно гораздо больше походило на то, к чему они привыкли у себя на родине, чем села хамадийцев, и потому Совет разместился именно тут.
Сложность была еще и в том, что из себя представляли эти люди, эти самые переселенцы, которым предстояло осваивать здешние, и без того нелегкие, земли. Примерно половина из них была профессиональными военными – офицерами, сержантами, солдатами-наемниками, в жизни не державшимися за соху, лопату, вилы или косу. Они владели оружием и знанием тактики, они были кавалеристами, понятия не имевшими о том, как надо разводить лошадей. Это были лучники, пикинеры и алебардщики, это были пехотинцы, которым сподручнее было бы ковырять землю своим мечом, чем мотыгой.
Вторая половина этого отнюдь не маленького контингента были люди призванные в армию на период военных действий. Они когда-то отслужили срочную, а потом подвизались на гражданке. Были среди них и крестьяне, но мало, очень мало. Зато много было мелких торговцев, ремесленников, студентов-недоучек и всякой прочей, не пойми чем занимающейся шушеры, составляющей большую часть населения крупных городов.
И вот теперь приходилось как-то приноравливаться к этому, для чего ставить все с ног на голову. И если ты раньше был важным штабным офицером, то сейчас тебе приходилось идти рядовым к какому-нибудь бывшему фермеру, чтобы учиться пропалывать грядки, пахать землю, дергать коров за сиськи, пытаясь выдоить из них хоть что-нибудь. И теперь бывшие зачуханные и бесправные нижние чины ходили, гордо подняв голову и выпрямив стан. Они отбирали себе тех, кого будут кормить и учить, ну, и издеваться над кем будут немножко – как без этого. В Совет, правда, такие не попали, Совет все-таки составился из высоких чинов, не ниже полковника. Да и что делать в Совете бывшему фермеру, не владеющему миранским? А знание этого языка было для членов Совета обязательным. Им же надо было общаться с местной властью. Не на эрогенском же это прикажете делать.
Слишком многие из этих новых подданных хотели стать мельниками, кузнецами, возчиками, торговцами. Дай им волю, на мельницах нечего было бы молоть, а кузнецам нечего, некому и, главное, не из чего было бы ковать в своих кузнях. Было много рыбаков и моряков, вот только ближайшее море было далековато, ну, и так далее.
В самом начале предпринимались какие-то попытки, даже писаны были петиции с просьбами использовать военных профессионалов по их назначению. Это еще когда они в лагере ждали решения своей участи. Бенедикт, надо отдать ему должное, сразу отверг эти поползновения. Не нужны нам, – сказал он, – те, кто смерти предпочитает предательство. А солдат у нас и своих хватает.
Была и еще проблема, которую никто не знал, как решать – почти полное отсутствие женщин на такую прорву мужиков. Сколько-то баб, конечно, было. В обозе любой армии есть и маркитантки и работницы солдатских борделей, не говоря уж о поварихах и прачках. Некоторые генералы, из числа высшего руководства, имели при себе жен или любовниц. Но это все была капля в море. А без женщин вся эта затея с заселением новых земель была мертворожденной. Скоро опустеет провинция, не приживется на этой земле саженец.
Но у Алефа и без этого хватало забот. Пусть думают там, в Миранде, в царской резиденции – воровок и проституток сюда ссылать, создавать особое ведомство для решения демографической проблемы, или еще какие меры предпринять – его это не касается.
А скоро и эта, и большинство других проблем просто перестали существовать. Им всем на смену пришла всего одна проблема, одна задача встала перед всеми, и не только в Хамадии – просто выжить, просто не дать себя сожрать.
***
Среди новых обитателей новой провинции было много, как уже было сказано, кузнецов. В принципе, кузнечное ремесло и само по себе может себя прокормить. Так много всего нужно человеку такого, что делается из железа, что только куй, да куй. Вот только – из чего? Везти сюда поковочное железо из тех мест Амирана, где его много? Рентабельно ли? Может, уж проще везти уже готовые изделия? А чем тогда занять кузнецов? Тем же, чем и бесполезных тут морских офицеров – послать арыки копать, да в и без того убитую дорожную землю вколачивать дробленые булыжники, чтобы дороги дождями не размывало? Тоже, конечно, хорошее дело. И нужное.
Но среди прочих нашлись в общей массе и специалисты-рудознатцы. И пришли эти спецы в Совет, а Совет обратился к Алефу с общей просьбой разрешить проводить тут, в горах, изыскания. Изыскания на предмет отыскания железных и прочих руд, а также каменного угля. Втихую надеялись, конечно, наткнуться на золотую жилу, но говорить об этом представителю центральной власти не стали. Найдут, тогда и подумают, как этим золотом лучше распорядиться. А пока – железо, там, медь, олово, цинк, свинец… Ну, и уголь, конечно. Куда ж без угля. Не все ж дровами топить, так никакого леса не хватит. Уж кто-кто, а эрогенцы это хорошо понимали. Свой-то лес они там, у себя, еще когда свели.
Алеф выслушал, вник и проникся. Свое железо, это хорошо, а свой уголь – так и вовсе прекрасно. Вот только как эти рудознатцы свои изыскания-то производят? Алеф сталкивался, Алеф знал. Не ходят они по горам, выковыривая носком сапога из почвы железные, медные, золотые и прочие самородки. Нет. А то – чего бы проще? Так нет ведь, этим вот рудознатцам-умельцам надо непременно в землю зарыться, и глубоко. А с этим, как и с прочей подобной хозяйственной деятельностью, надо идти к губернатору, к его высокопревосходительству Бальбеку Гасану ас-Сахруни, дай ему Единый долгих лет жизни, и пропади он, зараза, пропадом.
– Нельзя, – сказал Бальбек, – никак нельзя.
И замолчал, надувшись, полный воодушевляющего самоосознания своей значимости.
– Почему? – Вежливо улыбнувшись, поинтересовался Алеф.
Весь его жизненный опыт подсказывал, что если нельзя, но очень хочется, то иногда и можно.
– Йами. – Сказал его превосходительство, и посмотрел на Алефа с видом человека, знающего нечто такое, о чем остальные не подозревают и не догадываются. С видом гордым и снисходительным.
– Ну, – нахмурился Алеф, – йами. Знаю таких. Жил у них в гостях несколько дней. И что?
Вот тут уже удивился Бальбек. Ничего себе! Приходит какой-то хаям, и заявляет, что он жил у йами. Это когда он – старейшина, и вообще губернатор, сам их никогда не видел. Знать-то знал, а вот встречать… Не любят йами с людьми общаться.
Удивился Бальбек, но вида не подал. Да и вообще, может этот-то и врет, цену себе набивает. Видел он!.. Жил он у них. Да быть того не может.
– У нас с йами, – сказал Бальбек, – договор. Все, что в земле – это их. Мы не должны лезть в землю, а они не лезут к нам, сюда.
И добавил, помолчав:
– Вот так-то!
– Ну, ладно, – согласился Алеф. Он вообще легко и охотно со всеми соглашался, хотя потом почему-то все равно выходило так, как это ему нужно. Ну, во всяком случае, часто.
– А они там, у себя, железо и уголь добывают? Могут они его нам в нужных количествах поставлять?
– А я откуда знаю? – Отозвался губернатор. – Я же у них не жил.
– Ну, когда я жил у них этот вопрос мы не затрагивали.
Да уж, действительно, как хорошо это запомнил Алеф, речь тогда шла не о железе, и даже не об угле. Речь тогда шла о жизни. О жизни и смерти как самого Алефа, так и Принципии и всех тех, кто был тогда с ними.
В общем, решили, что, действительно, не годится этот вопрос решать помимо этого мелкого зловредного народца. И вообще, надо налаживать с ними контакт. И Бальбек уполномочил кого-то из своих родственников на ведение переговоров, а Алеф, очередной раз смотавшись в Подгорное, взял одного из то ли членов Совета, то ли просто командированного этим сборищем. Скорее даже второе, но умеющего говорить по мирански.
Так он и оказался в том самом месте, из которого однажды вышел, будучи уверен, что идет на скорую и мучительную погибель. Там он и стал свидетелем первого появления драконов, оторванный не только от Миранды, но даже от губернатора и своих подопечных экс-эрогенцев, для которых, как он подозревал, явление этих летающих монстров явится весьма неожиданным и неприятным сюрпризом.
***
Люди – удивительно стойкие и жизнеспособные существа. Возможно когда-нибудь вымрут на земле муравьи и исчезнут загадочно тараканы, а человек, мертвой хваткой вцепившись в убиваемую им планету, будет, как и было ему предписано некогда, плодиться и размножаться.
Бесчисленные войны закалили человека, научили его выживать среди хаоса и смерти. Вот и появление летающих хищных монстров – чем не война? А на войне, как на войне, и внезапное нападение превосходящих сил противника вовсе не означает неизбежного поражения и всеобщей гибели. Дайте только прийти в себя, отдышаться, осмотреться – и мы еще покажем!
И люди, те, кто поудачливее, кто не погиб в первые же дни, стали искать и находить способы выживания в новых условиях. Еще пока не борьбы, еще только выживания. Так потерпевшие кораблекрушение сначала ищут, за что бы зацепиться – шлюпка, плотик, просто обломок мачты, – не важно. Это потом они начнут думать, в какую сторону им плыть, и что они будут есть и пить. А пока…
А пока стало ясно, что крыша над головой, да даже просто кроны деревьев в лесу спасают от летающих тварей. Вот если ты в чистом поле, и тебе некуда спрятаться, то – беги, не беги, а спасения тебе не будет. Да и то, появились уже и те, кто выжил даже и в таких условиях. Те, кто не стал убегать, а лег на землю и накрылся чем-нибудь, притворился кочкой, холмиком. И дождался, перетерпел, не поднял слишком рано голову, чтобы посмотреть, а не улетели ли эти.
Но и эти твари, надо отдать им должное, тоже учились. А может быть и не впервые они сталкивались с такой добычей. Во всяком случае, уже замечены были попытки – зачастую удачные, – срывания кровли с ветхих хижин. И тогда те, кто там прятался, становились жертвами этих тварей. Особенно доставалось навесам для скота. Вообще, коровы, лошади, свиньи – те, что покрупнее, это была любимая добыча драконов. Ну, и как прикажете пахать землю? Ладно, сам лег в борозду и притворился ветошью, а лошадь? А без лошади что делать? Ни вспахать, ни проборонить, ни урожай вывести. А кормить ее чем? То есть, если ее даже не съели, жива лошадь – чем ее кормить? Овсом? А где его взять, если его ни вырастить, ни собрать? Сеном? Так его тоже надо – сперва траву накосить, потом соскирдовать, а после и привести на той же лошади. Вот тут-то и окажется, что уже не нужно никакого сена. Не самому же его жевать. Впрочем, скоро, кажется, и до этого дойдет.