Пьяный призрак и другие истории (ЛП) - Bates Arlo 4 стр.


   - Ах! - воскликнула Айрин, все поняв.

   Она вскочила и попыталась сдвинуть со своего места стоявший в углу старинный секретер. Он оказался очень тяжелым, но она не стала никого звать на помощь. Она напрягалась и толкала, а призрак выказывал все более явные признаки волнения, пока, наконец, секретер не оказался сдвинутым в сторону. Затем Айрин взяла лампу, села на пол и принялась изучать панели.

   - Пожалуйста, уйдите оттуда, - жалобно произнес призрак. - Мне неприятно видеть вас там, на полу. Сядьте у камина.

   - Благодарю, - ответила она. - Но мне вполне комфортно там, где я нахожусь.

   Она ощупывала панели, тянула и толкала больше часа, в то время как призрак витал над ней, умоляя этого не делать. Она уже была готова сдаться, когда ее пальцы, двигавшиеся вверх-вниз, обнаружили крошечное отверстие, забитое пылью, на краю панели. Она вынула из своих локонов шпильку и воткнула в отверстие. Панель медленно повернулась на скрытом шарнире и приоткрылась так, что она смогла просунуть за нее пальцы и сдвинуть в сторону. За ней оказалось подобие шкафа, с кучей пыльных ящиков, с вещами, побитыми молью. Она открыла первый попавшийся, и в нем, на ложе из выцветшего бархата, полыхала "звезда МакХью", ни с чем несравнимая по своей красоте.

   - О, мои бриллианты! - пронзительно воскликнул майор МакХью. - О, что скажет наш круг!

   - Он будет иметь полное право сказать, что вы были грубы с дамой, - ответила Айрин очень строго. - Кроме того, вы упустили возможность быть зарегистрированным.

   - Увы, теперь я всего лишь выпивающий призрак! - взвыл майор и растворился в воздухе.

   Так и случилось, что в день своей свадьбы Айрин надела "звезду МакХью"; и все же, человеческая натура такова, что муж не только убедил ее в невозможности существования призраков, но она утратила способность видеть, хотя этот единственный и ценный дар пришел к ней, как уже было сказано, по наследству от двоюродной бабушки по материнской линии.

<p>

ЗАТРУДНЕНИЕ С ПОРТРЕТАМИ</p>

<p>

I</p>

   - Это на него не похоже, - сказала Селия Сатмен, отодвигаясь немного в сторону, чтобы дневной свет лучше освещал незаконченный портрет, стоявший на мольберте, - и все же, бесспорно, это лучшая картина из всех, написанных тобой. Она меня привлекает, она меня очаровывает; я никогда не испытывала такого чувства по отношению к самому Ральфу. И все же, - добавила она, улыбаясь собственной непоследовательности, - он на него похож. Я не сказала бы, что сходство замечательное, и все же...

   Художник, Том Клеймор, откинулся на спинку кресла и улыбнулся.

   - Ты права и неправа, - сказал он. - Я немного разочарован тем, что ты не уловила секрета картины. Я знал, что это не случится с Ральфом, но на тебя я надеялся.

   Селия, продолжавшая изучать холст, бросила на него удивленный взгляд. Художник закурил сигарету и наблюдал за ней с таким вниманием, которое одновременно понравилось ей и немного ее позабавило.

   Студия представляла собой большое помещение, располагавшееся среди причалов старого Салема, города, где новое едва ли можно отличить от старого, и Том был в восторге от его просторной тишины, игры света и тени над головой и легкости, с которой он смог приспособить его для своих нужд. Ему пришлось сделать сравнительно мало для того, чтобы обустроить его для своего летнего пребывания. Он повесил на высокие балки несколько старых сетей, тут и там расставил приобретенные безделушки, а на стенах расположил многочисленные эскизы, без малейшего намека на упорядоченность. На двери он приспособил цитру, и, когда дверь открывалась, специально приделанные молоточки мелодично стучали по струнам, а во все еще похожем на склад помещении постарался устроить хоть какой-то комфорт, чтобы жить в нем и рисовать в течение летних месяцев.

   - Не могу понять, - наконец, сказала Селия, отворачиваясь от мольберта и направляясь к Клеймору. - Он выглядит старше и сильнее Ральфа, словно... - Она внезапно замолчала, ее лицо посветлело. - Кажется, понимаю! Ты написал его таким, каким он будет.

   - Каким он может быть, - поправил ее Клеймор, подтверждая ее догадку. - Когда я начал рисовать Ральфа, меня сразу поразило неразвитое состояние его лица. Мне показалось, оно похоже на нераскрывшийся бутон, и я попытался представить себе, во что он превратится. Поначалу я не хотел изображать его в таком виде, но затем эта мысль настолько овладела мной, что я сознательно поддался импульсу. Не знаю, насколько это профессионально, но это, по крайней мере, очень весело.

   Селия подошла к мольберту и снова посмотрела на картину, но вскоре вернулась и встала, облокотившись на высокую спинку кресла, в котором сидел ее жених.

   - Уже слишком темно, - заметила она, - но твой эксперимент меня очень заинтересовал. Ты говоришь, что рисуешь то, каким может стать его лицо; но почему не то, каким оно должно стать?

   - Потому что, - ответил художник, - я стараюсь отобразить все его хорошие качества; нарисовать в развитии самое благородное, что в нем есть. Как я могу сказать, разовьет ли он их в жизни? Он может развить в себе худшие качества, а вовсе не лучшие.

   Селия помолчала. Быстро темнело; набегающие облака скрыли гаснущие лучи заката. Она наклонилась вперед и ласковым движением легко коснулась кончиками пальцев лба Тома.

   - Ты умный человек, - сказала она. - А еще, ты хороший человек.

   - О, - отозвался он, почти бесцеремонно, взял ее руку и поцеловал, - не знаю, могу ли я претендовать на какую-либо особую добродетель. Ты помнишь историю Готорна о "пророческих картинах"? Думаешь, моя доброта также способна оказать какое-то благотворное влияние?

   Вместо ответа она пересекла мастерскую своей изящной, уверенной походкой, вызывавшей глубокое восхищение Тома даже еще до того, как он узнал ее имя. Взяла легкую старомодную шелковую шаль, пожелтевшую от времени, и перекинула через руку.

   - Я должна идти домой, - заметила она, словно они ничего не обсуждали. - Не понимаю, о чем я думала, задержавшись здесь так поздно.

   - О, в сонном старом Салеме времени не существует, - отозвался он, - так что еще не поздно; но если ты уходишь, я буду рад тебя проводить.

   Он потушил окурок, запер мастерскую на ключ, и они вместе двинулись по району причалов, вдоль причудливой древней Эссекс-стрит. Эта улица принадлежала прошлому, и была дорога им. Когда-то, давным-давно, кипящая жизнь Салема текла по ней бурным потоком, здесь сталкивались интересы половины земного шара; здесь собирались моряки изо всех стран, смелые и смуглые, повествовавшие о дерзких и немыслимых приключениях; здесь бродили купцы, подсчитывая барыши за грузы, доставленные с Дальнего Востока и островов, названия которых во множестве своем едва знакомы западному миру.

   В каком-то из своих произведений Готорн писал о жизни в Новой Англии, как о слишком мрачной, и заявлял, что наши предки "плели паутину своей жизни едва ли с одной нитью розового или золотого цвета"; но, конечно, мастер был введен в заблуждение видимой тусклостью нашего времени. В старые времена в гобеленах жизни было множество ярких алых, зеленых и лазурных нитей, но блеск прежних времен потускнел с годами настолько, что превратился в унылую серость. Улицы Салема помнили, как в первые дни основания города, бродили рядышком или рука об руку счастливая девушка и ее возлюбленный; проезжал свадебный поезд; шла молодая женщина, неся под сердцем сладкий трепет новой жизни; мать вела за руку своих милых чад. Затем эти улицы наполнились романтикой морей, кипящей жизнью, вдохновляющей язык осуждающей лиры пророка; бесшабашная удаль смелых авантюристов наполнила старые улицы своими яркими и бессмертными воспоминаниями.

   Художник и его спутница шли молча, он наблюдал за игрой света и теней, она, видимо, была погружена в свои мысли. Наконец, она, казалось, в чем-то усомнилась, и ей потребовалась помощь, чтобы разрешить эти сомнения.

   - Том, - неуверенно спросила она, - ты не заметил никаких изменений в Ральфе в последнее время?

   - Изменений? - повторил тот. Несмотря на внешнее спокойствие, в его глазах вспыхнул интерес.

   - Да. Он не вполне похож на себя прежнего, с тех пор как...

   - С каких пор? - поинтересовался художник, видя, что она замолчала.

   - Ну... наверное, с тех пор, как ты начал его рисовать, - задумчиво ответила Селия. - Хотя, признаюсь, заметила это только недавно. Разве тебя это не удивило?

   Ее спутник, вместо ответа, принялся внимательно рассматривать резьбу на набалдашнике своей трости.

   - Ты забыла, что я его почти не знал, - сказал он. - О каких изменениях идет речь?

   - Он развивается. Он становится мужчиной.

   - Ему двадцать восемь лет. Что может быть странного в том, что он становится мужчиной?

   - Он всегда казался мальчиком, - настаивала Селия с таким видом, словно ей и самой было трудно себя понять.

   - Возможно, в его жизни что-то произошло, - ответил Том, стараясь говорить небрежно, и это помешало ему заметить, как Селия после этих слов слегка покраснела.

   Они подошли к воротам дома мисс Сатмен, и он открыл их, чтобы она могла войти.

   - Хорошо, что ты пришла сегодня днем, - сказал он ей. - Когда ты возьмешь следующий урок?

   - Пока сказать не могу, - ответила она. - Я дам тебе знать. Не хочешь войти?

   Приглашение было дано с некоторой неохотой, но он отказался и, приподняв шляпу, пожелал ей спокойной ночи. Она обернулась на пороге, посмотрела, как его сильная решительная фигура удаляется по улице, и тяжело вздохнула.

   "Интересно, будет ли Том казаться мне таким сдержанным и холодным после того, как мы поженимся?" - подумала она.

<p>

II</p>

   В своем большинстве люди полагали, что Том Клеймор по природе холоден и сдержан, поскольку манеры его поведения были именно такими. Возможно, он был сдержанным, но холодный сдержанный человек, как правило, чудовище, - а Том вовсе не был неприятным. У него был застенчивый темперамент художника, а обстоятельства его довольно уединенной жизни способствовали привычке говорить мало; и поскольку он воспринимал жизнь очень серьезно, то редко бывал готов открыть свое сердце в обычной беседе.

   Даже после помолвки он почти не изменился, и Селия не избежала общей ошибки, предполагая, что, поскольку он не мог выражать свои чувства, следовательно, ему не хватает их силы. Она была его ученицей в Бостоне, и именно ради того, чтобы находиться к ней поближе, он обосновался в Салеме на лето, под предлогом того, что обещал нарисовать портрет ее кузена, Ральфа Тэтчера.

   Том Клеймор не мог сказать, на каком этапе работы над портретом им овладела идея, по причине которой он стал рисовать скорее возможное, а не реальное лицо своего натурщика. Сначала он улыбался этой мысли, как какой-то причудливой прихоти; затем противился ей; но, в конце концов, дал своему вдохновению (или прихоти) полную свободу действий и намеренно попытался изобразить благороднейшее мужское достоинство, которым, как ему казалось, обладал Ральф Тэтчер. Он испытывал тайное раздражение по отношению к молодому человеку, который, имея богатство, здоровье и возможности, казался все еще слишком мальчиком, поскольку не мог правильно оценить и использовать их; и по мере того, как работа продвигалась, у Клеймора росла вера в то, что когда портрет будет закончен, он поможет Тэтчеру повзрослеть, наглядно продемонстрировав те возможности, которые он до настоящего момента тратил впустую. Художник поначалу не придавал своей прихоти большого значения, но, однажды отдавшись ей, по крайней мере, находил в себе стремление к продолжению своего начинания. Идея влияния портрета на натурщика отнюдь не нова среди художников, и Клеймор приложил все усилия к тому, чтобы Тэтчер увидел его, как только миновала начальная стадия. Он хотел ускорить возможное влияние, и ему не терпелось узнать, как скоро его отход от точного подобия станет очевидным для оригинала.

Назад Дальше