- Ну так что же, ты до сих пор отказываешься признать, что я здесь хозяин? Хотя пробыл я здесь уже несколько лун.
- Ты только гость здесь, царь. Незваный, надолго оставшийся. Но не больше.
- Ты еще забыла, что я твой муж, дорогуша, - Бала огрызнулся, на лице проступили багровые пятна, но через мгновение он вновь был спокоен.
Гудрун молчала. Не надо быть мудрецом, чтоб догадаться, что именно это бесило его больше всего. Но сейчас он молчал, смотрел на кубок и криво улыбался. Блики от огня плясали на вычищенной меди.
- Зовешь меня гостем, Гудрун...
Та еле заметно вздрогнула. Он почти никогда не звал ее по имени, хоть этому она была благодарна судьбе. Слушать собственное имя из ненавистных уст было тяжко и мерзко.
- Все думаешь, если не примешь, не поверишь - то все для тебя станет, как прежде... Одинокая постель, венец на челе, люди, покорные тебе, дочь, которая стала бы твоей наследницей...
Рука хозяйки дрогнула. Уголок губ дернулся вниз, багровое пятно расползалось по вышитой скатерти, а кубок с пустым звуком покатился по полу. Девен невольно потянулся к рукояти меча и сжал на ней дрожащие пальцы. Взгляда хозяйки он не забудет еще долго, пусть и смотрела она через зал, полный людей и копоти от сальных свечей. Если бы все сплетни и сказки оказались правдой, если б правда она была ведьмой, гарпией с горных ущелий, если бы кинулась сейчас к нему в бессильной ярости - он бы не помешал ей и не остановил бы ее. Хоть и нет его вины, боги свидетели, что он молчал.
- Как ты?..
- Не смотри так на Девена, дорогая, расслабься, - с усмешкой перебил ее Бала. - Не думала же ты, что я приставлю только его следить за тобой. Он верен, но наивен и жалостлив, твои люди оказались куда более сговорчивыми и понятливыми. Подумать только, сколь многое в этом мире можно купить и продать, если сговориться в цене...
Гудрун дрожащими пальцами медленно перебирала бахрому на скатерти, стараясь сдержаться. Вновь и вновь, как и каждую минуту за последние месяцы. Ради них она боролась, они же и оставили ее, как оставляют тонущую ладью во время бури.
- Ее здесь уже нет и придумать ты ничего не успеешь, - продолжал царь, наливая себе остатки вина из кувшина. - Ее отвезут в Дор и там она и будет оставаться, пока ты не образумишься. Пойми уже, она не займет твое место. И только наши сыновья будут наследовать и моя кровь. А твое время - твоих колдунов, крикливых птах, вздорных старух - все это уйдет, поверь, будто и не было никогда. Пройдет, как нелепый сон и это будет мудро.
- Скорее умру и предам все, что мне дорого, чем дам тебе сына, царь, никогда, запомни.
- До чего вы, женщины, падки на громкие слова! - Бала расхохотался; Девен начал невольно пробираться ближе к столу, все также нервно сжимая рукоять, пойми зачем - его царь, его воля. - В смерти вам нет радости, нет избавления, вы же до жути боитесь ее. Не надо, дорогая, у меня как раз есть для тебя подходящий подарок.
Он махнул рукой, двери зала распахнулись. Вошел взлохмаченный и напуганный слуга, совсем еще мальчик. В руках он нес большую корзину с крышкой. Спотыкаясь и отводя глаза, он подошел к столу и поставил ее перед Гудрун.
- Открой ее, открой же. Ох, да не скромничай, тебе понравится, я уверен...
Царь резко сорвал крышку с корзины, подвинул ее ближе к хозяйке. Гудрун сдавленно вскрикнула и вжалась в резное кресло.
- Любуйся, хорош подарок, правда? Тебе под стать!
В соломе на дне в засохшей крови лежала отрубленная голова. Глаза закрыть никто не потрудился, и они точно в душу смотрели, уже подернутые посмертной мутью. А Гудрун все не могла отвести взгляда, хотя губы уже начинали дрожать. Девен потянулся было к крышке. Надо бы закрыть, спрятать, какая разница кем он был, другом или врагом, она не заслужила видеть это. Но царь ударил кулаком по столу.
- Оставь, пусть смотрит! Пусть любуется на своего братца.
- Ты поклялся, поклялся перед богами, - хрипло выдавила она.
- Боги поймут. И ты поймешь. Должна понять, что твоего ничего уже нет здесь. Ни людей, ни родной крови. Прими это и встреть меня сегодня, как покорная супруга.
Царь встал. Гудрун не шевельнулась. По ее щеке текла одинокая слеза. Она неловко гладила спекшиеся от крови волосы, сильно закусив губу.
Сердце воина колотилось, в ушах шумело. Но он лишь стоял, отводя взгляд. У порога Бала обернулся.
- И да, Девен. Ты глупец и почти предатель. Помни об этом, потому что уверяю - я не забуду.
Почти предатель. Почти. И как жаль, что "почти" не считается.
Гудрун все продолжала беззвучно плакать.
***
Ночь сменяет день, как милосердный лекарь, утешает, усыпляет, шепчет на ухо небылицы. Сумерки и тьма накрыли горы, как большим крылом укрыли от печалей. Но Девену не спалось. Да и какой сон, если все давно полетело к чертям, пойми еще, по чьей вине. Отрекся от царя, которому присягал, не защитил невинного, хотя сердце желало этого. Да и не долг ли это его? И кто теперь он - дважды предатель, безмолвный свидетель.
Холодный воздух мягко шевелил волосы, заставлял дышать все чаще и глубже. Все как прежде. Точно все прошлые ночи слились в одну, лишь не слышно песни из соседней башни, той самой - жуткой, низкой и протяжной. Хозяйка ведь так и не сказала о чем пела, пусть хоть это останется с ней.
Тьма совсем заволокла небо, тучи скрыли луну и только редкие точки факелов можно было различить далеко внизу. Стало душно.
"Гроза", - подумалось Девену. - "Самое то для такой ночки..."
Он глубоко вздохнул. Еще раз. И еще. В ночном воздухе навязчиво ощущался запах гари, жженого волоса, будто он вновь вернулся на несколько месяцев назад.
Он закашлялся. Наспех набросил на плечи плащ, прицепил меч к поясу. Мало беды от одного коптящего факела, но проверить стоит, а сон все равно не идет. Поворот, еще один, и к чему здесь столько витых лестниц. Он раньше прочих ушел тогда с пира. Быть может кто оставил свечу, опрокинул ее, но отчего тогда повсюду копоть, а глаза нестерпимо болели и в верхних башнях?
Девен распахнул тяжелые двери. В горле запершило и он сильно закашлялся.
После него никто не ушел с пира. Все сидели, как и пару часов назад, только вот глаза их были закрыты - кто-то склонился над столом, кто-то над ручкой резного кресла. Остатки скатертей медленно тлели, крохотные язычки пламени то тут, то там уже лизали балки, перекидывались на потолок, шипели, трещали, шептали.
Прислонившись к углу стола, стояла Гудрун. Что-то напевала, тихонько смеялась. Ее косы были опалены на концах. Она подняла голову и широко улыбнулась. Слишком широко.
- Воин, ты явился! Я уж думала, будить тебя или оставить со всеми, - она обвела взглядом спящих, опрокинула коптящую свечу на стол, маленькие огоньки продолжали расползаться.
- Ведь почему бы и не оставить тебя вместе с ними, - она склонила голову на бок и продолжала смотреть на отсветы пламени. - Ты не враг мне, верно. Но и не друг. Ты никто, молчал, значит молча все дозволял. А моя дочь...
- Я молчал!
Гудрун горько усмехнулась. Злоба и смех на мгновение покинули ее глаза.
- Да, ты молчал. Все время молчал, а потому предал ты всех троих - и своего царя, и свою совесть, и мою надежду, пусть и невысказанную.
Хозяйка вновь рассмеялась, но голос сорвался и она хрипло закашлялась.
- Уходи, воин. Глупец ты. Здесь сегодня будут умирать живые - те, кто жил, ненавидел, предавал, кричал. Здесь живая кровь разольется, не твоя, не нужна она мне теперь, не нужна!
Она резко выпрямилась. В два больших шага оказалась рядом с Девеном и, вцепившись трясущимися руками в его рукав, подтащила его к одному из спящих. Гудрун схватила его волосы на затылке, резко дернула и подняла его голову от стола. Глаза до сих пор были закрыты.
- Чего как проще было подмешать всем сонного корня, да побольше. Гостям, твоему царю... Не со зла, нет. Они бы проспали день - а я получила бы день и ночь тишины и покоя, быть может весточку послала, кому угодно, чтоб хоть помнили меня, чтоб не сгинула в людской памяти. А теперь что же... Пусть полыхнет все. Пусть горит, тебе понравится, ведь с огнем вы пришли, его я и возвращаю. Смотри, как полыхают нижние башни! Они давно горят, и дойдет все до верха, до самых вершин. Видишь его? Посмотри на это лицо. Он был другом конунга, моим другом. Наливал нам обоим вина в день, когда я стала его женой - а теперь он здесь, с твоим царем и еще осмелился приходить ко мне с советом. А теперь на нее! Смотри же, смотри на ту, что отняла мою дочь, что нашептала о ней за ларчик с серебром. Продала и как за дешево продала! Ради них всех я терпела и ради дочери. Но ее мне уже не увидеть, а от них какой теперь толк? Разве я не хозяйка в доме своем? Разве не должен добрый хозяин прежде вынести сор и сжечь его, чтобы тот не мешался и не смущал его взора и мыслей? Скажи мне!..
Она уже не смеялась, не хрипела, а кричала. И слезы текли по ее лицу, смешиваясь с гарью и копотью, прокладывали серые дорожки по впавшим щекам. Он пытался схватить ее за запястья, угомонить, но она только вырывалась, рыдала и просила ответа - знала ли сама на что?
Дубовая дверь вновь заскрипела. По краям пламя уже начинало лизать ее. Девен обернулся и отступил назад. Гудрун охнула и на мгновение притихла. Высвободила руки, облизнула потрескавшиеся губы.
Бала, еле держась на ногах, медленно шел к ним и тяжело дышал. Тогда он ушел первым, а потому сон не сковал его полностью. Он пытался что-то сказать, но язык не слушался его и с губ срывалось только мычание. Девен попытался оттащить хозяйку назад, но та сбросила его руку с плеча.