В народе пробежали шепотки. Девен встревоженно посмотрел на друга. Не к чему начинать новую ссору, почему он вечно не знает, когда стоит остановиться? "Мы же не варвары." Да, куда как проще перед народом припомнить, что вдова она по его милости. Не дело тыкать палкой загнанную змею, а умеющую выжидать и подавно.
Девен смотрел на Гудрун и понимал, что не царьку с равнин, хоть и победителю, учить ее. Она молчит, к чему ей рисковать своими и идти напролом. Одна она держала Гунд этот год, не отправив даже конунга-мужа в последний путь, потому что не в честном бою того убили. Он не был с ней добр по слухам, но был ее кровью и мыслями, хоть и не было нежности между ними.
Тогда ей оставалась крепость и люди, быть может дети - Девен ничего не слышал о них. А теперь снесенные ворота, пепелище, чужаки на пороге и взгляды тех, кого она не смогла защитить, как ни старалась. А она все стоит и ждет, ждет, будто не все для нее потеряно.
Глупец ты, Бала, глупец, старый друг, не принесет тебе эта победа ни славы, ни покоя, ведь можешь ты до сих пор повернуть коня и уйти.
- Наслышан я, что горцы не учат своих женщин почтительности, - царь отвел взгляд от хозяйки и начал деловито осматривать своего коня. - Девен, прикажи своим людям увести вдову обратно.
Девен неловко махнул рукой и пара воинов подошла к Гудрун. Та усмехнулась.
- Неужто царь считает, что я не найду дороги в собственном доме? Или же, что смогу сбежать с этого утеса? -сухие губы снова скривились. - Надеюсь, твои люди смогут по крайней мере оценить вид из верхних окон.
Снова звякнули цепочки, мелькнули тяжелые черные косы, легкий стук башмаков по каменным плитам.
- Если бы это была не женщина, я бы не удивился, когда б из этих окон она твоих молодцов вышвырнула, - пробормотал Бала. - Вздорная баба, хуже кухарки, наслышан о ней... А я ведь еще хотел по-хорошему - не воюю я с женщинами.
- Оставь ее лучше. Дай просто дожить с тем, что осталось. Обложи Гунд данью - и едем домой, пользы Дору будет в разы больше, сам знаешь.
- Оставить ее здесь в живых и без присмотра - поднимет восстание; устроить несчастный случай - горцы нас в постелях прирежут.
Девен смотрел на царя, а сам понимал, что единственное, что сейчас его волнует - это немного теплой воды и охапка сена.
Не победы, не цари и не крепости, и даже не молодые вдовы.
- И что ты предлагаешь? Я говорил, можем уйти и...
- Я возьму ее в жены. На время останусь здесь. И ей придется смириться, если дорожит своими людьми.
Воин обернулся. В его глазах читалось недоверие.
- Бала, сейчас не время для твоих странных...
- Я твой царь, - веско перебил тот. - И это мою волю ты должен слушать, если верен мне. Она станет моей женой. И крепость будет моей даже перед богами. И она согласится, если не хочет потерять остатки того, что имеет. А ты приглядишь за ней, раз ее судьба тебя так беспокоит. Держи только ухо востро - если погибнешь, то лишь из-за своей глупости.
***
Девен молчал, молчали горы и время теперь тянулось, как старый мед. Царь сказал свое слово, царь решил окончательно, не ему теперь перечить, образумить он уже пытался. Не простому военачальнику советовать своему господину, а Бала, казалось, не видел сейчас перед собой друга. Против воли взять к себе ненавидящую тебя женщину - и кому это еще смертный приговор, тебе или ей, боги разве что ведают.
Гудрун отказала раз, второй, третий. Когда коротко, когда бесстрастно, когда с хриплым смехом и жгучей злобой в глазах. Да и к чему ей уступать мулу с равнин. Будь Гудрун моложе, будь наивной, выросшей на старых сказках проходимцев - она бы уступила или выискала для себя яд или кинжал, а ущелья умеют хоронить чужие тайны. Но Гудрун не верила смутным небылицам, не нужно ей это, ведь она сама была ею. Только сказка ее была мрачна, сильна и слушать себя заставляла все время, пока последнее слово до капли не выпьешь.
И Бала пил - захлебывался, пил, ненавидел, уже не скрывая, что будь его воля - сжег бы тут даже остатки.
- Оставь, - говорил Девен, поднося изменившемуся другу кувшин чуть прокисшего вина. - Оставь ее, посмотри на себя, сам говорил, что не воюешь ты с женщинами.
Бала выплескивал остатки вина в жаровню, смеялся, сжимал рукояти резного кресла, а воин отводил глаза в сторону. Проще видеть упрямца, который довольно носит маску добряка. Она подходит, так подходит и сидит, как влитая, не дай боги спадет только.
А она все спадала и спадала, текла слой за слоем, как воск тает возле огня.
А потом царь пошел к беднякам и старейшинам. С народом тот говорить умел. Редко кому есть дело до справедливости, совести, самому бы выжить, к чему в игры сильных лезть. Гудрун ждала. Говорила, что не одна, что явится брат с войском, что боги услышат.
Только вот от брата ни весточки, от богов и подавно, как бы ни рвались эти скалы к небу.
На третий день осени царь взял в жены вдову убитого конунга; ее приданным была покорность, его - защита, которую он обещал людям.
Оба лгали. Оба молча глядели на дно кубков.
"Следи за ней, у меня и без нее забот много, берегись только."
Бала пересказывал на свой лад старые сказки о том, что женщины горцев - ведьмы, превращаются на закате в птиц, а потом когтями раздирают души и выклевывают сердца. Потом смеялся и уходил, а Девен глядя на еще больше осунувшуюся бледную хозяйку почти верил в это.
Глубоки и бездонны расселины в этих горах и далеко их вершины стремятся ввысь. Летит в сумерках над ними песня, да пойми только о чем поется, такого наречия Девен и не слышал ни в жизни. А голос у хозяйки низкий, гортанный, хриплый, точно клекот слетал с губ.
Гудрун обернулась и воин скованно поклонился. Была королевой раньше, ей и осталась, как бы ни впали глаза на бледном лице.
- Госпожа, я не хотел тебе мешать.
- Оставь, - Гудрун махнула рукой и вновь повернулась к окну. - Я же знаю, что велено следить. Твой царь говорит, что не досуг самому. Но он боится, я знаю. Оттого и злоба в нем через край клокочет.
"Твой царь" - не "муж", не "господин". Гудрун это знает, все знают, кроме царя.
- Ты веришь в то, что я ведьма? - хозяйка была тиха и спокойна, тонкие пальцы скользили по резному узору на ставнях.
- Нет, госпожа.
- Я тоже, - тяжелые косы и расшитые шали заботливо скрывали синяки и царапины на шее, плечах, хрупких запястьях. - Но знаешь, так бы хотелось.
Тусклый луч заходящего солнца скользнул по ее щеке и запутался в темных волосах.
- Но я честна, - тихо продолжала хозяйка, будто говорила сама с собой, не с воином. - Не перед ним, перед людьми. Я отозвала брата и его войско. Взамен тот обещал не искать с ним ссоры. Не им платить за мои ошибки и тем более за его.
Послышалась возня, тихий топот. Девен обернулся. Из-под лестницы на него смотрела пара больших испуганных глаз. Темные косы, такие же как у хозяйки, были спутаны и растрепаны. Гудрун замерла и побледнела. Повернулась к воину, но смолчала.
Девочка тихонько шагнула назад, в темноту. Потом и вовсе скрылась за поворотом ступеней.
- Я могу попросить тебя молчать, воин, но ты вправе не услышать меня, - проронила Гудрун неживым голосом.
- Ты правильно поступила, госпожа, что не сказала царю о дочери. Я думал, что знаю его. Но теперь даже мне не понять, что думает он и что сделает в следующую минуту.
Голос Девена был сухим и хриплым. Если бы не Бала, если б не его спесь, то еще долгие годы люди с равнин рассказывали бы про хозяйку-ведьму и ее чернокудрую дочь, живущих там, куда не всякая птица осмелится залетать.
Но нет в этих горах ведьмы, и почти уже нет и хозяйки.
- О чем была твоя песня?
Гудрун отвернулась.
- О песнях не рассказывают, воин, их поют и верят им. Может и твое счастье, что не понял ее.
***
Через несколько дней был пир. Девен не потрудился узнать, что за повод, но похоже царю и повод был без надобности. Не свои погреба и кладовые подчищать, к чему мелочиться. Бала лениво доедал ножку ягненка. Гудрун почти ни к чему не притронулась, лишь настороженно порой оглядывалась по сторонам, точно старалась прочесть мысли каждого. Кто-то отводил взгляд, кто-то смотрел также пристально и бездумно. Девен знал причину. Не новость, что от хозяйки многие отвернулись. Спокойной жизни вряд ли дождешься, если поддерживаешь опальную госпожу.
- Ну же, улыбнись хоть раз, радости немного смотреть на кислые лица, порадуй меня, - царь был еще трезв, но отчего-то в приподнятом настроении.
Девен лишний раз не хотел знать причину. Не раз и не два приходил он к старому другу. Пытался, просил, толку только ни на грош. Царь остался. Не особо мудрый, вспыльчивый, но какой уж есть, бывает и хуже, не так ли? От друга осталась только тонкая тень, которая и без того таяла с каждым днем.
- Ты меня слышала?
- Я слышала тебя, царь, - Гудрун даже головы не повернула.
Бала помрачнел. Девен мысленно возвел глаза к небу. Если тот не проглотит свою нелепую обиду, а вновь упрется, как бык, то прощай тихий вечер. Жизни Гудрун ничто не грозит, нет. Только вот легко казнить какого-нибудь служку за любую оплошность. Но царь не спешил. Он молча водил пальцем по тонкому краю кубка, улыбаясь тихому звуку.