Вскоре возникла любопытная ситуация. Тому стало казаться, что Ральф приближается к идеалу, изображенному на портрете. Поначалу он отверг это наблюдение как совершенно фантастическое. А затем вспомнил случай с его собратом по кисти, в Париже, когда девушка, изображенная в одеянии монахини, увидела картину, восприняла ее как свое призвание, и дело кончилось тем, что она ушла в монастырь. Случаи были не совсем схожими, но Клеймор видел определенное сходство в том, что они оба, казалось, демонстрировали, как возможность, изображенная на холсте, может стать важным фактором, влияющим на действительность. Эта проблема сильно заинтересовала его. Он говорил Селии, что Ральфу необходимо всего лишь "пробуждение", чтобы развиться в благородного человека, и он начал размышлять, в его ли силах дать тому необходимый импульс, создать нить, вокруг которой будет происходить процесс кристаллизации. Он работал медленно, с особой тщательностью, стараясь, чтобы Тэтчер присутствовал в мастерской как можно чаще, даже когда он не рисовал, чтобы картина постоянно находилась перед его глазами; и теперь был уверен в одном: вне всякого сомнения, Ральф развивался.
"Post hoc sed non ergo propter hoc. После этого, но не вследствие этого", - сказал он себе на латыни своих школьных дней; но втайне полагал, что в данном случае, "после" является именно "вследствие".
На следующий день после разговора Селии со своим женихом о портрете, художника навестил Ральф. Молодой человек, казалось, был так чем-то поглощен, что Том попытался немного расшевелить его, осведомившись, не думает ли Тэтчер, что его портрет несколько не совпадает с оригиналом.
- Я думал вовсе не о нем, - с улыбкой ответил молодой человек. - Я просто... не знаю даже, как объяснить. Вы когда-нибудь чувствовали, чтобы какая-то ваша часть, какая бы то ни было, удалилась во внутрь с неведомой целью, закрыв за собой дверь?
- Случалось, - ответил Том. - Но я всегда утешаю себя тем, что эта цель очень и очень важная, если я не могу принять участие в ее рассмотрении, в противном случае дверь не стоило бы запирать так тщательно.
- Вот как? - заметил натурщик. - У меня был веселый старый дядя-священник, который запирал двери своего кабинета и притворялся, будто пишет самые убедительные проповеди, в то время как сам попросту сладко спал. Боюсь, - продолжал он, тяжело вздохнув, - что в моей голове никогда не происходит ничего важного. Знаете, я склонен почти ненавидеть вас.
Художник удивленно взглянул на него.
- Ненавидеть меня? - повторил он. - За что же вы склонны меня ненавидеть?
- Потому что вы - воплощение того, чем я не являюсь; потому что вы преуспеваете во всем, в то время как я ничего в жизни не добился; потому что за покерным столом жизни вы постоянно в выигрыше, а я - в проигрыше.
Странный оттенок горечи, прозвучавший в голосе Ральфа, озадачил Клеймора. Это совсем не было похоже на Тэтчера: смотреть в прошлое или оплакивать упущенные возможности. Художник задумчиво потер кисть о палитру.
- Даже если бы это было так, - сказал он, - я не понимаю, почему вы должны вымещать свое разочарование на мне. Ведь не я же в этом виноват, не так ли? То, что вы говорите, это, конечно же, ерунда.
- Ерунда? Ничего подобного. Я ничего не совершил. Я ничего не знаю. Я ни на что не годен, и хуже всего то, что девушка, о которой я мечтал всю жизнь, понимает это так же хорошо, как и я. Она не дура; и, разумеется, мои проблемы ее нисколько не интересуют.
Признание выглядело настолько мальчишеским, что Клеймору захотелось улыбнуться, но высказанные чувства были совершенно искренними, и он не мог себе этого позволить. Но, по крайней мере, одно было очевидно: Ральфа, наконец, более не удовлетворяла его праздная, бесцельная жизнь. Он осознал это, взглянув на себя глазами женщины, чье мнение было ему небезразлично. Клеймору пришло в голову, что именно это и могло привести к тем изменениям, которые он заметил в своем натурщике, а вовсе не влияние портрета. Эта мысль поразила его; он почувствовал себя так, словно был обманут. Словно великолепный дворец, выстроенный его фантазией, обрушился руинами вокруг него. Он сделал неопределенный жест и отложил палитру.
- Свет ушел, - сказал он. - Сегодня я больше не могу рисовать.
<p>
III</p>
Клеймор был чрезвычайно впечатлителен, и обладал художественным темпераментом, позволявшим ему предаваться мечте с такой силой, что та становилась реальностью. Все, что без малейшего колебания можно было назвать пустой фантазией, становилось на время почти непреложным фактом; часто жизнь человека творческого определяется тем, что холодному рассудку является всего лишь несостоятельной гипотезой. Художник ни в малейшей степени не сознавал, насколько сильна в нем идея пробуждения Ральфа Тэтчера, пока не возникло сомнение в том, что портрет и в самом деле имеет какое-то влияние на его натурщика. Том не был лишен чувства юмора, и внутренне посмеивался над той серьезностью, с которой отнесся к своей идее. Он обсуждал ее сам с собой, наполовину с раздражением, наполовину с юмором; иногда делая упор на то, что его теория - всего лишь фантастический абсурд, при этом упорно держась за веру в то, что она основана на каком-то фрагменте, по меньшей мере, некой жизненно важно истины. Ему смутно припоминались обрывки разговоров, отражающих современную веру в силу внушения; а потом он возвращался к мысли о том, что если Ральф влюблен, то никакого внушения не требовалось, чтобы произвести в нем наблюдаемые изменения.
Однако полностью не верить в свое собственное вдохновение вряд ли под силу подлинно творческой натуре. Каким бы ни было его понимание, Том, в конце концов, не был бы верен своему темпераменту, если бы не был убежден, что он прав, полагая, что в какой-то степени, по крайней мере, картина, которую он писал, повлияла на его натурщика. Без какого-либо сознательно определенного плана он достал свежий холст и, оставшись один в студии, занялся рисованием портрета Ральфа, отличного от первого. На первом портрете он постарался отразить все благороднейшие задатки молодого человека; на втором - потенциально низменные, какие только можно было в нем отыскать. Каждый человек, склонный к самонаблюдению, испытывал ощущение, что действия определяются каким-нибудь внутренним направлением, без какого-либо ясного осознания причины; и сколько бы ни были причиной намерения или мотивы другого человека, Том полагал, что пишет этот второй портрет, поскольку его отличие от первого сможет показать ему, на каких основаниях покоится его причудливая теория. Ему хотелось, по крайней мере, - так говорил он сам себе, - увидеть, сможет ли он изобразить другую личность, столько же возможную, сколько и первая.
Тем не менее, это последнее объяснение не казалось ему вполне удовлетворительным. Но он был бы шокирован, если бы у него возникла даже тень мысли о том, что тщеславие творчества, которому брошен вызов сомнением в его возможности определить судьбу Ральфа, демонстративно направило свое влияние на то, чтобы доказать реальность своего воздействия. Если бы малейшее осознание этого возникло у Клеймора, он пришел бы в ужас от того возможного зла, которое способен причинить; тем не менее, его взгляд внутрь самого себя не был настолько глубок, чтобы привести его к пониманию реальных мотивов его поступка.
Художник работал, "не покладая кисти", с лихорадочной быстротой, и до конца недели смог заменить первый портрет вторым, когда Ральф, несколько дней отсутствовавший в городе, приехал к нему на очередной сеанс. Том одновременно беспокоился и испытывал любопытство в отношении влияния на Тэтчера нового портрета. Переделка оказалась слишком велика, а разница настолько заметна, что у него не хватило смелости показать его Селии, что он поначалу намеревался сделать. Он извинился за то, что не решился показать ей портрет, под тем причудливым предлогом, что джентльмен не должен выставлять напоказ "неблагородные" черты характера, которые, по его мнению, он обнаружил среди возможной истинной натуры ее кузена. То, что скажет Ральф, художник ожидал с беспокойным нетерпением, а когда последний, после обычного приветствия, подошел к мольберту и стал рассматривать свой второй портрет, Том занервничал больше, чем мог ожидать.
Ральф с минуту молча изучал картину.
- Какого черта, - выпалил он, наконец, - вы сделали с моим портретом?
- А что с ним случилось? - спросил художник, встав рядом с ним и, в свою очередь, устремив взгляд на портрет.
- Я, конечно, не могу сказать точно, - ответил Ральф с озадаченным видом, - но мне кажется, физиономия, изображенная на нем, превратилась из вполне порядочной в какую-то... низменную. Разве я так выгляжу?
- Полагаю, зеркало может дать более точный ответ, чем я.
Произнеся это, Клеймор скосил глаза и с трудом удержал возглас удивления. Выражение лица Ральфа изменилось в соответствии с изображением на портрете. Вряд ли кто замечал, что, когда он смотрит на портрет, производящий сильное впечатление, его лицо бессознательно меняет свое выражение в соответствии с изображением; шансы, что это произойдет, тем более велики, если на портрете изображен он сам.
Портрет так глубоко взывает к личности изображенного, человеческое тщеславие и индивидуальность так сильно призывают рассматривать его как часть самого себя, что он находится в более близком отношении к внутреннему "я", чем любая другая внешняя вещь. Он, в некотором смысле, часть оригинала, и, возможно, восточное предубеждение против изображения людей, чтобы в процессе рисования художник не обрел зловещей власти над изображаемым, имеет под собой какую-то основу.
Вряд ли возможно, чтобы каждый человек испытывал сильные чувства по отношению к своему портрету, зависел в большей или меньшей степени от представлений о нем художника, от того, какое впечатление произвел на него; но каждая картина, вне всякого сомнения, содержит в себе нечто от личности художника, следовательно, посредством портрета художник в некоторой степени может влиять на характер своего натурщика. Редко случается, чтобы это влияние было намеренным или ощутимым, но разве можно на этой основе утверждать его полное отсутствие?
Клеймор постоял немного, глядя в лицо Ральфу, затем отошел и вернулся с маленьким зеркалом, которое вложил в руку своего натурщика. Тэтчер взглянул на свое отражение и громко рассмеялся.
- О Господи! - воскликнул он. - Он и в самом деле похож на меня. Никогда прежде не думал, что могу выглядеть подобным образом.
- Чепуха! - Клеймор забрал у него зеркало. - Не говорите глупостей. Садитесь на свое место, и приступим к работе.
<p>
IV</p>
Во второй половине того же дня в мастерскую вошла Селия, с помрачневшим лицом. Она рассеянно приветствовала своего возлюбленного, и, едва замер последний звук цитры, висевшей на дверях, резко спросила:
- О Господи, что ты сделал с Ральфом?
- Я? Ничего, я просто рисую его портрет. А что случилось?
- Он пришел сегодня утром в самом распрекрасном расположении духа. Он был в городе, чтобы посмотреть, как идут ремонтные работы в его многоквартирных домах в Норд Энде, о которых я критически высказалась, побывав там прошлой зимой; сегодня утром он пришел сказать мне: он думает, что я права, и собирается впредь прислушиваться к моим советам.
- А дальше? - спросил Том, когда она неожиданно замолчала.
- Он отправился сюда, вернулся странный, какой-то озлобленный, заявил, что передумал и не понимает, зачем ему беспокоиться о никчемных негодяях и трущобах. Не понимаю, что могло на него найти.
- Но почему ты считаешь меня ответственным за причуды своего кузена?
- Конечно, ты не виноват, - ответила Селия с легкой обидой в голосе, - просто я ужасно разочарована. Мне показалось, что Ральф начал меняться в лучшую сторону.
- Возможно, - предположил Клеймор, - это просто какой-то новый этап его неудачного романа?
Мисс Сатмен покраснела до ушей.
- Не знаю, почему ты так решил, - сухо ответила она. - Он ничего мне об этом не говорил. Он - джентльмен.
- Как? - изумление Тома было искренним. - Боже правый! Так это была не ты?
Селия смотрела на него в явном недоумении.
- Разве ты ничего не знал? - спросила она. - Ральф влюблен в меня с того времени, когда мы были еще детьми. Я не говорила об этом, поскольку это было бы нечестно по отношению к нему; но я, разумеется, полагала, что ты об этом догадываешься. И даже думала, что можешь немножко ревновать.