— Включи же голову, это простой вопрос, — все еще морщась, сказала Яна. — Ты видела его раньше? В архиве? В библиотеке? В кафешке, в очереди за булочками?
— Нне знаю… да что за допрос? — возмутилась Ирина. — Нигдеева, ты своих студентов в лицо не узнаешь, а к этому мужику прицепилась!
— Это аргумент, — кивнула Яна и снова принялась накручивать шарф на ладонь. Опять подвисла, подумала Ирина и украдкой покосилась на калитку. Наверное, сейчас можно просто уйти — не заметит. Вместо этого Ирина спросила:
— А чего ты носишься с этой тряпкой?
Яна вздохнула, сунула дотлевшую сигарету в урну и тут же закурила следующую.
— Это, — она тряхнула тряпкой, — могли сделать три человека. Филька принес идею — вычитал в книжке про индейцев. Он у отца книжку взял… Я разработала словарь. Ольга научила нас вязать узлы. Это был наш тайный язык. Нам было по десять лет.
— Может, кто-то пошутил?
— Сейчас? Мы не общались двадцать пять лет. Они остались в городе за семь тысяч километров отсюда. В хреновом городе, из которого не так просто выбраться…
— Понятно… — протянула Ирина. — А что не так с мужиком из архива?
— А то, что записку якобы оставили в читальном зале, а он просто занес. Вот так телепатически понял, для кого эта тряпка, и оказал любезность. А еще то, что в универе я его ни разу не видела, а вот раньше — точно да, хотя и не помню, где. Когда до меня все это дошло — я вернулась в архив, поговорить нормально, а то он мне мозги запудрил, я ушла, ничего толком не спросив. Только вот архив оказался закрыт. Вообще закрыт. Замок в ржавчине и паутина на косяках висит…
— Нда, — выговорила Ирина. — Наверное, показалось. Или просто розыгрыш.
— И в каком месте должно стать смешно?
— Ну не знаю… а что там написано — раз уж это записка?
— «Возвращайся домой», — деревянным голосом ответила Яна, пропуская колючие петли между пальцами. — «Возвращайся домой. Возвращайся домой». И еще полтора проклятых метра «возвращайся домой».
Она казалась спокойной, но, сидя рядом, Ирина видела, что, несмотря на тепло, руки Яны покрылись мурашками. Это было странно, неадекватно, почти непристойно. Но что мы знаем о лисе? Кажется, Нигдеева упоминала изолированный городок на Дальнем Востоке, из которого ей пришлось спешно уехать. Непривычное уху название… Она сказала, что дословный перевод с местного языка — «плохая вода», и добавила, что местных там, впрочем, нет, — не дураки селиться в такой дыре. Отец-геолог… Ирина вдруг поняла, что практически ничего не знает о прошлом человека, с которым знакома больше десяти лет.
Нигдеева все перебирала в руках узлы. Отвратительное сухое шуршание пробирало до костей.
— Ненавижу такие нитки, — вырвалось у Ирины. — Даже название… мохер… бррр…
— Я тоже, — кивнула Яна. — Фильке тогда здорово влетело за них… Хорошее слово — «влетело», да? Оно. Влетело. Само. Звучит намного лучше, чем «двое взрослых орали на десятилетнего пацана сорок минут за то, что он отмотал два метра пряжи». А потом запретили дружить с девочками, которые плохо на него влияли, — она прерывисто вздохнула. — Беда в том, что ему больше не с кем было дружить. Понимаешь, он был толстый.
Мурашки на руках Яны стали крупнее, и на бледной коже резко выступили веснушки. Как брызги ржавой болотной воды. Внезапно Ирине захотелось попросить Нигдееву заткнуться, но она не смогла вымолвить ни слова.
— Наверное, поэтому он и пошел за мной тогда, в самом конце, — сказала Яна. — Зря он это сделал.
Ничего не хочу об этом знать, подумала Ирина. Нигдеева снова открыла рот, и Ирине захотелось завизжать, чтобы заглушить то, что она скажет.
— Ты примешь за меня пересдачу? Я хочу уйти в отпуск пораньше. Там всего четверо, вместе с этой девицей… Ей точно лучше тебе сдавать, она же со мной в обморок грохнется от неловкости, еще откачивать придется.
— Конечно, — быстро ответила Ирина. Она чувствовала себя так, будто в полуметре от нее с визгом и скрежетом затормозил грузовик.
Яна кривовато улыбнулась.
— Кстати о студенческих байках, — ее глаза блеснули недобрым весельем, и затормозивший грузовик неуловимо качнулся, оживая. — Помнишь, я встречалась с парнем с биофака?
— Да, — настороженно ответила Ирина. — Славный такой.
— Да, он очень хороший, — легко согласилась Яна. — Я попросила сделать его тест ДНК, — она прикоснулась к костяному кулону на шее. — Хотела убедиться.
Грузовик взревел мотором, колеса пришли в движение, и многотонная махина мучительно медленно, неотвратимо двинулась вперед.
— Убедиться в чем? — спросила Ирина, уже зная.
— В том, что кость действительно человеческая.
Ирина демонстративно посмотрела на часы и встала.
— Тебе точно пора в отпуск, — сухо сказала она. — Пересдачу у твоих студентов я приму. Отдыхай, ни о чем не волнуйся.
Нигдеева молча ухмыльнулась в ответ.
2
Из-под синюшных казенных ламп, безжалостных, круглосуточных, отрицающих внешний мир, — в бледный ветреный полдень. Ольга застыла на крыльце, будто на мгновение потеряла вес, поплыла в этом невесомом, припыленном, забытом свете. Над городом О. дрожал запах робкой зелени. Ветер клеил на туфли липкие оболочки тополевых почек. На пятачке сухого асфальта у служебного входа распластались бродячие собаки, — лежали в полном довольстве, щурились, подставляли тощие животы тусклому солнцу.
Ольга облизнула сухие губы и с преувеличенной сосредоточенностью принялась натягивать куртку. Заметила стаю, поморщилась: непорядок, надо сказать поварам, чтобы перестали уже подкармливать, куда годится, — и тут же забыла, отвернулась, отвлеклась, поглощенная каменной усталостью. Навстречу, шумно дыша и подволакивая ногу, поднялась обмотанная пуховым платком старуха, окинула цепким взглядом усталое Ольгино лицо, разношенные туфли без каблуков, приостановилась: «Доченька, Волоконов где лежит?». «В регистратуру», — машинально ответила Ольга. Старуха неодобрительно качнула головой, прохромала мимо. За спиной грохнула, притянутая мощной пружиной, дверь. Ольга согнулась, нащупывая замок молнии. Разбухшая сумка оттягивала локоть. Глаза защипало; Ольга прижала к ним пальцы, с силой помассировала веки.
Сразу после полуночи снова привезли молчуна — на этот раз пятиклассника из Полинкиной школы. Припозднившийся с прогулкой собачник нашел его на окраине Японской Горки. Лицо мальчишки застыло в маску с иссиня-красным, неестественно ярким ртом. Но страшнее всего были его руки — сведенные судорогой когтистые лапы в синюшно-багровых пятнах. Увидев их, Ольга едва не завизжала. Дотронуться до них казалось невозможным, будто коснуться скользкой ядовитой жабы. Ольга суетливо семенила рядом с каталкой, стараясь думать о том, что до сих пор у молчунов не было проблем с кожей, и, может быть, это подсказка, может, теперь врачи наконец смогут понять, что происходит, но все вытесняла тоскливая мысль: сейчас придется прикоснуться к этой ладони, закатать рукав, найти вену на этой покрытой отвратительными пятнами руке. Здесь никакие перчатки не помогут. «Да придерживай», — сквозь зубы пробормотал санитар, когда каталку тряхнуло на разошедшемся шве линолеума. Ольга, сжав зубы, опустила руку на тощую мальчишечью ногу, облепленную влажными джинсами. Присмотрелась — на коленях темнели мокрые пятна, по которым расплывалось нечто лиловое; к ткани прилипли мохнатые кусочки мха-сфагнума, а чуть выше на бедрах виднелись широкие красные полосы.
Он вытирал руки об штаны, поняла вдруг Ольга. От стыда запульсировала кровь в ушах. Мальчишка стоял на коленях на едва отошедшей от снега, пропитанной черной торфяной водой мари и собирал в ладонь сладкую прошлогоднюю клюкву. Прихватывал редкие, уже безвкусные ягоды шикши с курчавых кочек, лопал горстями, пачкаясь соком. Болтал с набитым ртом со своими дружками. Снова вытирал липкие от сока руки об штаны. «Адреналин…» — донеслось издалека. «Опять не поможет», — отозвался безнадежный голос. Ольга с хрустом стиснула челюсти.
Какое-то время — может, несколько минут — выпало из ее сознания. Когда Ольга пришла в себя, женщина в цветастом халате и сверкающих сапогах на шпильке трясла неподвижного молчуна, как сломанную куклу. «Угомоните ее кто-нибудь», — рявкнула Верпална. Будто во сне, Ольга увидела в своей руке шприц. Ее руки сами усаживали, вскрывали ампулу, вытягивали поршень. Рот сам произносил ласковые бессмысленные слова, пока лошадиная доза транквилизатора вливалась в вену. Глаза женщины уже начинали стекленеть. Ольга, слегка расслабившись, подхватила проспиртованную ватку, но тут женщина резко выдернула руку. Вывернутая из вены игла прочертила по нежной синеватой коже кровавую борозду. Ольга ругнулась сквозь зубы, попыталась ухватить женщину за рукав, но та уже подскочила к бледному бородачу, маячившему поодаль, с воплем залепила ему пощечину и попыталась вцепиться ногтями ему в лицо. «Я кому сказала…» — взревела Верпална. «Уже», — огрызнулась Ольга.
Теперь мать молчуна сидела над кроватью с таким же бледным и неподвижным, как и у сына лицом. Отец остался в коридоре. Глаза у него были красные, как у кролика; он то и дело шумно сморкался в розовую, уже насквозь пропитанную соплями столовую салфетку, бормотал: «Простите, аллергия… на материк мне вообще никак…», а потом в который раз повторял: «Там и не искали… Кто бы его там искал… Что ему там делать…». У Ольги дрожали руки. Беда, еще вчера казавшаяся далекой и отвлеченной, подобралась совсем близко. Ее дыхание пахло сладкой торфяной водой, горячим железом, раздавленным листом багульника.
В кармане зазудел мобильный.
— Ну мам, — обиженно сказала Полинка.
— Я уже иду, подожди пять минут, — быстро проговорила Ольга.
— Ну мам, что ты вообще? Я что, маленькая?
— Я сказала — подожди, никуда не ходи одна, ясно?
— Ясно, — мрачно буркнула Полинка и нажала отбой.
Ветер бросил в лицо горсть холодного песка. Ольга поежилась и застегнула кнопки на воротнике. От стаи собак отделилась одна, самая крупная, остроухая, в неопрятных клочьях зимнего пуха на пышных штанах. Плавно помахивая косматой дугой хвоста и улыбаясь во всю зубастую пасть, она уверенно двинулась вверх по ступеням. Ольга открыла рот, чтобы турнуть вконец обнаглевшую тварь, но не успела сказать и слова. Собака преданно заглянула Ольге в лицо и с шумным вздохом уселась ей на ноги.
Собачья задница была теплой и костлявой. Мослы, выпирающие через толстую шкуру, больно давили на ступни. Ольга нервно оглянулась по сторонам — не смотрит ли кто, — и легонько пихнула носком туфли в мохнатый зад. Тщетно: пес лишь энергичнее завилял хвостом. Выругавшись шепотом, Ольга осторожно потянула ноги из-под собаки, и левая туфля застряла, соскользнула со ступни.
(…она ошиблась, где-то ошиблась, наступила не туда. Прожорливо чавкает марь. Жадная торфяная жижа стягивает сапог. Протонула!).
Ольга, почти не дыша, принялась нащупывать пальцами ног, выцарапывать туфлю. Собака запрокидывала голову, пытаясь заглянуть Ольге в глаза, мела хвостом, и его кончик мягко толкал Ольгу в лодыжку. Остальные псы держались поодаль — сидели, смотрели, радостно скаля желтоватые клыки. Чего-то ждали. Туфля все никак не поддавалась, сминалась, заталкивалась все дальше в сплетение собачьих лап, — гнетущее, полуобморочное, вязкое, как в дурном сне, ощущение.
Наконец, когда Ольга уже почти отчаялась, нога вдруг легко скользнула в туфлю. Ольга тихонько выпустила воздух сквозь сжатые в трубочку губы, отступила на шаг, обходя собаку по дуге, и быстро пошла прочь. Добравшись до ворот больницы, она решилась оглянуться, надеясь, что стая снова развалилась на теплом пятачке, и тихо застонала: собаки во главе со своим костлявым вожаком неторопливо трусили следом. Стоило Ольге остановиться, и псы уселись полукругом, навострив уши, в полной готовности следовать за ней дальше.
Ольга неловко перекрестилась и, спотыкаясь, заторопилась к школе.
Хотелось побежать, но бежать было нельзя.
Идти было минут пять, не больше, но когда Ольга, срезав дорогу через дыру в заборе, вместе со своим тягостным эскортом добралась до школьного двора, Полинки там уже не было. Просторная площадка пустовала: уроки у первой смены кончились, у второй — еще не начались. Где-то вдали, приближаясь, выла сирена. Чуть подрагивала штора на широком окне в кабинете труда — кто-то стоял там, скрытно наблюдая за двором, и это было странно и неуютно. Хорошо еще, что собаки остановились на углу здания, где их никто не мог увидеть, — разлеглись на газоне вокруг люка, среди расцветших на прогретой земле одуванчиков.
Один из псов шумно втянул носом золотистую пыльцу и смачно чихнул. Ольга сердито огляделась. У школьной ограды, обсаженной ольхой, терся мужик с круглой обрюзгшей физиономией и темными, слипшимися в перья волосенками, зачесанными поперек лысины. Одетый в старый коричневый костюм, который был ему великоват, и грязновато-бежевую рубашку, этот нестарый еще дядька казался неуместным, застрявшим в прошлом, — и в то же время обыденным, как покосившийся забор. Что-то в нем вызывало безотчетную тревогу. Присмотревшись, Ольга решила, что дело в руках: слишком белых, слишком гладких. Длинные пухлые пальцы шевелились, будто сплетая сеть; в этом беспрестанном движении было нечто отвратительное.
Вой сирены нарастал, и раздражение Ольги постепенно превращалось в панику. Воображение уже рисовало Полинку, скорчившуюся в позе эмбриона, Полинку с окаменевшими мышцами, с губами, вытянутыми в хоботок, с потускневшими прядями, спутанными с клочьями сухой прошлогодней травы. Воображение даже подсовывало место: за стадионом, между отполированными поколениями школьников гимнастическими брусьями и кривой каменной березой, под которой раньше играли в ножички после уроков. Вокруг молча стояли старшеклассники; кто-то догадался вызвать скорую, но она не успеет, потому что к Полинке уже подошла собака и тихонько тянет за рукав, будто помогая подняться. А они молча смотрят, не пошевелив и пальцем, они не понимают, что происходит…
Ольга шатко двинулась в обход здания, не соображая, что делает, раздавленная ледяным булыжником, застывшим в груди. Сирена взревела совсем близко, но они не успевали, не могли успеть. Ольга безнадежно оглянулась, высматривая скорую.
У ворот мелькнула розовая курточка; серебристый рюкзак болтался на одном плече, как маятник, в такт прямым, стриженым до плеч волосам. Ледяной булыжник взорвался горячим гневным фонтаном. Даже по затылку Полинки было видно, что глаза у нее прищурены, а челюсть выдвинута. «Коза упертая», — раздраженно пробормотала Ольга. Прижала ладонь к ребрам, даже сквозь куртку чувствуя, как колотится сердце. Медленно вдохнула, выдохнула, дожидаясь, когда пройдет желание перегнуть дочь через колено и надавать по заднице.
Мужик, переминавшийся у ограды, ринулся Полинке наперерез. Девочка его не заметила — все ее внимание сейчас уходило на то, чтобы шагать к воротам: не быстро и не медленно, с вызывающе прямой спиной. Мужик летел на нее неуклюже и стремительно — сейчас схватит, собьет с ног… Она, задохнувшись, бросилась вперед.
— Ольга! — заорал мужик.
Ольга остановилась, будто налетев на стену, недоумевая, пытаясь поймать взгляд незнакомца, — да незнакомца ли?! Но тот смотрел только на ее дочь.
— Ну Ольга же! Подожди! — он схватил Полину за руку. Та отшатнулась, сердито выдернула ладонь. — Да послушай же, что скажу, — с отчаянием проговорил мужик. — Я…
Его слова заглушило кваканье подлетевшей к школе полицейской машины. Белая с синим тачка лихо затормозила у ворот, из нее выскочили двое и бросились на незнакомца. Полинка шарахнулась, потеряла равновесие, — но Ольга уже добежала, обхватила, прижала ее к себе.
— Как-то быстро, — удивленно пробормотала она.
Мужик неумело отбивался. Рубашка вылезла из лоснящихся брюк, задралась, обнажив дряблый белый живот. По багровым небритым щекам текли слезы. Его уже волокли к машине — с неестественным остервенением, то и дело поддавая дубинкой под ребра. «Узнаешь, как детишек караулить, урод», — расслышала Ольга. Колени подкосились от запоздалого ужаса. Под рукой возмущенно вякнула придавленная Полинка.